Поговорить откровенно

      На затёршейся от времени тускло-лаковой поверхности парты кто-то из одноклассников широко вывел чёрным маркером: «Неудачник». Слово тянулось из одного угла в другой, на всю длину, хотя интервал между буквами значительно сокращался ближе к концу. Очевидно, писавший немного не рассчитал и, поняв это где-то с середины, выкручивался как мог, чтобы донести свою мысль до Деку. «Неудачник» – так его не называли уже очень давно. Он даже успел подзабыть, насколько горькое и обидное это слово, особенно когда понимаешь всю его справедливость. Кто бы ни писал – у него есть право на это. Деку был уверен в этом настолько же, насколько недоумевал, откуда эта уверенность взялась. Разве он не шёл стремительным смелым шагом по пути героя? Разве не спасал он раз за разом, наплевав на все преграды?        – Так и будешь стоять?        Мидория вздрогнул, вскинул голову и в крайнем ряду, в том, что стоял у самого окна, увидел пристально смотрящего на него Бакуго. Растрёпанные неукротимые волосы, небрежно наброшенный на плечи серый пиджак и, как обычно, расстёгнутые против всех школьных правил верхние пуговицы на рубашке. Форма Академии Юэй.       Изуку застыл – до него дошло то, на что стоило бы обратить внимание сразу. Эти деревянные парты, этот класс остались в памяти из времени, когда он ещё ходил в среднюю школу Орудэра. Но тогда его путь героя ещё не начался. И, конечно, Бакуго не мог сидеть в этом классе в форме Академии. Как и сам Изуку не мог тогда её носить.        – Эй, Деку, – в голосе Кацуки отчётливо прозвучало раздражение, – хорош тупить.        – Это… это сон? – от волнения Мидория не сразу справился даже с такой простой фразой.        Бакуго фыркнул и отвернулся, демонстративно уткнулся в телефон и вставил в одно ухо наушник. Словно потерял к Мидории всякий интерес, хотя тот понимал – это не так. Слишком много времени он провёл рядом с Кацуки. Знал его привычки и повадки как свои собственные, а может даже лучше, ведь со стороны всегда виднее. И поэтому сейчас он мог со всей определенностью сказать, что Бакуго наблюдает за ним. И чего-то ждёт.        – Это что, чья-то причуда? Нас обоих задело на тренировке или во время боя?        Едва прозвучало последнее слово, как голову на миг будто сжало стальным обручем. Боль была ноющая, противная, въедливая. Мидория стиснул пальцами виски, пытаясь унять её, но она пульсировала внутри обжигающими вспышками, словно маяк во тьме. Она пыталась обратить его внимание на что-то, чего он не мог вспомнить.       Бакуго продолжал сидеть всё так же, на первый взгляд, безучастно. Но если присмотреться, можно было заметить, что голову он слегка повернул, чтобы краем глаза видеть Мидорию. Он наблюдал незаметно, но очень внимательно. Не пропуская ни единого изменения в выражении веснушчатого лица.       – Если не сон и не причуда, то… – Изуку прерывисто дышал, постепенно приходя в себя и с облегчением ощущая, как боль тает, исчезает и растворяется, будто дым костра. – Я что, умер? – решился он на странный, но кажущийся логичным вопрос.        Никакой реакции.       – Или… ты умер? – холодея от одной лишь мысли, с ужасом спросил Мидория.        – А что, других вариантов не завезли? – Бакуго, раздражённо выдернув наушник, швырнул его на парту и, с грохотом отодвинув стул, встал с места. Широко расставил ноги, скрестил сильные руки на груди так, что ткань пиджака жалобно хрустнула, и уставился на Мидорию открыто, с вызовом.        – Каччан… ‒ удивленно выдохнул Изуку, не в силах вынести спокойно этот взгляд.       За спиной Бакуго плавленым золотом пылало вечернее солнце.        – Ты не хочешь вспоминать, да? – глубоким, обманчиво спокойным голосом спросил Кацуки. – Боишься?        – Чего боюсь, Каччан? – осторожно спросил Мидория, несмело делая шаг вперёд. – Что это за место? И почему мы здесь?        Бакуго вдруг улыбнулся, но улыбка его больше напоминала оскал.        – Даже здесь ты тормозишь! – каждый звук походил, скорее, на рычание, и от этих интонаций по телу Изуку покатилась волна дрожи. – Неудивительно, что там у нас до сих пор ничего не получается. Просто один лохматый придурок тупит и не замечает очевидного!        Бакуго хлопнул кулаком по парте, и та жалобно скрипнула, проехавшись ножками по полу. В воздухе запахло дымом, таким знакомым, что его Мидория смог бы отличить, пожалуй, от сотни других – запах причуды Каччана, не изменившийся с самого детства.        – После того, что я для тебя сделал, мог бы и догадаться, – отводя взгляд в сторону, с нотками досады в голосе пробурчал Бакуго, а потом, отвернувшись, подошёл к окну.       Он распахнул ставни, и в класс ворвался прохладный осенний ветер. Послышалось шуршание золотой листвы, тихий щебет птиц, укрывшихся в ветвях. Но кроме этого ничего: ни машин, ни голосов.        – Если ты ещё не понял, – произнёс Кацуки, не оборачиваясь, – мы здесь для того, чтобы поговорить.        – А?        Изуку показалось, что он ослышался.        – Разговор, придурок. Ну, знаешь, когда два человека становятся друг напротив друга и обмениваются информацией. Припоминаешь такое? Или тебе совсем мозги отшибло?       Мидория молчал, не в силах подобрать ни одного слова. В голове царил сумбур, и он всё никак не мог понять, как относиться к тому, что происходило. И даже не был уверен, сон это или какая-то искажённая реальность. А Бакуго, кажется, читал его как открытую книгу, даже не смотря в его сторону. И видел все его сомнения.       – Ты ж, вроде, умный, – сказал Кацуки, по-прежнему глядя вдаль, на желто-зелёное море деревьев. – Почему мы, по-твоему, в старой школе? Почему только вдвоем? Почему в форме Юэй? Ничего на ум не приходит?        Мидория нерешительно покачал головой. Он бы погрыз карандаш – как раз то, что позволяло ему сосредоточиться. Только вот карандаша под рукой не было, а без него собрать разбегающиеся в голове мысли было нелегко.        – Надумаешь – приходи, – обернувшись, резко бросил ему Бакуго. – Но учти, что времени у нас здесь немного. Будешь тянуть – ничего не изменится.       А потом он щёлкнул пальцами, небрежно, но звонко. И мир вокруг погас, сменившись темнотой. 

***

      Он сидел за той же партой. Задумчиво чертил что-то в тетради, изредка задерживая карандаш над бумагой, а потом неторопливо делал ещё несколько росчерков и вновь останавливался, оценивая результат. Но, едва заметив Мидорию, захлопнул тетрадь прежде, чем тот сумел хоть что-то разглядеть.        – Каччан… – несмело начал Изуку, всё ещё не уверенный в том, что хочет сказать.        Бакуго внимательно изучал его лицо. Пристально всматривался, не скрываясь, и от этого откровенного взгляда дыхание учащалось. Подперев рукой голову, он всё смотрел и смотрел, и когда Мидория говорил заранее заготовленную фразу, голос прозвучал хрипло и неестественно, с каким-то глупыми каркающими интонациями:        – Пойдём пройдемся по школе?..       Кацуки закатил глаза, раздражённо выдохнув, но со стула всё-таки встал, оказавшись к Изуку почти вплотную, на расстоянии полушага. Посмотрел сверху вниз, так, что разница в росте, и без того очевидная, показалась чрезмерной.        – Ну, пойдём, – передёрнув плечами, бросил он, и, оттолкнув Мидорию прочь с пути, вышел из класса.       Изуку бросился следом.        На самом деле эта прогулка не особо была ему нужна, ведь никакой тёплой ностальгии по давно покинутым местам он не испытывал. О средней школе у него и хороших воспоминаний-то толком не осталось, и нечего было воскрешать в памяти, шагая по залитым светом переходам. Но тогда, когда они ещё были здесь учениками, он часто вот так вот ходил за Бакуго. Всегда только позади, хвостиком, видя лишь его спину, широкий разворот плеч, и каждый раз коря себя, когда взгляд невольно соскальзывал ниже. Это казалось предательством, низким и постыдным. Бакуго бы однозначно был в ярости, узнай он о подобных мыслях. И потому путь для них всегда был наглухо закрыт, Мидория не пускал их даже в свои фантазии. Но сейчас он заставил себя посмотреть. Сначала, боясь сразу приступить к основному, на длинные ноги в широких штанинах форменных брюк. А потом на идеальные крепкие ягодицы, обтянутые тёмно-зелёной тканью, словно второй кожей.        Чем бы ни был этот мир, он явно не реальность. А потому только здесь и только сейчас можно было позволить себе чуть больше если не в действиях, то хотя бы в мыслях.        Они с Бакуго прошли через коридор к выходу. Изуку только в этот момент заметил, что они оба не в сменке, а в уличной обуви – ещё один аргумент в пользу того, что происходящее далеко от действительности, что здесь возможно всякое. И, будто подтверждая его догадки, Бакуго, бросил ему через плечо то, чего в школе никогда бы не сказал:        – Сыграем?        Они оказались на футбольном поле. Место, где в школьные годы всегда блистал Кацуки, неукротимый и яростный, агрессивный и безжалостный. От него невозможно было отвести взгляд, когда он, раскрасневшийся и запыхавшийся, гнал мяч дальше и дальше, обходя противников и не видя впереди ничего, кроме цели. Им нельзя было не восхищаться, и Изуку, вечно жмущийся где-нибудь с краю поля, знал, что рядом с Бакуго, в этой игре, для него нет места. Можно было лишь бесконечно смотреть, скользя взглядом по очерченным спортивной формой линиям мышц. Сглатывая, когда Бакуго подбегал слишком близко, так, что, казалось, ещё мгновение – и Изуку почувствует жар его разгоряченного тела.        Мидория вздрогнул, когда Кацуки сбросил пиджак прямо на землю, оставшись в одной тонкой рубашке. Поймал насмешливый взгляд алых глаз, и, смутившись, поспешно сделал то же самое.        Они стояли друг напротив друга, а между ними лежал потрёпанный кожаный мяч. В груди у Изуку защемило, руки предательски задрожали: сколько же раз он представлял себе это? Сколько раз, стоя в стороне, мечтал, что однажды Бакуго позовёт его?        В воздух взлетела подброшенная монетка, и в тот миг, когда она коснулась земли, знаменуя начало игры, мечта Мидории стала реальностью.        В школьные годы, пожалуй, он бы уступил Бакуго с первых же мгновений. Нескладный, худощавый, проводящий всё свободное время за учебниками и своими записями о героях, он не мог сравниться с тренированным крепким Каччаном. Но сейчас он показывал ему всё, что умел, и по горящему взгляду алых глаз с восторгом понимал, что его действительно воспринимают всерьёз. А от выражения лица Бакуго в те моменты, когда Изуку удавалось перехватить у него мяч, сбивало дыхание похлеще, чем от прерывистого бега по полю.        Уставшие и взмокшие, тяжело дыша, они лежали на колючей подсохшей траве, смотря в осеннее небо. Изуку, витая в облаках эйфории, упивался тем, что их руки соприкасались. Конечно же, совершенно случайно, тыльной стороной. Но ему казалось, что он чувствует биение пульса Бакуго своей кожей. Близко, как никогда, слишком чувственно и одновременно запретно.        Он хотел переплести их пальцы, хотел коснуться и не делать вид, что это всего лишь случайность. Он, оторвав взгляд от неба, завороженно смотрел, как трепещут травинки, щекоча шею Бакуго чуть ниже линии роста волос. И хотел отвести их пальцами, медленно и аккуратно, а потом задержаться на несколько сладких мгновений, ощущая биение крови, биение его жизни.        Изуку вздрогнул – Каччан, повернув голову, встретился с ним взглядом. Непривычно серьёзный, собранный, словно ждущий чего-то. Во рту у Мидории пересохло, и он нервно сглотнул, не в силах отказаться от единственной мысли, которая сейчас упрямо лезла в голову. Лицо Каччана совсем рядом, непозволительно и невыносимо близко. Его губы, тонкие, жестокие, столько раз говорившие слова, от которых мечты разбивались осколками, были всем, чего Изуку жаждал. Они приковывали взгляд и пленяли мысли, связывали тело ломким желанием и жаром столь же пламенным, как причуда их обладателя. Но разве посмеет он переступить черту? Разве позволит болезненно гордый Бакуго делать с собой вещи, о которых Изуку стыдно даже фантазировать?        Мидория зажмурился, борясь с искушением и боясь наделать глупостей. У них с Каччаном только-только всё, вроде как, наладилось. Отношения из стадии вечной войны перешли в фазу изменчивого перемирия, и страшно даже представить, что случится, если Изуку сейчас потянется и попробует на вкус губы, которые давно уже сводят с ума. Одна лишь мысль – и тело бросило в сладкий омут истомы. Он хотел, и внутри всё пело, умоляя сдаться хоть раз, хотя бы просто попробовать, совсем немножко…       – Опять тупишь?        Изуку распахнул глаза и увидел лицо Каччана. Перекошенное злобой, со звериным оскалом и яростным прищуром алых глаз. На миг он испугался, что Бакуго заглянул в его мысли, увидел всю их низость и жалкую животную похоть. Он отшатнулся, приготовившись оправдываться, поспешно пытаясь решить, какие же слова смогут хоть что-то исправить.        – Придурок, – выдохнул Бакуго, вставая.        Он посмотрел на Изуку мельком, раздосадовано цокнул языком и, сунув руки в карманы, широкими шагами направился прочь.       – Каччан!        – Заткнись, – рыкнул тот в ответ, не оборачиваясь. – Что там ты тормоз, что здесь. Следующий раз будет последним, понял?        – Постой!        Изуку вскочил с места, рванулся вперёд со всей скоростью, на которую только был способен. Но Бакуго поднял руку над головой и вновь звонко, громко щёлкнул пальцами. Осенний день, потухнув, превратился в абсолютную пустую тьму. 

***

      На этот раз Изуку встретили сумерки, а не золотой свет осеннего солнца. Бакуго стоял у окна, ловя взглядом первые розовые полосы заката, и даже не обернулся при появлении в классе второго человека. Хотя Мидория чувствовал – Кацуки знает, что он здесь. Просто ждёт чего-то, как и все эти дни.        «Мы здесь для того, чтобы поговорить», – сказал ему Бакуго в самом начале этой странной реальности. Но Мидория не знал, каких слов от него ждут. Всё, что ему оставалось – показать. Пусть будет невыносимо больно потом от презрения в алых глазах, пусть Бакуго изобъёт его до полусмерти и больше никогда не посмотрит в его сторону. Чувств внутри уже было слишком много, и миллиарды секунд своей лжи Изуку готов был обменять на одно-единственное мгновение правды. Потому что Каччан имеет право знать его настоящего.        Первый шаг навстречу дался с трудом, но уже следующий Мидория сделал намного смелее. Подошёл к Бакуго, окликнул чуть севшим голосом, а когда тот обернулся, схватил его цепко за расстёгнутый ворот рубашки, потянул к себе, компенсируя разницу в росте, и, наконец, показал Каччану истину. Всю свою любовь, всю свою жажду в одном касании, разделяя дыхание на двоих.        Он застонал, протолкнув через раскрывшиеся под его напором губы язык. Глубже, ближе, мокро и жарко, до дрожи и до алых кругов перед глазами. Он не заметил, как от ворота рубашки переместил руки на шею, а потом зарылся в волосы, жадно цепляясь и притягивая к себе, не позволяя вырваться, пока не насытится этим, скорее всего, единственным в их жизни поцелуем. Который, каким бы прекрасным ни был, не мог продолжаться бесконечно.        Тяжело дыша, боясь смотреть Бакуго в глаза, он отступил, уткнулся руками в широкую грудь напротив. Его трясло от смеси ужаса и дикого желания, он хотел намного больше, эгоистично и алчно желая обладать. Но это же Бакуго. Гордый неприступный Бакуго. Он скорее умрёт, чем позволит другому парню сорвать с себя одежду. Чем отдаст своё тело, покорно раскинувшись под кем-то.        – К-каччан!.. – от волнения у Мидории зуб на зуб не попадал, и его колотило так, что с трудом удавалось выговорить слова. – Прости меня! Я…       – Посмотри на меня, – прозвучало тоном гораздо более мягким, чем можно было ожидать.        Мидория отчаянно замотал головой, сжав пальцами белую ткань рубашки. Он знал, что теперь всё кончено, но сил отпустить Кацуки не было. Пусть лучше тот сам оторвёт, ударит, скажет что-то настолько обидное, что останется лишь уползти и зализывать рану до конца жизни.        – Деку… – его пальцы накрыли, убирая, но вместо того, чтобы отпустить, Бакуго просто продолжал держать его руку. – Какой же ты придурок!        Каччан поцеловал его сам. Торопливо, будто боясь не успеть. Рвано, непривычно неуверенно для него. И Изуку унесло окончательно.        Он уже не задумывался, что реально, а что нет, существует ли вообще Каччан здесь, в этом классе, или же это просто воображение. От чувств, разрывающих сердце, хотелось плакать, и он действительно всхлипнул, оторвавшись от поцелуя, но лишь затем, чтобы, вновь утонуть в нём, погружаясь в самое сердце неизведанных ослепительных ощущений.        Каччан был удивительно податливым. Он не сопротивлялся, не пытался диктовать свои условия. Он следовал за Изуку, раскрывался перед каждой его неумелой, неуверенной лаской. И с шумом выдохнул, когда губы Мидории скользнули сначала по щеке, а затем по шее, в открытый воротом рубашки вырез.        – Можно?.. – Изуку, несмело подняв глаза, встретил поплывший затуманенный взгляд, от которого внутри всё перевернулось.        Бакуго, прикусив губу, коротко кивнул. Но Мидория заметил в этом жесте настороженность.        «Что не так?!» – взметнулась в голове паническая мысль. И лишь тогда он подумал, что если уж он жил всё время в таком страхе, боясь принять себя, то каково было Каччану? Если он хочет того же, чего хочет сам Изуку, то через что он прошёл, признавая это? И сейчас, когда его целовали, когда пытались ласкать и снимали одежду… что он испытывает?        Мидория остановился на миг, усмирил бушующее внутри пламя, и вместо того, чтобы расстёгивать пуговицы на форменной рубашке, вновь вернулся к губам. Прихватил их мягко, осторожно, нежно. Он пытался убедить, что искренен. Что это не шутка, не издёвка и не попытка унизить. Он касался пальцами острых скул, скользил по щекам, по шее, уговаривая довериться, умоляя не отталкивать. И тело Бакуго, напряжённое, как струна, постепенно расслабилось, обмякло в его руках. Настороженный огонёк в алых глазах угас ‒ разрешение было получено.       У Изуку и в мыслях не было доводить в этот раз всё до самого конца, любить Каччана так, как требовала какая-то его часть, прежде сидевшая взаперти, а теперь отчаянно стремящаяся на волю. Но Бакуго был перед ним, и Изуку хотел хотя бы посмотреть. Увидеть, каким может быть это тело в его руках.        Он стащил собственный серый пиджак, расстегнул рубашку. Бакуго следил за ним молча и как будто безучастно, не делая никаких попыток помочь, но в его глазах Изуку видел то же пламя, что пылало внутри него. Обжигающее, неукротимое. И поэтому он позволил себе сделать то, на что Бакуго уже дал согласие. Подрагивающими пальцами он, протянув руку, расстегнул первую пуговицу рубашки Каччана, задохнувшись на миг от нахлынувшего восторга. А после медленно, наслаждаясь каждой покинувшей петлю пуговицей, освободил из плена рубашки восхитительное тело, сложенное столь идеально, что не было сил терпеть. Он припал к нему губами, застонав и упиваясь ощущением бархатной кожи под своими пальцами. Он целовал каждый изгиб, исступлённо исследуя, и боялся, что ещё мгновение – и эта прекрасная мечта кончится, исчезнет навсегда в темноте.        – Каччан! – шептал он отчаянно раз за разом, спускаясь ниже и постепенно оседая на колени. И ответом ему были глухие сдавленные стоны.        Бакуго дрожал под его ласками, изгибался ему навстречу, закрывая себе рот рукой и запрокидывая голову, изо всех сил пытаясь сдерживаться и не быть слишком громким. И Мидория с замиранием сердца вдруг осознал, что его хотят. Быть может, так же сильно, как хотел он сам.        Он вскочил с колен, прижал Бакуго к себе и поцеловал. Снова и снова, в перерывах шепча срывающимся голосом:        – Я люблю тебя! Я так давно тебя люблю, Каччан! Я хотел сказать, но не мог. Я так…        – Боялся? – отстранившись, спросил Бакуго, а потом с насмешкой протянул: – Де-е-еку.        Давно уже Мидория не испытывал чувства стыда из-за этого слова. Его ведь придумал Каччан, в издёвку, ловко уложив в четыре буквы и слабость, и нерешительность, и катастрофическую неуверенность в себе. И только он мог вернуть этому прозвищу его начальный статус. Всего лишь парой насмешливых фраз.        – Не тупи, болван, – оскалился Кацуки, усаживаясь на парту и широко разводя ноги в пригласительном жесте. Столь развратном, что по телу прошёл разряд, заставив волоски на коже встать дыбом.       Изуку казалось, что его тело пылает. Когда он встал меж ног Каччана, когда вжался в его стоящий член своим, мир вспыхнул ослепительным фейерверком. Бакуго выгнулся, обвивая его ногами за пояс, притягивая ещё ближе и не желая отпускать. Требовательный, жаркий, желанный – для Изуку он был совершенством. Волна возбуждения захлестнула их обоих, унося прочь правила и стирая границы.       Расстёгивая друг другу пряжки ремней, запуская руки внутрь брюк и сжимая пальцами каменно-твёрдую плоть, они уже не думали ни о чём. Лишь хрипло рвано дышали, судорожно подавались бёдрами навстречу, сливаясь в хаотичном жадном ритме. Каччан ругался сквозь зубы, уткнувшись лбом в плечо Мидории, а стоны его больше походили на отчаянный рык. Этот звук проходился огнём по нервам, сводил Изуку с ума, раз за разом подталкивая всё ближе к грани. Сильнее, резче, они двигали руками смело и размашисто, будто соревнуясь, кто сдастся первым. Но сдались оба одновременно. Изуку – когда почувствовал, как задрожало в сладкой судороге тело в его объятиях. Бакуго – когда в его пальцы ударила тёплая вязкая струя, пачкая и их, и небрежно стянутые лишь наполовину брюки. Сердце стучало оглушительно, как после изматывающей тренировки. Но по всему телу разливалась такая лёгкость, словно своей причудой коснулась Уравити, и ты теперь невесом и готов парить в небесах, у самого солнца.        – Каччан… – боясь отпускать, Изуку сжал покрытые крошечными бисеринками пота плечи.        – А вот теперь, Деку, – прерывисто выдохнул тот, не особо стремясь разрывать объятия, – мы с тобой, полагаю, сможем поговорить откровенно. 

***

      – Что это за место?        – А хрен его знает.        Бакуго, опершись на руки, сидел на краю парты, покачивая ногами. Рубашку он так и не надел, и Изуку жадно поедал его глазами, впервые в жизни совершенно открыто.        – Я так понял, ‒ продолжил он, ‒ что мы сейчас оба в отключке. А это какая-то промежуточная ступень.       «Перед чем?!» – едва не воскликнул Мидория, но вовремя удержался. Потому что ответ на вопрос показался слишком ужасным. И он не был готов его услышать.        – Не ссы, не помрём, – беззаботно фыркнул Кацуки, считывая с его лица все эмоции. – Никакого ада или рая не предвидится. Сознание просто болтается здесь, пока не придёт время возвращаться. Так мне объяснили.       – Кто?        Бакуго помотал головой, но отвечать не стал, вместо этого предпочтя спросить:        – Ну что, понял, почему мы тут только вдвоём? И почему школа старая, а мы в форме Юэй?        – Да… – выдохнул Изуку, прикрывая на миг глаза, чтобы собраться с мыслями. – Я начал испытывать к тебе что-то большее как раз в Орудэра. Сначала всё как-то непонятно было, или, может, я просто не хотел верить. Но в Академии уже всё встало на свои места. И тогда же я понял, как глобально влип. Ты бы меня за малейший намёк по стенке размазал. И был бы прав.        Бакуго тяжело вздохнул, и опустив голову, едва слышно произнёс:        – А мне, думаешь, норм было? Я тебя ненавидел! Рожу твою тупую, привычку лезть куда не просят. И всё никак понять не мог, почему из всех парней именно ты. Я и сейчас не понимаю.        – Тогда почему ты…        Мидория осёкся, не зная, удастся ли перевести вертящиеся в голове слова во что-то приемлемое и не пошлое. Как назвать то, что между ними произошло всего несколько минут назад? Назвать и не умереть от стыда, и не выбесить Бакуго настолько, что он навсегда потеряет желание повторить.       А Каччан вдруг посмотрел на него, чуть склонив голову, и, тщательно отслеживая реакцию, ответил:        – Ты всего этого не запомнишь. И я не запомню. Таковы правила – так он сказал. Когда откроем глаза, всё исчезнет. Останутся только эмоции, чувства и стремления. Им можно дать волю, а можно как раньше. На что хватит смелости, то и будет. Понял? Это только здесь можно было всё. Не то, что там.        От этих слов по телу Изуку пробежал холодок. Забудут? Как раньше? Неужели всё то, что они сейчас разделили на двоих, никогда больше не повторится?        – Эй, Деку! – окликнул Кацуки, выводя его из лабиринта невесёлых мыслей. – Всё от нас самих зависит, ясно? Просто постарайся… вспомнить хоть что-то.        – Я не смогу! – закричал Мидория, в отчаянии зарываясь пальцами в волосы. – Я здесь-то смог лишь потому, что сразу понял, что это явно не реальный мир. Решил, что даже если ошибусь, самых худших последствий удастся избежать. Но там… Ты же неприступная крепость, Каччан! У тебя круговая оборона, а у стен рвы и колья!        Бакуго цокнул языком, недовольно поморщился, но спорить не стал. Да и бессмысленно это было, как ни крути.        – Ты и сам не лучше, – наконец, произнёс он. – Только наоборот. Твоя открытость всему миру, твоя наивность и желание помочь каждому – это просто трэш. Думаешь, там, в нашей реальности, я горел желанием наткнуться на твою жалость? Выслушать пламенную речь на тему того, что я, типа, нормальный, а потом ловить сочувственные взгляды? Да я б лучше себя подорвал, чем всё это дерьмо терпеть! Я ждал, что ты хоть как-то покажешь, что испытываешь ко мне больше, чем просто дружеские чувства. Увидь я хоть что-то, и я бы решился! Но ничего не было, Деку! За всё это время вообще ничего!       Мидория понимал, что слова Бакуго справедливы. Там, в реальном мире, они оба рискуют слишком многим, и притом уверены, что шансы на успех почти нулевые. Они скрываются изо всех сил, боясь выдать себя лишним взглядом или движением. Но разве герои сдаются просто потому, что задача кажется невыполнимой? Имеют ли они право отступать и уходить, махнув рукой?        – Каччан… Давай запомним это? Давай сделаем всё, чтобы осталось как можно больше воспоминаний. Чтобы, вернувшись, мы смогли пойти навстречу друг другу. Потому что это настоящее. Ты ведь тоже это почувствовал, правда? Это не просто прихоть или увлечение. И я точно знаю, что не хочу это упустить.        Зелёные глаза горели решимостью. Той, с которой герой Деку бросался на злодеев. С которой совершал все безумства, многие из которых не стоили ему жизни лишь чудом.        «А ведь он, пожалуй, и правда готов бороться, – с мягкой усмешкой подумал Кацуки. – Стены башкой своей дурной прошибёт, но сделает».       – Придурок, – фыркнул Бакуго вместо ответа.        А потом, встав с парты, потянулся, растягивая затёкшие мышцы.       – Каччан?        – Мне пора, – подхватывая на ходу рубашку и набрасывая её на плечи, ответил тот и направился к выходу из класса. – Может, тебя тоже скоро позовут. А пока отдохни. Нечего тебе здесь болтаться одному.        Бакуго, вскинув вверх руку, уже почти исполнил жест, ставший привычным, но потом, посмотрев на Мидорию, замер. Тот сидел, провожая его таким взглядом, от которого сердце болезненно ныло. И если здесь, в другой реальности, Кацуки смог позволить себе быть честным, то, быть может, ради таких взглядов, ради таких чувств, он будет готов рискнуть и в их мире.        – Я постараюсь, Деку, – произнёс он, собрав всю смелость и задвинув подальше сомнения. – Постараюсь не упустить. Потому что ты хоть и бесишь, но в одном прав – это настоящее.        И, чтобы не видеть, как поражённо распахиваются в ответ на его слова зелёные глаза на веснушчатом лице, Бакуго отвернулся. Выдохнул, сконцентрировался, воскресил пёстрой кинолентой в голове все воспоминания о случившемся здесь, постаравшись запомнить каждое мгновение как можно чётче. А потом поднял руку.       – До встречи, Деку, – сказал он.       Оглушительно громко, резко раздался щелчок пальцев. Конец