Майский реквием

— Уходишь? Разочарована, что меня не повязали и не увезли? Хани остановилась, слегка пошатываясь. В руках туфли, ноги мокрые от влажного холодного асфальта, а в душе огромная дыра. Зашить бы её чем-то, чтобы зажила. Но она постоянно гнила ведь об неё беспардонно раз за разом вытирали ноги.   Обернулась и увидела Чонгука, стоящего на выходе у клуба. От тошнотворного образа стало ещё хуже, сморщилась так, будто по голове ударили чем-то тупым.    У Хани больше не было того равнодушия, что было раньше.   Особенно по отношению к тому, кем так дорожила Даён. Буквально все её фотоальбомы, стены и флешки были забиты фото с ним. С тем, кто сейчас омерзительно улыбался и вытирал губы ладонью. Пьяно щурился, глядя на девушку, что стояла чуть поодаль и не горела желанием общаться. Но у Чонгука накопилось слишком много тайн от той, к которой старался быть ближе. Поэтому в этот раз он хочет сказать хотя бы долю того, что он думает. — Думаешь, одна была шокирована её смертью? — зашагал вниз по ступеням, не спуская глаз с О. Боялся, что девчонка как обычно убежит, кинув ему в лицо, что он гнилой подонок без сердца.   Хани возвела глаза к небу, на котором вскоре должны были проясниться белёсые и светло-жёлтые разводы рассвета. Как протёкший бензин от машин под её ногами. Совсем не романтично, но разве она может думать о чём-то подобном, когда её «романтика» это грязный секс в туалете с бывшим и выяснения, кто же всё-таки убийца сестры?   Конечно нет. Это было бы совсем не в её духе.   Поэтому она засунула руки в карманы кожанки и выдохнула полной грудью, видя пар, который тут же рассеялся. Утренний холод вгонял в озноб, будто у неё поднялась температура, но Хани была уверена, что виной всему он. Тот, что грязно целовал её сестру, думая, совсем не о ней. Только почему-то О не хотела принимать эту правду. Она поступала в её организм, но сразу же была отвергнута. Раз за разом. Хани выблёвывала всю ту любовь, которую она случайно глотала.   Любовь Чонгука — бред. Бред, который растоптал, раскрошил, а после развеял прахом по ветру О Даён.   Теперь то Хани знает, почему и зачем Даён пришла на башню Намсан. Она хотела подвести черту и больше не мучать себя той болью, которая парализовала её, когда Чонгук облил её кипятком полного равнодушия и признания. Признания, что всё, о чём он мечтает — понравиться её сестре. Никогда не любил, обманывал, чтобы просто быть хотя бы на шаг ближе к Хани.    К Хани, которая хотела бы закопать Чонгука. Чтобы просто не видеть его, не слышать. Но разве можно ненавидеть человека за его любовь?   Можно.   Теперь Хани всё можно. Ей, кажется, больше нечего терять. — В тот вечер… ты заставил её мучаться, — дрожащим голосом выплюнула Хани, смотря в бездонные глаза Чона, — бездушно растоптал и выкинул. Как ненужную игрушку!   Чонгук хрипло засмеялся, опрокидывая голову, а после закусывая губу. — То есть, по твоему мнению, я должен был и дальше ей врать, скрывая, что влюблен в её сестру, — кивал головой, подходя к О всё ближе и ближе, — я всего лишь ей раскрыл глаза на правду. И немного помог избавиться от этих мук. А сейчас я и так продолжаю молчать, не говоря своему другу о том, что его разрушенные отношения моих рук дело. Думаешь, приятно было всё это наблюдать за вашими бесконечными интрижками? — Закрой свой дряный рот, — зашипела О, отступая назад, — алкоголь позволяет сказать тебе больше, чем позволено. — Я лишь говорю часть того, о чём думаю. — Раз уж выходишь на откровения, говори всё, — у Хани дребезжит каждая клетка тела. Ещё чуть-чуть и она точно упадёт замертво, — признайся, что это ты столкнул Даён. — Всё? — весело усмехнулся Чон, подходя и попутно отбивая камушек под ногами. Тот отскочил в сторону, оставляя тихие звуки на пустой улице, — даже о том, что было между нами? Действительно хочешь это вспомнить? — зацепился за девичий подбородок, ухмыляясь.   У Чонгука была херова туча козырей. И все они точно утопили бы мрачный кораблик О Хани в её безнадёжном море. И зачем этой дурочке знать, как он безжалостно отпустил плечи её сестрички, позволив той упасть? — А что-то было? Напоил меня какой-то дрянью, теперь считаешь себя героем, а меня шлюхой? — отдёрнула его руку, после делая поспешный шаг назад, но Чон схватил её за плечи. — Мы не договорили. — Это ты не договорил, а я всё сказала! — Нет-нет, Хани, — крепко держал, до ноющей боли стискивая пальцы, — не убегай, когда я хочу с тобой поговорить. Слишком нечестно получается, не находишь? — Нечестно то, что тогда с башни полетела Даён, а не ты! — сквозь подступающие слёзы закричала Хани. Сорванный отчаянием голос разбил туманную тишину города. Даже сейчас ей казалось, что она наедине со своей тревогой и личным монстром, который будет потрошить её чувства, пока они совсем не иссякнут.   А у Чонгука заканчивалось грёбанное терпение. Сколько можно? Он уже устал страдать от этой несправедливости. Почему просто Хани не может принять его? Почему, блять, Чимин имел прямой доступ к ней, к её телу, к её мыслям и всему тому, что дорого, а он нет? Чем же он хуже? Разве он был виноват в том, что Даён глупая наивная дурочка, которая не видела очевидного и свято верила в его чувства?   — Если не оставишь меня, я покончу с собой, слышишь? — дёргается в руках Чонгука, пытаясь хоть как-то заставить его мыслить разумно. — Хочешь, чтобы всё прекратилось? Просто брось Чимина и уезжай со мной. Уезжай, пока я не сделал хуже! — Хуже? Куда хуже, Чонгук?   Но, кажется, ответа услышать не суждено, потому что девушка улавливает сладкий свист за пару секунд до… До того, как свинцовая пуля оказывается во лбу парня, заставляя кровь стекать по его застывшему от гнева лицу. Бледные дрожащие губы рвано хватают последние глотки воздуха.   Оцепенение не позволяет О развернуться и посмотреть на виновника «трагедии». Но пуля, идеально прошедшая через середину открытого лба, будто почерк, выдающий своего владельца. — Он заслужил.   За спиной тихие шаги. Чимин уходил. Уходил, чтобы не быть застанным туманным утром,  опускавшимся на город так быстротечно под майский реквием, который прощался с ещё одной бранной душой.   Хани обещала себе не плакать. Но она глупая врунья. Слёзы — это единственное, что заставляет её до сих пор чувствовать себя живой.