Гмар Тиккун. За поворотом

Они встретились в небольшом ресторане при отеле в дообеденный час. Персонал, в ожидании наплыва клиентов, в спешке заканчивал сервировку столов. Буфетная линия постепенно заполнялась холодными закусками и горячими блюдами. Звенела посуда и столовые приборы. Администратор заведения спорила с кем-то по поводу адекватности плей-листа. Первые посетители, в сопровождении девушек в приталенных, темно-синих платьях, лениво брели к своим местам, расспрашивая о том и о сем. За окном моросил мелкий дождь. Спенсер с удовольствием сделал новый глоток сладкого черного чая, когда Кертис Джонс опустился в удобное кресло напротив. – Твои коллеги взяли загадочную миссис V. Это победа, – осторожно сказал Кертис, подтаскивая поближе заламинированное меню. В его словах не было и намека на иронию, но Спенсеру по-прежнему мерещился странный подтекст. – Будут и другие, – сказал Спенсер, изучая лацканы пиджака собеседника. Накануне, под влиянием стресса он выложил ему все, как на духу, и почему? Ответ может быть только один. И он, как говорится, проще пареной репы. Его готовы были услышать. Удивительно, насколько опасно быть понятым и принятым сторонним человеком. Пара фраз, и ты готов тащить его в свою берлогу. Аарон сказал бы, что это, как минимум, неосмотрительное, и, как максимум, не достойное его персоны, девиантное поведение. Аарон сказал бы, что Спенсер теряет контроль над происходящим, и оказался бы безоговорочно прав. Аарон посоветовал бы ему немедленно отступить, мотивируя собственным печальным опытом, но Спенсер, даже снедаемый совестью, отступить не мог. Он решил иначе, имея на руках выжимку биографии Кертиса. Им, как заказчику и исполнителю, стоит заручиться доверием друг друга. А доверие основывается на правде. Спенсер задумал провести ликбез по уже известным ему данным и, окольными путями, вывести мистера Джонса к тем мрачным уголкам его повседневности, что смогли укрыться от Пенелопы Гарсии. – Это сложно, но давай перейдем к делу, – Кертис охотно согласился на чашку кофе, предложенную юношей-официантом, и теперь сосредоточенно помешивал напиток маленькой ложечкой, вливая горячие сливки. – Что ты решил? – Поворачивать назад уже поздно. Останавливаться – глупо. Происходящее – курам на смех, но я хочу знать, с кем связался. Вчера ты начал не с того конца. Начни с верного и имей ввиду, что большая часть информации мне уже известна. Кертис взглянул на Спенсера исподлобья, улыбаясь уголками красиво очерченных губ. Действительно, забавно. Это было похоже на свидание после секса… И тем не менее динамика становилась положительной. Доктор Спенсер Рид постепенно ставал на подбитое крыло. – Ладно. Надеюсь, ты располагаешь свободным временем. – Времени предостаточно. В какой семье ты вырос? Каким было твое детство? – Не могу сказать, что Кэтти и я были самыми счастливыми детьми во Вселенной, но мы жили неплохо, пока Долорес, мама, оставалась жива. Она предпочитала домашнюю каторгу общественному труду, подрабатывая тем, что приносило ей большое удовольствие – выпечкой. Никто во всем Ривертоне не пек лучших пирогов с вишней, чем Долорес. Отец, Шейн, не обременивший себя сколько-нибудь хорошим образованием, неделями пропадал на своем объекте – консервном заводе – единственной биржей труда во всем округе. Охранники никогда не получали много, но нам с лихвой хватало того, что приходило в безликих почтовых конвертах. Втроем мы хорошо проводили время. Мама не позволяла нам праздно шататься по улицам по выходным и после занятий. В отличии от многих других, она готовила нас к реалиям взрослой жизни, заставляла работать и всегда была тут, как тут, чтобы объяснить, почему та или иная вещь сделана неправильно и требует корректировки. Нам было спокойно. Однако все стремительно менялось, когда отец с получкой в кармане возвращался в город. Нет, он не избивал ни нас, ни маму до потери сознания, – наблюдая за манерой поведения Кертиса, Спенсер заключил, что тот не был уверен в сказанном. Он находил правильным так думать. Только и всего. Поджав губы, Спенсер отвел взгляд, – не создавал конфликтных ситуаций вне дома и не слыл персоной нон грата у местной полиции. Шейн был и, наверняка, остается по сей день миролюбивым ублюдком, предпочитающим психологическое и, до некоторых пор это касалось только Долорес, сексуальное насилие, – возникшая словно из ниоткуда пауза не послужила бременем ни для кого из них. Кертис продолжил, как только подобрал верное слово. – В силу возраста, а мне было одиннадцать, я не знал, от чего именно умерла мама. Но спустя годы я смог раздобыть медицинское освидетельствование. Долорес была беременна. Шейн не признавал контрацепции и зачастую принуждал Долорес к соитию. Обходился с ней грубо… Как оказалось, она была частой гостьей в гинекологическом отделении, – Кертис поморщился, прерывая повествование снова. Прикончил остатки кофе. Отказался от второй порции и заверил официанта, что все еще не готов сделать заказ. – Понимая, что с еще одним ребенком ей не справиться, Долорес решила избавиться от плода в домашних условиях. Советы знающих кумушек, на удивление, сработали. Плод и послед вышли, но открылось сильное кровотечение, с которым не смогли справиться реаниматологи. – Мне жаль… Что Шейн делал с Кэтти? Кертис окинул Спенсера тяжелым взглядом. Повел плечом. Безотчетно проверил наличие амулетов на своей груди. Он нервничал. Буквально, выжимал из себя каждое слово. Цедил их, как змеиный яд. – В большей степени наблюдал. Однажды я обнаружил его подглядывающим за ней сквозь замочную скважину ванной. Это случилось примерно через шесть-семь месяцев после смерти Долорес. Наверняка он реализовывал свои фантазии с кем-то еще. Возможно, даже в том городе, где находился завод, я, знаешь ли, не наводил справок. К Кэтти он полез лишь единожды и, с ее же слов, сбежал, как только понял, что творит. – Вы учились в закрытой гимназии Barrons Cross… – И были изгоями. Прежде всего потому, что слыли нахлебниками. Наше обучение оплачивало государство в рамках экспериментальной программы помощи малоимущему населению. Сдается мне, они горько пожалели о столь необдуманной инвестиции. Преподавательский состав, стоит сказать, относился к нам хорошо. Многие нас жалели, но я быстро отучил Кэтти принимать чужие подачки. – Почему Соня Спейт? Чем эта глупая богатая девочка отличалась от остальных? – Она была слишком настойчива. Вижу, что тебе это знакомо. Спенсер кивнул. – Учебных заведений я сменил немало. Тринадцатилетнему мне приходилось несладко в старшей школе Лас-Вегаса, и каждая последующая оказывалась хуже предыдущей. За год до выпускного случилось так, что меня завели на баскетбольную площадку, избили, раздели догола и привязали к флагштоку. Я простоял там всю ночь. – Родители, что, не заметили твоего отсутствия? Не подняли на уши всех городских копов? Не прыгнули в семейный пикап и не перевернули каждый камень? – Отец уже не жил с нами, – выдохнул Спенсер, растирая щеку. – Сбежал, не выдержав нагрузки. А у мамы начали появляться первые признаки шизофрении. Провалы в памяти. Спутанность сознания. Она считала, что я нахожусь дома и сплю в своей кровати, пока меня, замерзшего и зареванного не привели домой. – Жестоко. – Но я никогда не допускал и мысли о том, чтобы проломить кому-нибудь из них череп булыжником. – Возможно, будь у тебя наставник, все сложилось бы иначе. – Послужной список Венди Гарднер только предстоит изучить. Нельзя утверждать наверняка, что она стала твоим... вашим наставником, – Спенсер звучал неуверенно и сам это осознавал. Где-то у основания языка ощущалась противная горечь. Он чувствовал себя некомфортно. Он вспотел. Сложив руки перед собой на школьный манер, он оперся о столешницу и немного подался вперед, сокращая расстояние между ними. Ненавязчивая, но довольно спорная методика ведения допроса. – Это была она, – брови Кертиса на мгновение сошлись на переносице, – у всех побочных жертв Венди Гарднер была найдена фигурная царапина в подмышечной области, не так ли? – Черт побери… – Я этим не горжусь. Но и сочувствия во мне тоже нет. Если вино с годами становится только лучше, то сволочные люди с возрастом становятся только сволочнее. Один из горьких уроков, которые преподносит жизнь, и тут ничего не попишешь. Полицейские отчеты ты уже видел. Не вижу смысла тратить драгоценное время на пересказ. Так что я перейду к следующей главе… Ты спросил, кто я такой. История Кертиса Джонса берет свое начало поздней весной 1999, после ареста, когда Кэтти и я стали сиротами при живом родственнике. Суд дал нам по восемнадцать лет и определил в одну колонию для малолетних преступников в Орегоне. До колонии я не сталкивался с верой, как таковой. В школе нам, конечно же, рассказывали как о Библии, так и о священном подвиге Христовом, но… как говорится, не наседали. Дома же религиозных разговоров не велось вовсе. Долорес, как ты помнишь, учила нас работать, а не просить. В дни заключения, в поисках высшей морали, я, ожидаемо, стал посещать местную церковь. Меня затянуло. Пробрало. На мессах я был искренне рад узнать, что могу на кого-то положиться, что могу кому-то еще, помимо Кэтти, быть нужен. Пастор Уилбери рассказывал о божественной всетерпимости и всепрощении. Говорил, что Бог любит меня несмотря ни на что, и готов дать мне второй шанс, чтобы я все исправил. Я поверил всем сердцем… Даже раскаялся на радость инспекции. Мне было почти восемнадцать, когда нас амнистировали, и я целовал руки пастора Уилбери. Голову даю на отсечение, он бы не сделал того, что сделал, если бы понимал, что именно разглядел во мне, но его прошением я оказался в приходе крохотной церквушки в Хантингтоне, в окрестностях одноименного озера. За неимением другого дома, она стала моим домом, а пастор Салливан – отцом и новым – правильным – наставником. С Кэтти тогда дороги наши разошлись. Она записалась на какие-то вечерние курсы, хотела найти работу и преуспела в этом, как и во многом другом. В подробностях рассказывала мне обо всем в письмах, и я гордился ей. По-прежнему горжусь своей сильной девочкой. Я прожил в Хантингтоне более двух лет. Неплохих лет, Спенсер. Получил домашнее образование, много читал, помогал себе, помогая другим. Так мне, во всяком случае, казалось. Много молился также. Никто не отвечал, но я и не считал это необходимым. Пастор Салливан говорил, что нас слышат. Этого было достаточно. К пастору же ежедневно приходили люди. Постепенно он решил, что я достаточно вырос духовно, чтобы присутствовать на этих встречах. Мне было вверено вести учет, стенаграфировать. Люди рассказывали о своих горестях и проблемах. Плакали. Просили помощи. Пастор Салливан слушал. Иногда давал советы. Чаще всего говорил, что нужно просто потерпеть или постараться понять человека, который причинил боль. Стать на его место. В такие моменты я всегда вспоминал о Шейне. Пытался понять и его, но, в конце концов, бросил эту глупую затею. Еще более глупой затеей было поделиться этим с пастором Салливаном. Его неисякающие попытки склонить меня к прощению Шейна стали подмывать едва окрепшие столпы моей веры. А сбросив первые шоры, я стал подмечать всякое и стенаграфировать уже это, а не жалобы прихожан. За два года пастор Салливан ни разу не покинул церкви, не взял просящего за руку и не пошел с ним к обидчику, чтобы прекратить издевательства. Он только слушал. И Бог слушал. А воз был и ныне там. Люди продолжали приходить. Самолеты – падать. Ураганы продолжали уничтожать города, а засухи – урожаи. Войны и не думали кончаться. К несчастью пастора, я читал газеты, что нет-нет, да попадали на территорию церкви. И выходил в город. К этому моменту все столы в ресторане были уже заняты. Персоналу приходилось перекрикиваться, потому что разогретые парой бокалов вина гости говорили слишком громко и проявлять чудеса изворотливости, чтобы ненароком не налететь на кого-нибудь в спешке, не опрокинуть разносы, заставленные бокалами и кружками, на ничем не защищенные головы, или самим не растянуться на скользком полу. Спенсер не замечал их. Спенсер отфильтровал их и с усердием студента первого курса слушал человека напротив. В его голове то и дело возникали обрывочные сведения, догадки, вопросы. Он хмурился и без конца теребил белую салфетку, разрывая ее на мелкие кусочки и бросал их на скатерть или в чайное блюдце; некоторые улетали под стол. Некоторые из озвученных вещей находили в нем неожиданный отклик. Пастор Салливан и его отвратительные проповеди. Необходимо отнестись с пониманием к человеку, причинившему тебе боль и страдания. Как бы не так! Кертис говорил о Шейне, Спенсер вспоминал, вначале, о собственных обидчиках, затем об отце, а после совершенно предсказуемо обращался к Аарону и спрашивал его, пускай и мысленно, смог ли он найти в себе силы понять Лайонелла? Простить? Возможно ли простить за искалеченное детство? Да и сквозящее негодование мистера Джонса по отношению к ослепшему Богу, каким-то поистине невероятным образом, перекликалось с его собственными мыслями, более того, имело общую основу с каббалическими суждениями. Свойственное творцу непременно скажется, отразится, как в зеркале, на его творении. Богу безразличны люди. Людям люди безразличны тоже. – Ты сам-то веришь в Бога, Спенсер? Спенсер оторвал еще один кусочек от несчастной салфетки и скатал между пальцев маленький бумажный комочек. – Нет. Не знаю. Теология – слишком тонкая материя для ученого. Химия, инженерия, математика, даже социология, в той или иной степени имеют под собой некоторую доказательную базу. Но как доказать существование того, что нельзя увидеть, пускай и под микроскопом? Кертис улыбнулся. – Слова настоящего атеиста, но тебя они не красят. Ты же кое-что видел. И не под микроскопом. – Пока что мы говорим только о тебе, – огрызнулся Спенсер с несвойственной ему горячностью. – Где есть трещина, там будет и пробоина, ведь так, мистер Фаррел? – Точно. И раз уж мы показываем друг другу зубы, впредь не называй меня Фаррелом. Так вот, где есть трещина, там непременно будет и пробоина. А в пробоины лезет всякое. В середине 2005-го в округе Хантингтона произошло жестокое убийство, которое впоследствии окрестили сатанинским обрядом. Женщине, как впоследствии стало известно, девственнице, чье нагое тело было полностью покрыто символами, перерезали горло. Ее оставили в лесу, среди деревьев, обступавшем ее естественным, неровным кругом. Исходя из собственной практики ты можешь назвать это абсурдным, методология криминалистики исключает возможность убийств по сатанинскому обряду, потому что ни одно из рассматривавшихся таковыми в начале не выдержали, так сказать, критики. И я с тобой согласен. Однако этот инцидент стал своего рода сигнальной ракетой не только для жителей Хантингтона, но и, не побоюсь этого слова, для всей Америки. Википедия знает об этом больше. Народ стал шептаться, а я – прислушиваться. На улицах, у питейных заведений, на задних дворах, где я за гроши, а то и бесплатно, стриг газоны и подрезал кусты, люди делились слухами. Десятки неподтвержденных источников убеждали – уставшие оббивать одни пороги, получали якобы безвозмездную помощь у других. Я старался совладать со своей жаждой и держать язык за зубами, но узрев запретный плод, невозможно не вкусить его, Спенсер. Не найдя исчерпывающих сведений о Сатане в Библии, и даже не подумав спросить об этом пастора Салливана, я перешел к другой литературе. При церкви существовала своя библиотека, в городе другая, да еще и с компьютером. Я знал, когда можно незаметно умыкнуть ключ от закрытой секции, и таскал к себе книги одни за другими. Не буду вдаваться в подробности, но я стал иначе смотреть на вещи. Вера же моя рухнула, когда всепрощающий Бог в лице пастора Салливана объявил мне о своем непочтении, прознав, что мои сексуальные взгляды далеки от библейских норм. Забавно, не так ли? За мой вопрос, отчего же любой половой акт не преследуется гневом господним, а новорожденные, плод греха, считаются ангельскими сосудами, пастор ударил меня по лицу. С Грегори, ради которого я чаще прочего покидал церковную землю, я больше не имел шансов видеться. Пастор Салливан назвал это испытанием Веры, его милости не оказалось пределов, он попытался вернуть меня на путь истинный. Проводил профилактические беседы и это, к слову, был самый гуманный из его методов. Сидя взаперти в своей келье, я читал и фиксировал свои мысли, так не имел возможности вести записи. Мой разум объяло поистине дикое пламя, как бывает с вами, учеными, как было, наверняка с мистером Фаррадеем, отцом электромагнитной индукции. Спустя время я бежал из Хантингтона и на довольно долгий период оказался потерян не только для Кэтти, но и для себя самого. Я уединился в своей пустыне, чтобы осмыслить все то, что мне открылось. Я увидел Пантеон и Древо. Провинившийся не смеет указывать путь. – Ты психопат, – Спенсер уронил потяжелевшую голову в раскрытые ладони. – С тем же успехом ты мог назвать меня еретиком или Иудой. Обычное дело, Рид. Но я говорю о реальных вещах. Богу, реальному Богу, а не его суррогату, популяризированному Библией давно уже нет до нас дела. Священные же заповеди к двадцать первому столетию оказались настолько извращены обществом, что стали использоваться не иначе, как инструменты по передаче ответственности. Они стали удобными, а не регулирующими. – Даже если так, каким образом вероотступничество привело тебя… в Орден? Я не вижу связи. Я не вижу смысла… Прекрати сводить меня с ума, или проваливай. – Ты видишь, но не наблюдаешь. Мне не пришлось долго блуждать на периферии двух огней. Никому не приходится. Выбираясь из одного котла, ты однозначно свалишься в другой. Осенью 2007, когда мой блог в даркнете, получивший название «Святая Ложь», снискал известность не только среди атеистов, но и среди других, кого в современном, читай, цивилизованном обществе, стараются игнорировать – анхуманов, люцеферитов, сатанистов, кому как проще – меня, как магнитом, притянуло в Сан-Франциско. Орден, в лице Коннора Ленгли, во избежание проблем нашел меня сам. Как оказалось, моя жизнь была под угрозой, как оказалось, к такому нельзя подпускать кого попало. – Похоже на сюжет к приключенческому роману. Эту колкость Кертис предпочел пропустить мимо ушей, однако для него стало настоящим открытием то, что люди, вроде доктора Спенсера Рида, читают приключенческие романы. – Коннор заставил меня уничтожить блог, но позволил сохранить наработки на бумажных носителях. Они же легли в основу того, что вы в ФБР называете манифестом. Коннор стал моим постоянным собеседником, партнером, любовником, другом. Он ввел меня в общину. Подкупил знаниями. Открыл для меня Каббалу. Орден гораздо более лояльная организация, нежели Церковь, у Ордена больше свобод, Орден выполняет особенную миссию. Иногда просто необходимо вмешиваться в ход вещей. За теми другими дверями действительно сидят не глухие, и ответы, на первый взгляд абсолютно выигрышные, приходят часто, но людям свойственно не знать меры и нарушать условия сделок. Случается, впрочем, и много другого. С твоего позволения я оставлю это под сукном, где ему самое место. – Стоп, – Спенсер впервые с начала этого разговора заглянул Кертису в глаза. Инстинкты подсказывали, они вплотную подошли к предмету вчерашнего разговора. – Но причем здесь Аарон? Он не заключал сделок с… – Демонами? Нет. Однако, не только демоны пользуются этой удобоваримой тактикой. Из того, что ты рассказал мне накануне, я заключил, что Аарон соблюдал, своего рода, обет молчания, а это, в свою очередь, является одним из главнейших положений любой сделки. Нарушил он его только потому, что иначе было уже нельзя. Записи могли попасть в нехорошие руки. А попали в неподготовленные. – Кто был сталкером? – Сложно сказать так сразу. Работа Ордена, как аналитического центра, и его последователей, как исполнителей, схожа с тем, чем ты и твои коллеги зарабатываете на хлеб. Нам необходимо видеть место, где все случилось, опросить свидетелей, изучить жертву, в идеале, осмотреть труп или, на худой конец, иметь на руках заключение патологоанатома. – Но ты ведь сделал свои пару звонков? – Сделал. И у нас есть предположение, – Кертис взял в руки меню, – давай сделаем передышку… Я давненько не выступал оратором. С бумагой дела обстоят проще. Хочешь еще кофе?

Двадцать третье декабря. 18:28.

У отеля Four Seasons. Вашингтон.

Кертис Джонс, удерживая что-то подмышкой, поспешно сбежал со ступеней. Шутливо, на ходу, отдал честь озябшему парковщику. В салон сто сорокового он буквально ввалился и с непривычки смачно хлопнул дверцей. Спенсер поморщился, услышав, как дребезжит оконное стекло, и выкрутил громкость радиоприемника на минимум. – Прости. Это вышло случайно. Спенсер снял авто с ручника и мягко тронулся с места. При прокручивании руля кожаный браслет, преподнесенный ему Кертисом, съехал по тонкому запястью и стянул кожу руки ниже. Та самая защита, которую ему обещали в Ричмонде. Спенсер поправил его, как только выдалась такая возможность. – Пристегнись. Ехать около часа с учетом пробок. Я взял кофе, – Кертис опустил воротник, на котором стремительно таяли первые снежинки, схватился за лямку ремня безопасности и потянул. Склонив голову, он заметил два бело-зеленых бумажных стаканчика, надежно втиснутых в выемки полированного красного дерева. Вставки такого же ценного материала украшали приборную панель, колесо руля и двери. Мерседес представлял собой настоящее произведение искусства. Это была игрушка, которая не по карману представителю среднего класса. Друг о друге они заключили очевидную вещь: оба не были стеснены в средствах, – не знаю, предпочитаешь ли ты с сахаром или без, поэтому пару саше мне завернули с собой. – Очень предусмотрительно с твоей стороны, – Кертис улыбался, но избегал лишних фраз. – Ты спал? – Пару часов, – уклончиво ответил Спенсер. – Как прошла встреча? – Я сказал им ровно то, чего от меня ожидали. Собственное психологическое состояние расцениваю как неудовлетворительное, возвращение в Бюро считаю поспешным, о конфликте сожалею. Готов посещать психолога. С меня временно сняты все полномочия. Спенсер прикусил язык в ожидании уточняющих вопросов, но Кертис проявил непредвиденную деликатность. – Ясно, – сказал он, с наслаждением пригубив все еще слишком горячий по меркам Рида американо. Разложил на своих коленях небольшую, но пухлую черную кожаную папку, которую принес с собой, и, орудуя одной рукой, развязал кожаные тесемки. Вытащил из одного из ее отделов несколько скрепленных канцелярским зажимом листов. Внешнего света было уже недостаточно, и Кертис, на ощупь, щелкнул выключателем на потолке, – я суммировал все имеющиеся у нас данные. Переговорил с Коннором и утвердился в своей первоначальной догадке. Если все дороги ведут в Рим, то все ниточки нашей запутанной истории так или иначе тянутся к этому. Центральный каббалический символ. Древо Жизни. Спенсер окинул разложенные листы беглым взглядом. Никакого дерева он не увидел. Была лишь замысловатая система точек, соединенная ломаными линиями. Схематический рисунок обтекал текст. – Разве не звезда Давида является центральным символом? Боже, ты ведешь записи на латыни? – Не пропадать же даром полученным в Хантингтоне навыкам. Нет. Маген Давид всего лишь отражение семи нижних сфирот, интерпретация дуальности человеческой натуры, и выбрана была она последователями одной из каббалических школ из-за простоты начертания. Древо же начертить не так просто. Оно состоит из десяти сфирот и упоминается еще в книге Света. – Что такое эти… сфирот? Википедия может и знает больше, но не дала мне исчерпывающего ответа. – Если говорить простым языком, то это идеальные, божественные качества, перешедшие человеку по наследству по завершению Шестого Дня. Стоит упомянуть, что до самых недавних пор Коннор, моему мнению в оппозицию, был уверен, что каждый человек несет в себе от каждой понемногу, и они, каким-то непостижимым образом, активируются и угасают в течении жизни. Это многим казалось логичным. Но история мистера Хотчнера заставила усомниться нас обоих. Спенсер неотрывно следил за дорогой. Температура неумолимо понижалась. К полуночи, а то и раньше, дороги грозили превратиться в один большой каток, но и теперь при торможении он то и дело чувствовал, как тяжелый сто сороковой то сунется по асфальту, то пробуксовывает задними колесами. – Мы пялились друг на друга через вебкамеры ноутбуков, пока он не вскочил и не бросился прочь из комнаты: «Лурианцы!» – вскричал он, когда вернулся, потрясая старой тетрадью. Лурианская каббалическая школа, один из самых закрытых сегментов братства, просуществовавший сравнительно недолго. Они верили в перерождение, но не в то, что проповедуется в индуизме. Почитали его, как кару, и согласно неподтвержденным источникам, обнаружили в книге Света некий… закон, положение или даже последовательность, которая ведет к вечному покою через осознание собственного предназначения. Они назвали это особым и редчайшим состоянием. Или в переводе на иврит : Гмар Тиккун. – Все решают эти... сфирот? – Точно. – Но количество вариаций из десяти простых чисел вовсе не бесконечно. И ни одна из них не имеет шанса назваться редчайшей. – Мы говорим не о простых числах. К тому же, в этой задачке может быть множество других переменных. Спенсер бросил на собеседника задумчивый взгляд. Сто сороковой едва плелся за отвратительно-грязным хэтчбэком. Где-то впереди светофор снова загорелся красным, и все четыре полосы намертво встали. Кофе, пускай и стремительно остывающий, был хорошо сварен. Спенсер сделал несколько мелких глотков. – До меня все же не совсем доходит, как эта чертовщина связана с Аароном? Он, как и Мэттью Кэллахан, долгие годы пытался разгадать суть перерождения души, и это каким-то образом было связано с пропавшим без вести Кайлом Монтгомери. Но каким? И причем здесь сталкер? Какая-то сделка? Этот... Трюмпер?! – Мы уже на месте? – спокойно спросил Кертис, глядя сквозь стекло. Пейзажи заметно переменились. Недешевый район вашингтонского пригорода, переливаясь огнями, утопал в прохладных сумерках. Спенсер утвердительно тряхнул головой, прижав сто сороковой к тротуару. Пригладил растрепавшиеся волосы. Проследив за его взглядом, Кертис увидел место их конечного назначения. Именитый писатель и отнюдь не последний человек в ФБР, на первый взгляд, жил достаточно скромно. Полутораэтажный дом, полное отсутствие ограды, гараж на одну машину. Свет над крыльцом горел. Лампа в прихожей погасла спустя пару мгновений после того, как заглох мотор мерседеса. Хозяин, судя по всему, удалился в свой кабинет. Для сна было все же рановато. Кертис повернулся к Спенсеру. Не выдержав повисшего в тишине напряжения, Спенсер обернулся тоже. Его пальцы все еще сжимали руль. – Ты должен понимать, что как бы мы ни старались, некоторые вопросы так и останутся вопросами. Что-то всегда умирает с человеком, и тут уже ничего не попишешь. Все, что мы можем, это разобрать оставленные им вещи и попытаться, подчеркиваю, только попытаться понять. Пообещай мне, что ты не станешь отбирать того, что Аарон не захочет отдать. – Я не первый, – резко ответил Спенсер. Хлопнул себя по абсолютно бледной щеке, словно его ужалило насекомое. – Но я буду последним. При нашей первой встрече ты сказал, что увидел связь между этим Древом, вашим учением и песочными часами, упомянутыми Шоном. Часами… на кулоне. Ровно такие же вытатуированы на запястьях этого гребаного врачевателя. Дай мне связь. – Я рассчитывал поговорить об этом в присутствии мистера Росси. Мне нужно материальное доказательство в виде выдержек из дневника. – Сейчас, – низко проговорил Спенсер. Всем своим внешним видом он показывал, что не намерен терпеть возражений. Кертис пошел на попятную. – Тогда слушай. Принято считать, что само по себе Древо состоит из стрех столпов. Слева направо, – Кертис расправил листы так, чтобы свет падал точно на рисунок. Его указательный палец отслеживал линии. – Первый – столп Строгости или Суда, второе его название – Дин. Он берет начала от сфиры Бина, то есть понимание, проходит через сфирот Гвура, то есть строгость, и завершается в сфирот Ход, то есть Слава. Крайний правый столп зовется столпом Милосердия и проходит через сфирот Хохма, Хесет и Нецах. Оба эти столпа изобличают женскую и мужскую энергетику и тесно между собой связаны, однако прямо сейчас это не имеет никакого значения. Нас с тобой должен интересовать средний столп, низвергающийся от сфирот Кетер, то есть Корона, к сфирот Малхут, или Царство. Доподлинно его значение не расшифровано, в книге света он зовется столпом Равновесия, и в этом есть доля логики: мужское и женское уравновешивается через познание, красоту и основу, что по сути ведет к вечному сиянию чистого разума человеческого, – Кертис усмехнулся, довольный своей шутке, – но последователи уже знакомой тебе лурианской школы предпочли называть его путем аскезы, или отшельника. А теперь скажи мне, – Кертис повернул лист боком и прикрыл ладонями нижнюю и верхнюю части рисунка, оставляя видимой только середину, – что ты видишь? – Песочные часы. – Удивительно, правда? – Кертис вытащил из папки еще один лист, на этот раз лист почти прозрачного пергамента, заботливо вложенный в канцелярский файл. Чьей-то твердой рукой по тонкой материи был выведен знак с запястий Вильгельма Трюмпера. Кертис избавил пергамент от пластика и наложил его на изображение Древа. Два рисунка стали единым целым – песочные часы, как символ времени. Как символ двойственности, цикличности и, в некоторой степени, регенерации. Отдельный балл в копилку, надеюсь принесет то, что Древо от случая к случаю изображают словно бы в зеркальном отражении. – Что это дает в конечном счете? И каким боком здесь Орден? – Курс древнегреческой мифологии сообщает нам, что песочные часы, это, помимо прочего, еще и божественная символика. Торговый знак Хроноса. Бога времени. Только в оригинальном начертании у него нет штыря… или столпа посередине. Орден, к которому я принадлежу, еще в середине минувшего столетия избрал своим пастырем Эреба – хранителя вечной мглы – который, в свою очередь, приходится Хроносу единокровным наследником. Из чего я был вынужден заключить, что сталкер, севший Аарону на хвост в Северной Ирландии, есть ни что иное, как весьма древняя и к тому же, полубожественная тварь. Тварь, находящаяся не в ладах со своими высокопоставленными родственничками. В общем и целом, крайне избитая тема. Что ему нужно? Не знаю, но уверен, что это напрямую связано с редчайшим сочетанием сфирот мистера Хотчнера. – Не собираешься ли ты сказать, что этой… полубожественной тварью является Вильгельм Трюмпер, пятидесяти шестилетний уроженец ФРГ? Кертис... Это не-воз-мож-но. Это безумие. – Чуть более хитрожопое безумие по сравнению с мертвецом посреди полицейского управления. – Блядство. Спенсер покинул мерседес прежде, чем Кертис смог сказать еще хоть слово. Собирая бумаги обратно в папку, Джонс через лобовое стекло наблюдал за тем, как Спенсер вышел на тротуар, растолкал продрогшие руки по карманам осеннего пальто, как он запрокинул лицо к черному небу и замер, ловя на впалые щеки кристаллики поземки. Помощью с доставкой на дом Кертис не занимался уже более года, но клиническая картина была ему хорошо знакома. Сложно оставаться самим собой, когда все, что ты считал незыблемым обращается в пыль. С учеными всегда сложнее всего. Теоретики по своей природе, они цепенеют, когда печатная буква вдруг выпрыгивает за пределы страницы. Но доктор Спенсер Рид был не просто теоретиком, но теоретиком с поврежденным геном. Не психом! С предрасположенностью, которая тем не менее исключала любое прогнозирование ситуации. – Что может пойти не так? – угрюмо пробубнил Кертис себе под нос, выбираясь наружу. Спенсер окинул его нечитаемым взглядом. Забыв о сигнализации, в принципе забыв о том, что он оставил ключи в зажигании, он пошел вверх по улице, к нужному дому, приглашая Кертиса следовать за ним.