Точка-тире: Л.А.П.А

Вернуться в Москву для Олега стало целым испытанием. Казалось бы он сам заварил всю эту кашу, а расхлебать не хватило… сил? Духу? Желания? Да всего перечисленного. Он не был из тех, кто не терпел перемены, и кочевать из отдела в отдел или из города в город в рабочих целях было для него привычным занятием. Но именно к этому Питерскому отделу полиции, именно к этому кабинету, именно к этому начальнику и коллегам Платонов прикипел настолько сильно, что после отрыва остались рубцы. На сердце. Плохо поступил, нет, даже ужасно. Зачем-то ляпнул Феде такую чушь, в которую заставлял себя поверить так долго, но так и не смог. Никакой это был не курортный роман. Да это вообще не роман! Это отношения. Настоящие, с чувствами. Он так и не смог привыкнуть к тому, как она поучает его в работе и вечно пытается что-то навязать. А вот привыкнуть к тому, как её волосы рассыпаются по подушке, пока она спит, как она смотрит на него ясными-ясными глазами, пытаясь разгадать, получилось очень быстро. Олег всё ещё корил себя за это «ты невероятная», а точнее даже за недосказанное дальше «и я, кажется, люблю тебя». Любит же? Это же любовью называют? Когда уезжаешь из города, а в голове бесконечной лентой мелькают воспоминания. Платонов заехал на заправку, чтобы дотянуть до города оставшиеся километры. Такой маршрут он за последнее время преодолевал немалое количество раз. А в голове отложился почему-то именно тот, когда рядом была Швецова. Маша скучающе ходила между рядами достаточно большого магазина на заправке. Оставаться в машине не хотелось. Ноги ныли от долгого сидения, поэтому Мария решила прогуляться. Олег всё ещё стоял в скопившейся как назло очереди, чтобы оплатить бензин. Кивнув стоящему позади мужчине, что он отойдёт на пару секунд, он направился в стону Швецовой. Она вопросительно посмотрела на него. — Ужас, — покачал головой Платонов. — Это ж надо было всем приехать сюда именно в ту же минуту, что и мы! — Закон подлости, — пожала плечами Мария. — Но это и к лучшему. Я уже ног не чувствую от сидения! — А я есть хочу, — пожаловался Олег. — Только вот тут еда сомнительная явно, не рискнул бы. — А там вот есть целый стенд со всякими гадостными закусками, иди посмотри, — Маша махнула рукой в сторону. — Там, видишь? — Да-а, — задумчиво протянул Платонов и посмотрел на Машу. — А ты уже выбрала что-то себе? Швецова отрицательно покачала головой. — Неизвестно когда следующий шанс поесть будет! — Да всё равно, я шоколад как-то… — Маша неопределённо повела плачами и покосилась в сторону очереди. — Ты бы поторопился, по-моему, через два человека тебе идти! — Зря, — хмыкнул Олег. — У тебя и так прекрасная фигура. — Это сейчас к чему? — Изогнула бровь Швецова. — К отказу от шоколада! Олег, колеблясь, всё-таки решил не брать тот же батончик, что ел в их поездку. Незачем загонять себя в тоску ещё больше! Хотя, конечно, это даже смешно. Сам виноват от начала и до конца во всём.

***

На следующий же день после отъезда Олега Мария слегла с дичайшей простудой. Болели лёгкие от жуткого удушающего кашля, болело горло, голова, температура не опускалась ниже тридцати восьми, сколько бы таблеток Маша не принимала. Швецова еле как отбилась от желающих навестить её друзей, отшутившись, что доступ к телу временно закрыт. Всем Мария сообщила что у неё бронхит. То же самое поведал ей и доктор, открывший больничный. Но сама Маша знала наверняка, что причина кроется совсем не в этом. Она глубже. Глубже, чем просто где-то в лёгких. У неё душу вынули, изорвали на мелкие кусочки, а затем затолкнули назад. Отсюда и воспаление. Теперь, чтобы этот ужас зажил нужно было немножечко подождать. Вылечится душа, вылечится и тело. Это система сообщающихся сосудов, и если запустить что-то одно, то и второе тут же подтянется. Маша старалась побольше отдыхать, держать глаза закрытыми и просто отключать голову. Не думать даже о самых мелких вещах. Это тяжело, особенно, когда так хочется закопаться в свои мысли и порассуждать на тему того, почему же ей всё-таки так не везёт с мужчинами. Или мужчинам с ней? Мария много молчала и даже с детьми теперь предпочитала переписываться, а не созваниваться. Так легче. В смс-ках не нужно заботиться, чтобы твой голос звучал живым. Маша никогда не запрещала себе страдать если этого очень хотелось. Проживать боль каждой клеточкой — вот ключ к росту. Принять, осознать, переварить и больше никогда-никогда так не поступать. Первые дни не хотелось, чтобы кто-то даже звонил и справлялся о её самочувствии. А когда немного полегчало, Мария поняла, что быть совершенно одной ей стало тяжело. Когда некому пожалеть, некому обнять, некому прижать и поцеловать… Да даже просто заверить, что всё непременно будет хорошо. Этого не хватало, и в голову ненамеренно полезли воспоминания той ночи, в которую она не могла заставить себя уснуть и то и дело касалась лба Олега, проверяя его температуру. Жёлтые фонари тускло били в окно спальни, и Мария в который раз испуганно напряглась, когда Платонов зашевелился и что-то пробормотал сквозь сон. Что? Больно? Стало хуже? Или просто что-то снится? Швецова отругала себя за такую паранойю. Таблетки выпиты, всё должно было подействовать, значит и волноваться незачем. Но Маша почему-то не могла. Поправив то и дело съезжающую со своего плеча рубашку девушка осторожно поднялась с кровати. Так дело не пойдёт. Надо умыться, попить воды, а там может и уснуть удастся. Полночи прошло, а ей все никак… Мария зашла в ванную, включив предварительно свет, и тут же зажмурилась. Глаза уже так привыкли к темноте. Когда стало чуть легче, Швецова осмотрела себя в отражении зеркала, находя то там, то здесь красные отметины от губ Олега. Перестарался маленько, бывает. В любой другой момент Маша бы жутко разозлилась за такие подарочки, а сейчас почему-то было даже радостно. Ведь это были доказательства того, что ей ничего не привиделось. В памяти, казалось, не осталось ни одной детальки, но тело… Тело услужливо напоминало Швецовой, что всё это был не сон. Через неделю Маша всё-таки вышла на работу, решив долечиваться до конца в родных и где-то даже целебных стенах комитета. Наедине с собой она уже побыла. Пришло время возвращаться назад в социум.

***

В большой квартире было как-то слишком пусто, хотя раньше Платонов никогда не замечал этого. Бродя из комнаты в комнату, он пытался убедить себя в том, что надо отпустить всё и не пытаться вспоминать. Но когда Олег поднял с пола закатившуюся под стол Машину заколку, внутри у него что-то разломилось. Руки словно обожгло воспоминаниями, когда он, крутя украшение Марии в пальцах, думал о том, что яркими вспышками осталось в памяти. Эта кухня стала свидетелем их перехода. Как сильно он рисковал, говоря Маше вслух о своих мыслях… Но она, казалось, тогда даже не думала сомневаться. Ни в своих действиях, ни в них. Как можно было так бездумно разрушить эту её веру? Платонов опустился на стул, и в голове снова замелькали картинки прошлого. Лязгнувшая пряжка ремня эхом отражается в и без того гудящей голове. Он судорожно скользит ладонью в её волосы, сжимает, тянет на себя. Она до смешного сосредоточена, но смотрит снизу вверх таким взглядом, что Олегу становится не по себе. Рука болит, сильно болит, но от бесстыдства Машиных губ становится проще. Легче. Хотя тело горит ещё сильнее, но уже не от температуры. В горле пересохло, какие-то околопошлые комплименты то и дело слетают с губ вперемешку с шумным дыханием. Она тоже что-то неразборчиво шепчет, когда воздуха становится так мало, что в глазах начинают мелькать звёздочки. Ноготочки остро впиваются в его кожу, когда Олег, забываясь, перебарщивает. Извиняется. Касается шелковистой кожи, снимает с неё ещё что-то из одежды. Хочется видеть. Реальность мешается с фантазиями и мыслями, что были до этого. «А что, если…» Пожалуйста. То самое «если» наступило. Ладонь снова сжимается в спутанных его же рукой волосах так, что у Маши кружится голова. Хочется большего и одновременно не хочется. Потому что ТАК уже не будет никогда. Эмоции захлёстывают, Олег затаскивает Машу к себе на колени. Она ластится, трётся о него щекой. У него возникает ассоциация, и он тут же шепчет Маше первое «котёнок». Слишком нежно для него. Слишком нежно для неё. Но никак иначе. Говорит, что хотел бы подхватить на руки, не позволить идти до кровати, донести, уложить, укрыть, зацеловать. Она заботливо запрещает, тянет в спальню, смущается. Сладко отвечает на настойчивый поцелуй. Осторожно проходится пальцами по ноющей руке. Засыпает, вымотанная физически и эмоционально. А у него внутри вдруг пустота. Олег попытался позвонить. Один раз. Пятнадцать. Тридцать семь. Ничего не меняется: «абонент недоступен или не пойти ли вам в баню»… Начальство что-то подозрительно тянуло с документами, Олега просили подождать ещё денёк, а потом ещё и ещё. Сидеть дома надоело, но ходить куда-то в одиночестве не хотелось. Уже не хотелось. К хорошему быстро привыкаешь, и Платонов слишком часто ловил себя на мысли, что ужасно скучает по этому слегка недовольному «Ну Оле-ег!» Внезапно телефон нарушил своё молчание, и мужчина ринулся к нему. За последние дни ему никто не звонил, но почему-то Олег так хотел, чтобы это была именно она… Но номер был незнакомым. — Привет, — как-то очень по-свойски прозвучал голос на том конце. — Это Вика. Узнал? — Вика? Привет…