Красота

Скука — самая страшная болезнь на свете, ибо со скуки совершается чуть ли не половина всех грехов человечества. Она порой толкает на совершенно немыслимые вещи, переворачивает вверх дном привычный уклад жизни и своевольно нарушает установленный порядок, и если бы существовал более страшный ад, где страдают, то это был бы ад, где грешники скучают. Одним из таких грешников оказался и Хада Джин, за которым накрепко прицепилось прозвище Золотого Демона. Правда себя-то он и грешником назвал бы с натяжкой, а к демоническим созданиям и вовсе не имел никакого отношения, но слава зачастую бежит вперед нас, оголтело размахивая цветастым флагом и распевая неприличные частушки во все горло. Жизнь этого человека сложилась так, что после одного из своих убийственных представлений, разнесшего к чертям добрую часть речного городка вблизи Шуаль, ему пришлось в срочном порядке, как говорится, "залечь на дно". Для этого самого залечь было случайным образом выбрано поселение чуть южнее Перевала Джиом. Тихий и миролюбиво настроенный городок встретил бродячего художника многообразием цветов и образов: улицы, со вкусом украшенные пестрыми цветочными клумбами, между невысокими деревянными домами на ветру приветливо покачивались фонарики, отличаясь причудливыми формами, а со стороны местного базара доносилось людское оживление вперемешку с запахами еды, свежей травы и нагретого солнцем дерева. Подходящее место, чтобы отдохнуть, привести себя в порядок и сбросить возможный хвост охотников за головами, для которых поймать его величественную и несравненную персону стало идеей фикс. Так думал Хада в первые несколько дней своего пребывания в этом городе. На четвертый день бесцельного брождения он, умирая от скуки и безделья, наткнулся на театр, мимолетно удивившись тому, что не заметил его с самого начала. Ну здравствуй, моя сцена для следующей постановки. Понадобилось чуть меньше месяца, чтобы вызнать об этом месте все, что требовалось. Джин превосходно умел втираться в доверие к людям, поэтому ему не составило никакого труда разузнать и о хозяине театра, личности не самой приятной, как оказалось, и о работниках, и самом здании в самых мельчайших деталях. Полученная информация тщательно и скрупулезно записывалась им в тетрадь, там же взял свое начало и сценарий для очередной постановки, вдохновение на которую убийца подхватил совершенно спонтанно. К тому же, его будущая жертва сама вынесла себе приговор. А искусство, как известно, всегда требует жертв. Никто не хватился одной из молоденьких скрипачек со сегодняшнего представления, игравшей настолько плохо, что Джин, наблюдавший из зала, едва сдерживал рвущееся наружу отвращение. Картину безобразия завершало миловидное и идеально симметричное личико. «Какая скука», — думал Хада, единственным зрячим глазом неотрывно следя за невыразительным и малоподвижным лицом девчушки, похожей на фарфоровую куколку. «Скука», — думал он, глядя в испуганно распахнутые голубые глаза и по капле выдавливая чужую жизнь голыми руками. Она всего лишь материал, который послужит другой, более великой цели. Дождавшись, когда театр затихнет и опустеет, виртуоз вынес из подсобки тело девушки, имени которой он даже не удосужился запомнить, и осторожно пробрался к сцене. Сейчас та пустовала, работники постарались на славу, разобрав декорации и оборудование, лишь только багровый, практически черный в полумраке занавес тяжело покачивался над сценой. Что ж, этого вполне достаточно, с остальным он разберется сам. Джин с трупом на руках ловко поднялся на саму сцену, босые девичьи ступни коснулись прохладных досок; безвольное тело накренилось, наклонилось в бок, но виртуоз не дал ему упасть, придерживая одной рукой за талию. — Миледи, — пророкотал вкрадчиво, убирая с застывшего лица длинную светлую прядь, — не окажете ли честь потанцевать с маэстро? Труп, понятное дело, отвечать не спешил, слепо тараща свои пустые глаза с пушистыми ресницами куда-то перед собой. Им, трупам, уже немного не до того, у них были занятия поинтереснее, чем отвечать на вопросы каких-то там убийц. Издав тихий смешок, Хада поудобнее перехватил девушку и закрутил ее в подобии танца под ему одному известную музыку, плавно и грациозно переступая по сцене шаг за шагом. Раз-два-три-четыре. Поворот, два шага, поворот. Два-два-три-четыре. Рука бережно поддерживала неживую партнершу, почти любовно прижимая хрупкое и тонкое девичье тельце к груди, и со стороны можно было подумать, что они всего лишь влюбленная пара. Но вот танец закончился под стихающие звуки музыки в чужом воспаленном разуме, и Джин осторожно, будто обращаясь с невестой в ее первую брачную ночь, положил девушку на пол и сам опустился на колени рядом, принявшись наконец за дело. Зажег одну из ламп, подтянул поближе свою сумку, доставая необходимые инструменты. Сценарий крутился в голове, всплывая цветными образами в его сознании — красное на белом, чистота и порок, рождение и смерть. В данный момент он чувствовал себя самим богом, которому подвластна красота человеческой жизни. Ведь только он может запечатлеть ее в безвременье. Только я могу сделать все правильно. Лезвие кинжала коснулось белоснежной кожи ласково и почти интимно, словно трепетный поцелуй любовника, и тонкая плоть под давлением разошлась в стороны, обнажая нежное алое нутро. Багряные капли собирались по краю раны, похожие на крупные драгоценные рубины, смертельным ожерельем украсившие шею жертвы. Пара капель упала на пол, и Джин, проследив за ними взглядом, недовольно поджал губы, потянулся за припасенной посудиной — нельзя впустую растрачивать такой ценный материал! В воздухе отчетливо запахло кровью. Хада вдохнул поглубже, прикрыв глаза. Потрясающе. Когда кровь практически прекратила вытекать из раны, а широкая посудина наполнилась почти до краев, виртуоз очень осторожно отставил ее в сторону. Настало время заняться декорациями. Окинув взглядом сцену, он поднялся на ноги и прошелся от края до края, размышляя, прикидывая, продумывая; взгляд то и дело возвращался к распластанному на полу телу. Для его задумки не хватало пару деталей… В одной из гримерок, в которую Джин проник без особого труда, обнаружилось белоснежное платье из тончайшего ионийского шелка, легкое, словно перышко. Полупрозрачная ткань переливалась на свету, похожая на пыльцу на крыльях бабочки — только тронь, и хрупкая красота будет нарушена. Что ж, это платье идеально дополнит созданный образ. Переодеть тело в платье не составило труда и заняло от силы пару минут. Тонкая ткань едва прикрыла девичьи формы, создавая образ невинной нежности. Оставались последние штрихи. Хада снова подхватил свой холст на руки, покружил немного и опустил на заранее заготовленный постамент у большой ширмы, обтянутой белой тканью. — Белое на белом, чем бы разбавить? — протянул с нарочитой задумчивостью, беря в руки плошку с кровью и опуская в нее ладонь. Багровая густая жидкость жадно окутала кисть, от предвкушения по спине забегали мурашки, и волнение трепетом отдалось где-то под ребрами. Вот он — миг сотворения! Перерождение через смерть! Ладонь прижалась к ширме, оставляя подтекающий отпечаток. Затем еще и еще, один за другим, пока рисунок набирал силу и принимал знакомые очертания. Брызги, потеки, алые следы украсили белое. Красное на белом. Белое на красном. Крылья. Джин замер, во все глаза глядя на творение рук своих, почти задыхаясь от первобытного восторга. Кровавый ангел, спустившийся с небес, сейчас восседал перед ним, покорно склонив свою голову под терновый венок. Распахнутые крылья застыли за спиной гротескной, пугающей картиной. Олицетворение всего человечества, погрязшего в своих грехах. Это было ярче, чем озарение Канта, чем фейерверки по случаю праздника цветения, чем Ноксианское вторжение двенадцать лет назад. Это было ни с чем несравнимо. И поэтому так фантастично.