Спокойно

      Всë летело впизду. Антонин это понял ещё когда попал в Азкабан — больше пятнадцати лет назад. Но сейчас жизнь набирала новые обороты. Необратимые.       Он стоял у обрыва скалы, глубоко затягиваясь только что подкуренной сигаретой. Яростный ветер грозился сдуть мужчину вместе с его ценным грузом, но он лишь подставлял небритое, уставшее лицо неистовой стихии, выдыхая клубы дыма ему навстречу. В его зелёных глазах, которые окончательно утратили искорку сумасшедшего веселья и неадекватной — а как говорили окружающие, «слегка ебанутой» — гениальности читалось так давно искомое спокойствие. В потоках ветра Долохов всегда ощущал нечто родное: то же отчаяние и безумие, неизбежность, неукротимость. То, чего в нем, к сожалению, практически не осталось. Но сегодня он собрал все крохи прежнего себя, чтобы сделать то, что должен был уже давно.       — Я же обещал тебе всегда держать слово, — он горько усмехнулся, не отгоняя навалившиеся вдруг воспоминания. Душу разрывала глухая боль, которая как дикий зверь вцепилась в него сильными лапами и не желала отпускать. Он и не противился — лишь поморщился, впиваясь руками в кожу чуть ниже шеи — там почему-то болело охуеть как сильно, — Том.

***

      Они познакомились в Хогвартсе, когда Долохов, разругавшись с родными из-за очередного проëба в Дурмстранге, на нервах сам написал письмо тогдашнему директору и перевёлся к ним. Такие разные. Том — староста и явный лидер уже сформировавшейся компании, до пиздеца идеальный, отглаженный, выверенный. Он следил за каждым движением на факультете, пресекая безобразие и скандалы. Был популярен и успешен, явно бесконечно силен, немного самодоволен. Знал, как найти подход ко всем, кроме, разве что, Дамблдора — их профессора трансфигурации. Риддл крайне редко выходил из своего образа жëсткого, но справедливого, всезнающего, но не занудного парня. Лишь редкими ночами, когда они своей компанией оккупировали гостиную Слизерина и без стеснения бухали, в его глазах можно было увидеть что-то живое. Тепло, привязанность. И лёгкий страх это потерять.       А Долохов всегда был собой. Приехав в Хогвартс, он привнёс и туда свой знаменитый вихрь эмоций, научил курить поголовно всех аристократов и выносил мозг профессорам: будучи до неприличия, при его-то образе распиздяя, успешным в учебе, он никогда не соблюдал правила дисциплины, внешнего вида... Да никакие правила он не соблюдал, если честно. И если в Дурмстранге это было критично: каждое нарушение сопровождалось реально жёстким наказанием, то здесь максимум баллы снимали, видя его потенциал. И с затаëнным удовольствием улыбались вслед.       С Томом они долго присматривались друг к другу. За время учёбы прошли все этапы отношений, начиная от стойкой неприязни до холодного нейтралитета. Со стороны Риддла, конечно. Антонин не оставлял попыток пробить старосту на эмоции, замечая в нём что-то скрытое, загадочное, что подогревало азарт и заставляло буквально выбешивать столь вышколенного парня, надеясь сбить того с привычной манеры ведения диалога, вынудить оговориться или совершить что-то несвойственное ему. Получалось крайне редко, но в эти мгновения Долохов видел в синих глазах парня точно такие же, как и у себя, отголоски душевной боли и безумия.       После школы они почти не пересекались до того самого дня, когда Долохов зашел в «Горбин и Бэрк» в надежде найти один очень интересный артефакт. Застал он лишь пустой зал: царила полная тишина, за стойкой продавца было пусто. Прождав минут двадцать, он психанул и вскрыл дверь в служебное помещение. Там, сгорбившись, прямо на полу сидел Том. До синевы бледный, он в истерике впивался в деревянные доски пальцами, ломая ногти, и абсолютно невидящим взглядом смотрел куда-то вдаль, что-то шёпотом повторяя про себя.       — Том? Что случилось? — он аккуратно подошел к парню, опускаясь перед ним на корточки и не видя абсолютно никакой реакции на свое появление, — Риддл, блять! — Долохов рявкнул громче, пуская в того струю ледяной воды из волшебной палочки.       Подействовало. Том дëрнулся. Заторможенно поднял на него взгляд, фокусируясь на вроде бы знакомом лице, неестественно усмехнулся и дико расхохотался. Долохов тяжело вздохнул, доставая из кармана мантии старую добрую фляжку с водкой и, закинув рукой голову бьющегося в припадке Тома, насильно влил в него алкоголь. Тот судорожно закашлялся, но почти сразу успокоился, вытирая рот рукой. Поднял на него абсолютно больные глаза.       — Меня наебали, Долохов, — он говорил срывающимся голосом, пытаясь сдержать остатки нервых всхлипов, — меня тотально наебали, понимаешь?       Он не понимал. Но почувствовал, что у Риддла всë слишком хуёво, чтобы просто оставить его сейчас одного. Поэтому вышел в главный зал, запер дверь и вернулся обратно в подсобку, прихватив с собой два стула, по всей видимости, предназначенных для важных гостей. Поставил их возле маленького столика в углу, трансфигурировал две рюмки из какого-то хлама и кивнул Тому головой, приглашая присоединиться. Тот смотрел на него с недоверием и полным непониманием: нахуя тому это всё надо? Начал сопротивляться, но потом вдруг что-то вспомнил и послушно сел рядом, выпивая три рюмки водки одну за одной.       Антонин в тот вечер только похвалил свою запасливость в плане алкоголя. После первой бутылки Том прекратил попытки вновь надеть на себя вечную маску идеальности и начал говорить, вываливая на тихо слушавшего Долохова всё: своё детство в приюте, бомбёжки, отказы в укрытии в Хогвартсе, свой страх смерти. О своих экспериментах, про найденную в библиотеке книгу о хоркруксах и о создании первых трёх почти без перерывов. И про омерзительно пугающую правду, о которой школьная книга почему-то умалчивала, но которую он недавно нашёл на забытом всеми древнем свитке здесь, в магазине полулегальных артефактов, где сейчас и работал. Этот самый свиток абсолютно безжалостно сообщал, что хоркруксы — это, скорее, проклятие, которое мало того, что исключает возможность перерождения, но и с каждым новым якорем разрушает психику и личность мага, оставляя по возвращении лишь безжалостную оболочку, мало похожую на человека.Том не поверил сразу, начав перерывать всю магическую Британию в поисках информации, но сегодня удостоверился окончательно в двух вещах. Во-первых, та самая библиотечная книга принадлежала роду Гонтов* и никак не могла находиться в Хогвартсе. В процессе он нашёл и одно прекрасное в своей чудовищности совпадение: в тот самый период, когда он нашел книгу, был убит его единственный родственник. Ну, а во-вторых, информация о проклятии подтвердилась словами двух заграничных мастеров ритуалистики и диагностикой его собственной души. Там уже были клочья, да и другие признаки распада личности он начал замечать: взять хотя бы глаза, хаотично меняющие свой цвет на кроваво-красный. Психика пока держалась, но он чувствовал, что это ненадолго.       — Ты же понимаешь, что я тебя не могу теперь просто так отпустить? — закончил свою пышащую отчаянием речь Риддл, резко приходя в себя и немного трезвея.       Долохов только пьяно усмехнулся. Его навыки в боевой магии позволяли быть уверенным в себе в любой ситуации, но сейчас он был настолько в ахуе, что был готов выслушать предложения собеседника.       — Могу тебе предложить присоединиться к нам, — медленно продолжал Том, постукивая пальцами по деревянной поверхности стола, — Ты наверняка слышал, что мы с парнями продолжаем работать вместе над возвращением полных прав чистокровным и аристократии, пытаясь вернуть углублëнное образование для всех слоёв общества и усилить мощь магии в нашем мире. Всё выходит не столь гладко, но успехи есть. А ты, я слышал, очень неплох в боëвке и тактике, да и твои школьные идеи, хоть и были вкрай неадекватными, но работали всегда. Что скажешь?       Он согласился, выбив для себя преимущества в виде ослабленной дисциплины, беспрекословного доступа к артефактам и права влияния на методы подготовки боевых отрядов. Заебался скитаться по стране в одиночестве, да и выгоду лично для себя он получал максимальную. Кроме того, отказ сейчас означал бы бой насмерть, а драться с Риддлом не особо хотелось — что-то в нём цепляло Долохова ещё со школы. Да и убить этого парня не так-то просто теперь: возродится — и спокойной жизни не даст в любом случае. Поэтому он вполуха выслушал инструкции, не поморщившись, принял метку, поржав с художественных вкусов Тома, и собрался уходить, прощаясь до первого в его жизни собрания Пожирателей смерти. Его, кстати, сразу определили в Ближний круг. Почетно, блять. Уже на самом пороге его остановило тихое:       — Антонин, — Риддл смотрел на него немного отрешëнно, держа в руках початую бутылку водки, которую Долохов великодушно забыл забрать с собой. Видимо, после его ухода тот собирался набухаться вдрызг.       Он притормозил и вопросительно посмотрел на снова пьяного Тома.       — Не дай мне свихнуться окончательно, — тихий шёпот и взгляд прямо в глаза, в котором кроме привычной отстранëнности читалась отчаянная мольба.       Долохов тогда только медленно кивнул.

***

      До ноября 1981 события развивались... предсказуемо. Их подставляли — они мстили, показывая силу и умение получить пользу в любых обстоятельствах. Им не давали права на реформы — они действовали тайно, внедряя на должности в Министерстве своих людей. Но в целом их задумка понемногу претворялась в жизнь, пусть и не в том темпе, в каком хотелось бы. Том держался, иногда впадая в безудержную агрессию, но остервенело собирая себя вновь и вновь, чудесным образом возвращая себе адекватность после лечебных ударов Долохова. Ну, Антонин не просто так пиздил бывшего однокурсника: как показала практика, чёткий удар кулаком в скулу — реально лучший способ быстро успокоить Тома. Потом они подолгу бухали, практически не разговаривая в такие моменты, и прощались, продолжая жить.       За эти годы они действительно сдружились, связанные пугающей тайной и общим делом. Том стал для Долохова тем человеком, которого ему не хватало всю его жизнь — в моменты адекватности на того можно было целиком положиться, доверив своё личное безумие. Риддл видел, что у Антонина есть свои демоны, и талантливо помогал ему с ними договориться, выдëргивая из глухой агонии отчаяния спровоцированной тоской по утраченной юности и семье. А ещё он начал проникаться его зажигательным азартом, неосознанно втягиваясь в организованные парнем пьянки или слишком рискованные рейды.       Всë изменилось с появлением этого долбанутого пророчества. Неподтверждëнное, неполное, неоднозначное — оно засело в мозгу Тома, затмевая любые аргументы и доводы. Но симптомов окончательного пиздеца не было, так что Антонин отстранëнно наблюдал за лёгким безумием теперь уже друга и раз за разом пытался доказать ему неубедительность и полную ебанутость всей этой ситуации.       Никаких нападений на ночь Хэллоуина они не планировали. Или же Риддл крайне тщательно скрывал свои идеи, в чём Долохов сомневался — слишком хорошо он выучил повадки их лидера, не пропустил бы столь поразительной шизы. В тот вечер Том был на взводе, да, но потом вдруг резко подорвался и, приказав Антонину захватить лучших бойцов, отправился к дому Поттеров. По пути Долохов пытался что-то выяснить, остановить, но в ответ получил лишь уверенную ухмылку и листок с координатами. Том исчез слишком быстро, а Антонин тупо не успел ему помешать.       Уже сидя в одиночной камере Азкабана, Долохов пытался понять, что произошло в тот вечер. Никаких неожиданных встреч не было, всплесков безумия — тоже. Ему в голову приходило разве что какое-то влияние на хоркруксы извне, но доказать или опровергнуть эту теорию он тогда не мог. Лишь терпеливо отбывал свой срок, лениво разговаривая с Беллой и Мальсибером, занимавшими соседние камеры. И нервно ждал. Что Том вернется — он не сомневался. Вопрос был в том, каким он вернется. И он ли это будет.

***

      Антонин судорожно затянулся, глотая так нетипичные для него слëзы немой тоски. От ветра, конечно. Под его ногами бушевало свирепое море, брызгами маня к себе. Нет, сегодня ему предстоит другой путь. В том, что его решение — единственно верное, сомнений не осталось, всё было тщательно обдумано не один раз. Но и торопиться было уже некуда, поэтому он протëр воспалëнные глаза и снова подкурил.

***

      Когда Том организовал их побег из Азкабана, Долохов тихо радовался. Если помнит своих — значит, не всё потеряно. Почти две недели тогда он отвалялся в их импровизированном больничном крыле, представляющем собой огромный зал с койками для всех страждущих. Восстанавливал тело и остатки разума. Но с каждым днём его радость гасла, сменяясь леденящей душу тревогой: его знакомые и бывшие ученики молчали, отводя взгляд, а Том ни разу не пришёл навестить. Немного придя в себя, он моментально сбежал, отмахнувшись от отговорок Снейпа, который отвечал за состояние больных и рекомендовал ему ещё как минимум неделю отдыха, и направился в главную гостиную, где раньше можно было застать Риддла почти в любое время суток. Он был там и сейчас. Антонин аккуратно отворил дверь и поднял взгляд на мужчину, сидящего во главе стола. И замер от ужаса, пробравшего его, главного убийцу Пожирателей, до самых костей.       Внешне от Тома не осталось ничего. Долохов смотрел в глаза существа, глядящего на него лишь с редкими искрами узнавания и сдерживал бессильный вой. Тома Риддла больше не было. Когда-то до зубовного, сука, скрежета идеальный, красивый, харизматичный, сейчас он походил на чудовищную ошибку природы. Неестественная бледность и пугающая худоба, резкие, змеиные черты лица, налитые алой кровью глаза и отмороженный оскал вместо улыбки.       — Антонин! — эта пародия на Риддла говорила высоким, резким голосом, иногда срываясь на шипение, — Я рад тебя видеть. Ты уже в порядке?       Конечно, блять, он пиздец в каком порядке. Тогда он лишь натянуто отшутился и свалил домой, пообещав уже с завтрашнего дня присутствовать на общих собраниях. Дома он разъебал херову тучу посуды, напугал домовиков и выпил какое-то невъебенное количество алкоголя. В голове как на повторе звучало: «Ты опоздал», почему-то тем самым новым голосом Риддла. Он сидел, прислонившись к стене какой-то из комнат собственного дома и нервно затягивался хер знает какой за вечер сигаретой. Курил он без перерыва, просто чтобы что-то делать. Иначе скатывался в злость и ненависть — к себе, Тому, миру. После Азкабана именно эти эмоции были самыми яркими, легко захватывающими власть над доводами разума, и Долохов всеми силами пытался им не поддаться, зная, что просто не смеет сойти с ума сейчас.       В ту ночь он решил пока просто наблюдать — вдруг Тома ещё можно хотя бы немного привести в чувство. Уже через неделю Антонин понял, что нет. До того Риддла, которого он знал, которого знали все они, он умел достучаться, но здесь...       Этот Том не реагировал на шутки, старые фразочки, намёки.       Этот Том убивал своих.       Этот Том пытал детей своих школьных друзей.       К самому Долохову он относился на удивление ровно. Но их общение ограничивалось обсуждением текущих дел и чёткими приказами. Никаких посиделок, совместного планирования, советов. Этот Том решал всё сам, сверкая своими кровавыми глазами, но почему-то не поднимая палочку на бывшего друга. Позволяя ему быть чуть-чуть не как все.       Когда Антонин первый раз увидел Круцио, брошенное в Люциуса Малфоя, он от ярости забыл себя. Масильбер и Руди едва смогли удержать его от выверенного удара в морду их теперь уже Тёмного Лорда. Именно в тот момент все его надежды умерли, задыхаясь от сожаления и опустошëнности, а Долохов понял, что ему нужно действовать.       Вскоре после того разговора в «Горбин и Бэркс» Том под клятву о молчании рассказал ему все мелочи, касающиеся хоркруксов и устройства души мага в целом. Сейчас, вспоминая детали того разговора, Антонин понимал, что варианта у него два. Первый — вернуть целостность души Тома, проведя немного кровавый ритуал. Но этот способ выполнить своё обещание, данное столько лет назад, он отмëл, не найдя отклика у Риддла. Он пытался с ним поговорить, осторожно расспрашивая о самочувствии, напоминая их старые договорённости, всеми силами стараясь не допустить даже мысли на рассмотрение второго возможного варианта развития событий. Том лишь бросил холодное:       — Нет, Антонин, я чувствую себя превосходно, — он вертел в руках палочку, прищуренно смотря на когда-то друга, — И не нужно лезть туда, куда тебя не просят.       Просил, именно, что ты — просил. Но уже забыл об этом.       Для ритуала нужно было найти восемь жертв: требовались четыре юные девушки и четверо сильных мужчин, все маги. Естественно, они не выжили бы. Также процесс требовал огромного количества магии и дохуя сложных зелий. Но это всё мелочи, он бы справился. Главное условие, соблюдая которое можно вернуть душу — искреннее желание того, над кем проводится ритуал, и раскаяние. Вот тут и было то блядское «но», которое рушило любые надежды на положительный исход этой истории. Тома, вернее жалкое его подобие, полностью устраивало текущее положение дел. Долохов, поддавшись немного маньячному порыву, даже пытался кинуть в него Империо. Не чтобы принудить к ритуалу, это недопустимо, просто чтобы вывести на эмоции. Хуй там. Нынешнее состояние Риддла исключало любое воздействие на его ментальную составляющую, и всё, что получил в ответ Антонин — первое и пока единственное Круцио в свой адрес, пронзительная боль от которого в тот момент отдавалась лишь на перефирии, перекрытая оглушающим чувством потери и тупым жжением в груди — казалось, в тот момент выгорели остатки его довольно черствой души. Долохов тогда максимально явно осознал полную безнадëжность сложившейся ситуации.       Оставался лишь второй вариант, от одной мысли о котором у Долохова начинали предательски дрожать руки, а сердце жалобно ныло, отчаянно пытаясь сопротивляться сокрушительной жестокости этой версии реальности. Он перерыл все доступные ему библиотеки древних родов, ездил в Норвегию и на Алтай, но всё говорило только об одном: решение, первым выданное его искалеченной психикой, было единственным.       Следующие полтора года Антонин не жил — просто отрешëнно действовал, идеально выполняя задания Риддла, чтобы тот ни намёком не усомнился в его сохранившейся преданности, и собирал хоркруксы. Где они находятся, он прекрасно знал ещё с тех времён, когда Том ему доверил оберегать собственную душу. Сложности были только с диадемой: ему, разыскиваемому Пожирателю, просто так проникнуть в Хогвартс никто не позволил бы. Подумав, Долохов плюнул на мораль и тупо приказал младшему Малфою найти и принести ему эту чёртову реликвию. Типа, Лорд приказал, выполнишь приказ — и получишь его благосклонность. Тот, полный подросткового энтузиазма, всё сделал быстро, поклявшись молчать о таком «крайне важном для Тёмного Лорда поручении». Остальные он собирал сам, не зная лишь, как подступиться к Нагайне. Но с ней всё оказалось так просто, что Долохов потом несколько часов истерично ржал, не переставая удивляться ебанутости этого мира.       Он нашел её в тенистом закутке недалеко от Малфой-мэнора, где обосновался Лорд и обустроил там центральный штаб Пожирателей, естественно, не интересуясь мнением хозяев. Она лежала, свернувшись на камне и лениво осматривала окрестности. Долохов сел, оперевшись на тот самый камень, и завис, думая, что ему делать. В голову ничего не приходило, он решил выпить. Змея заинтересованно проследила за его движением.       — Ты что, пьёшь? Ты же змея... — подавившись от шока водкой, спросил он.       Она смерила его высокомерным взглядом — дурной маг, она же не может ему ответить. Но явно его понимала и не отрывала взгляда от фляжки. Антонин, стараясь не думать о том, что он делает, плеснул немного водки в углубление на камне. Она довольно прищурилась и лизнула жидкость тонким раздоенным языком. Долохов недоверчиво протëр глаза — картина не изменилась. Прямо перед ним самоотверженно бухала огромная змея. Подумав, что хуже уже не будет, он решил рассказать ей всё, что позволял Непреложный обет. И о самом факте Обета тоже сообщил. Когда он замолчал, это огромное животное медленно заползло на него, смерив печальным взглядом, и положило голову на его плечо. Она согласилась.       Это было вчера, а сегодня он понял, что тянуть уже бессмысленно. Лорд чуть не убил Беллу, когда-то трепетно любимую им какой-то отцовской любовью, запытал Драко до нервной истерики и кровавого кашля, отобрал палочку у Люциуса. Антонин задержался после собрания, выдерживая удивленно-разъярëнный взгляд Риддла, и, тяжело вздохнув, медленно подошёл к нему, пользуясь остатками доверия. А после —одним движением вырубил того фамильным заклинанием, которому ещё в детстве его научила бабушка: абсолютно безвредное, оно вырубает жертву, влияя не на мозг, а на физические процессы в организме. Проснётся он тогда, когда Антонин сам нейтрализует чары. Самое то, что было нужно для свихнувшегося Тома. Ему помогла Нагайна — в самый ответственный момент отвлекла хозяина, скользя у того по ногам.

***

      Антонин затянулся в последний раз, выбрасывая сигарету прямо в море, неистово шумящее о скалы. Хватит тянуть. Рядом с ним прямо на холодной каменной поверхности лежал беззаботно спящий Том, возле ног скрутилась Нагайна, в сумке из драконьей кожи лежала диадема Ровены Райвенкло, медальон Салазара Слизерина, чаша Хельги Хаффлпафф и родовое кольцо Мраксов. Хоркрукс в дневнике был стопроцентно уничтожен мелким Поттером. Диагностика, которую он провёл парой часов ранее, как только вырубил Риддла, показала: осколков души у того было пять, не считая его самого. Кстати, о Поттере: в процессе поисков Долохов наткнулся на слух, что тот тоже может быть хоркруксом. Но, либо это были действительно только слухи, либо тот был уничтожен в тот же момент, что и дневник, но малый был чист — он лично проверил его, перехватив, когда тот шлялся по своему городку на летних каникулах, а после стёр ему память. Готово было всё.       Переглянувшись с Нагайной — змея ответила ему решительным, подëрнутым грустью взглядом и заползла ему на плечо — он подхватил Риддла на руки и в последний раз посмотрел на небо. Странная вышла жизнь.       Он любил свою жизнь, даже в самые хуëвые моменты цепляясь за неё, отчаянно желая доказать, что он вывезет, что сможет. То, что он собирался сделать сейчас, рушило все его принципы прошлых лет. Но хоркруксы нужно было уничтожить, а яда василиска у него, к сожалению, не было. И достать его в ближайшее время было нереально — он узнавал. Как не было этого блядского яда и в Хогвартсе — Долохов просмотрел воспоминания Поттера, тот спускался в Тайную комнату через пару лет после геройского боя с магическим зверем и обнаружил там лишь пустоту. Дамблдор конфисковал, скорее всего. Ещё один свихнувшийся мудак, блять. А Адское пламя было бы идеальным решением для всех хокруксов, кроме самого Тома. Не действует оно на него, как и многие другие заклинания теперь. Он сам проверил часом ранее: горит, огибая границы чудовищно худого тела, и медленно затухает от мрачной энергии, исходящей от этого нового Риддла. Оставались лишь... Дементоры.       Как же он ненавидел этих ëбанных маньяков в рваных мантиях. Все годы, что он провёл в Азкабане, они изо дня в день пытались сломать его, убить те хрупкие крохи счастья, которого и так было немного в его жизни, оставив лишь жалкое сумасшедшее подобие некогда сильного мага. Тогда он их победил, а сейчас сам, добровольно шёл сдаваться им. Жаль, но оставить Тома и свалить не получится — как минимум, тело Риддла и осколки его души нужно как-то доставить поближе к Азкабану, чтобы дементоры заметили столь необычную добычу. Да и Антонин не смог бы жить, не будучи стопроцентно уверенным в успешном исходе этой, со всех сторон, самой ебанутой идеи в его жизни.       Он прижал безвольное тело Тома поближе к себе, на мгновение прикрывая глаза и утыкаясь лицом в сгиб его шеи, пряча горечь и боль. Потом резко вскинул голову и взмыл вверх, навстречу таким родным порывам ветра — пусть и запоздало, но он выполнит свое обещание, не позволив безумию Риддла неконтролируемо прогрессировать, стирая все воспоминания о его некогда величии и прекрасном уме. Выполнит, потому что не сможет иначе.       Оказавшись в воздухе, он почти сразу увидел летящую им навстречу стаю дементоров. Когда между ними оставалась всего пара метров, Антонин, глуша сожаление и страх, уверенным жестом снял заклинание с бывшего друга. И последнее, что он увидел в своей жизни — красные глаза, в которых гасла жизнь, но всё ярче светилась немая благодарность. Он всё понял. Вспыхнув в последний раз, синие глаза застекленели, навсегда лишая мир удивительного по своей силе мага. За ним ушёл и Долохов, растворяясь в потоках ветра, навсегда становясь единым целым со стихией безумия и жизни. С его стихией.       Теперь ему всегда будет спокойно.