Разочарованная

Мичиган. Май. Начало 80-х годов 21 века.

— Я не пью уже полгода. — Элизабет оборачивается, облокотившись поясницей на резные деревянные перила, что отделяют веранду от сада. Стю установил их сразу же после рождения малышки. Последний раз она видела бывшего мужа на Рождество. Тогда он выглядел уставшим и помятым, словно приехал на ужин к сыну после ночной попойки. Наверное, так оно и было. Но она не хотела вникать в подробности его жизни. Не тогда, когда Стэнли выбирал выпивку. — Ты стал выглядеть лучше. «И перестал названивать мне по ночам», — подумала, но не сказала вслух. Ссориться не хотелось. Не сегодня. Не в этот чудесный день, когда их прекрасной внучке исполнилось 2 года. Всего пару часов назад они в два голоса пели «Happy Birthday», а потом, разомлев от сытной еды и вина, согласились остаться ночевать в гостевых спальнях, вместо того, чтобы уехать в отель. — Мы уложим Мари-Элизабет и посидим ещё. Мне вас так не хватает. — Сын знал, как заставить людей делать то, что он хочет, когда ему это было нужно. Элизабет не обманывалась насчёт его планов. После того памятного разговора в Орегоне, Стю уже несколько раз намекал ей, что пора все рассказать Стэнли. Но она упрямо отодвигала этот разговор, обещая: «В следующий раз непременно». — Я стараюсь, Бет. — Стэнли подходит ближе и протягивает ей большую красную чашку, от которой поднимается пар. — Какао, ты всегда любила его. — Спасибо. — Элизабет с удивлением понимает, что муж все ещё кажется ей привлекательным. Высокий, широкоплечий, с сединой, разбежавшейся от висков до затылка по смоляным волосам. — Эль. — Эль? — В Париже все зовут меня Эль. Мне нравится. — Значит, Эль. — Мужчина усмехается и лучики морщинок собираются в уголках его глаз. — Приятно познакомиться, а я Стэнли, но друзья зовут меня Сейч. И он улыбается широко и открыто, на мгновение заслоняя собой свет, так что видно только его резко-очерченный тёмный силуэт и белоснежную улыбку. — Сейч… — Повторяет Элизабет, словно пробуя на вкус это давно забытое прозвище, которым она никогда его не называла. С первого дня муж был для неё Стэнли, хотя все вокруг звали его Сейч. Почему она никогда раньше не замечала, как это прозвище подходит ему? Такое же резкое, шипящее искрами и зовущее в путь, как и его песни… — Помнишь, в Орегоне, когда мы только начали встречаться, я провожал тебя домой и, мы прятались за колонной у крыльца, чтобы твой отец не видел, как мы целуемся… — Стэнли ставит локти на перила и наклоняется вперед. Он оказывается так близко, что Элизабет чувствует тепло от его плеча. — Не могу поверить, что большая часть жизни уже прошла… Кажется, только вчера мы с ребятами играли в гараже, а Сап досадливо морщился, когда я просил его записать нас на диктофон… Мне так не хватает тех дней, его… И тебя… Элизабет замирает, сжав пальцы на керамической кружке, и закусывает губу. Несколько долгих минут молчит, не решаясь начать разговор, но момент кажется таким правильным… — Знаешь, я должна тебе кое-что показать, Сейч. — Медленно она проходит по веранде к плетеному столику, где оставила свою сумочку и телефон, когда сделала все необходимые на сегодня звонки. Опускает чашку на стеклянную столешницу и решительно расстегивает сумку. С того страшного августа Элизабет всегда носит с собой открытки. Иногда всю пачку, иногда одну или несколько штук. Запускает руку во внутренний карман и легко поглаживает шершавый картон подушечкой большого пальца… И сейчас в сумке лежит одна. Та самая, в которой Стэнли Уайт написал свое имя. Возможно, Стю прав: пора перестать прятаться от своего прошлого. Открытка привычно ложится в руку, выпускать её не хочется, но, сделав над собой усилие, Элизабет возвращается к бывшему мужу. — Прочти. Стэнли прищуривается, вглядываясь в потускневшие буквы: — Элизабет — похоже на имя из легенд. Стэнли. — Хмурится, поднимая на неё непонимающий взгляд. — Но я этого не писал. — Не ты. Он. — Он? Ктоо?.. — Нескольких секунд хватает, чтобы сопоставить факты. — Ты говорил, — мы никогда не виделись… Стэнли не хватает воздуха, он беззвучно шевелит губами, не находя слов для обвинения. Чудовищная чёрная бездна гнева накрывает его, пенящейся волной поднимаясь изнутри. — Как вы… ТЫ. Он… Холодная ладонь Элизабет закрывает ему рот раньше, чем злые слова успевают слететь с губ. Сколько месяцев он мечтал о её прикосновении, хотел дотронуться до тонких пальчиков, почувствовать едва уловимый запах лаванды, прижать её к себе… И дождался, вот так… — И был прав. Послушай… — Она мягко забирает из его руки открытку и прячет в рукав тонкого шерстяного платья. — Давным-давно мальчик увидел девочку. Она ему очень понравилась, и он стал писать ей. Подкладывал открытки в почтовый ящик. Сначала она не отвечала ему. Думала — это глупость, розыгрыш. Но он был настойчивым… Оригинальным… И она ответила… У них завязалась переписка. Девочке очень нравился этот мальчик, хотя она никогда его не видела. Но ей казалось, что это самый лучший мальчик на свете, ведь он понимал её так, как никто другой. И однажды мальчик решился: позвал её на свидание. В кино. Элизабет тихо продолжает, наблюдая как стремительно меняются эмоции в глазах бывшего мужа: гнев, досада, паника, недоумение, удивление… У него всегда были живые, говорящие глаза. — Но была другая девочка. Ей тоже очень нравился этот мальчик. Она не хотела, чтобы ему было хорошо с кем-то другим. И она обманула девочку с открытками. — Я его знаю, — сказала она. — Он классный и романтичный. И очень популярный. Играет в музыкальной группе. И так получилось, что в кино пришёл совсем не тот мальчик. Не тот Стэнли… Элизабет прикрывает глаза и зябко ежится, обхватывая себя руками. — Я не знала… Просто не могла знать, я училась в другой школе. А ты правда мне понравился и имена совпадали. Только Петти понимала, почему Стэнли уехал в Мичиган. Она проболталась мне на девичнике… Сейч молчит. Продолжает ли он её слушать, или просто не может вымолвить ни слова? А Элизабет уже не может остановиться. Она говорит и говорит, выплевывая слова, полные горечи и сожаления, и не замечает, как по щекам текут слезы… — Я звонила ему всю ночь, а он… Он уже умер… И я ничего не могла изменить… Сейч слушает её голос и не хочет верить собственным ушам. Множество раз за последние месяцы он пытался поговорить с ней, но точно не об этом! С каждым её словом одиночество от основания позвоночника поднимается выше и выше: крутит живот, цепляется о рёбра, заполняет лёгкие… Хочется перехватить её запястье, потянув Элизабет на себя, потребовать, чтобы замолчала! Что за ахинею она несёт? Зачем?! Какой-то нелепый сценарий дурной мелодрамы. Зачем она так? Но её голос, интонация и как она отводит глаза, глядя в нижний угол, как в давнее, спрятанное в тайнике прошлое, не оставляют никаких сомнений… — Он знал, — едва слышно, одними губами шепчет Сейч, поднимая и запрокидывая голову. В глазах блестят намёки на слёзы, но он старается сдержаться. Слова Бет… Чудовищно страшные слова любимой камня на камне не оставили от гнева и досады, с которых начался их разговор. Из-под обломков выполз израненный и побитый подросток, не понимающий, за что с ним так? Сейч невольно окунулся в своё детство, в те моменты, что отложили отпечаток на нём: суровые люди в сером пристально инспектируют дом, проверяют наличие горячей еды и фруктов в холодильнике, сам холодильник и свежесть белья на его детской кровати; поджимая губы, разглядывают следы пыли на пальцах, едва коснувшихся подоконника или пола за хлипкой тумбочкой. А отца снова нет дома: задержался на работе, на подвернувшейся халтуре или застрял с дружками баре. После того, как ушла мать, бар стал для отца лучшим другом, второй женой и любовницей. В алкоголе старший Санчез искал забытьё и отдых. А потом, когда очередная проверка выкатывала список претензий и грозилась забрать Стэнли под опеку государства, срывал гнев на сыне. Или, когда денег не хватало на оплату счетов. Отец злился на себя, что всё сам же потратил в баре, но виноватым оказывался тот, кто слабее физически. Брошенный матерью Стэнли очень не хотел терять ещё и отца. И совсем мелким стал сам до блеска начищать дом, готовить еду и замораживать впрок, чтобы достать стоило очередному инспектору ступить на небольшую территорию их дома. Стэнли понял, что при посторонних лучше всегда улыбаться, радоваться и говорить всякую ерунду. Лучше ни с кем не ссориться, иначе о скандале могут донести в опеку. И спортом занялся, чтобы оправдывать и списывать на тренировки очередные синяки и ссадины. — Знал, как я боялся остаться один. Никому не нужным. И никогда не считал меня несчастной сироткой, — ядовито прыскает Сейч в сторону и жёстко проводит ладонью по губам, как будто пытается стереть горький липкий вкус, оставшийся от произношения этих слов. — Поэтому ничего мне не сказал. Прикрывает глаза… А потом жмурится, но слёзы всё равно бегут по щекам. Сглатывает шумно и как-то обреченно. Элизабет на мгновение хочется обнять его, утешить, как делала когда-то давно, сразу после отъезда Сапыча в Мичиган. Может быть, в теплых и таких знакомых объятиях получится найти утешение? Но женщина не двигается, боясь, что ее сочувствие отвлечет Сейча, и он замолчит. А она больше ничего не узнает, о том загадочном мальчике, что несколько месяцев подряд писал ей открытки, превращая обычные будни в уютный мир на двоих. — Если не считать телефонного разговора с аппарата его матери, мы говорили о тебе всего два раза. Я рассказал ему, что встретил невероятную девушку, но мы из разных миров, и что до ужаса боюсь. А он пожелал мне удачи. Наказал бороться за тебя до победного и, впервые за долгое время, назвал братом. Когда я похвастался, что ты согласилась идти со мной на выпускной бал, он спросил — счастлив ли я. Я рассказал о крыльях за спиной, и что из меня льётся музыка, а он так легко покорёжил мои струны коротким: «А она?». Тогда этот вопрос выбил меня. Но я не знал почему. Он был… Он был неуместным в тот момент. И пугал. Попал куда-то в самую суть. И попросив не обижать тебя, Сап ушёл. Это был последний раз, когда мы виделись в Портланде. Бет… он догадывался, что мы бы сцепились из-за тебя и поругались навсегда… … и ещё неизвестно, как бы ты отреагировала на это. Он не дал мне остаться одному, хотя я невольно украл у него девушку. … Я украл твою жизнь, Стэн… — Слёзы градом катятся из глаз. — Вот почему все эти годы меня не покидало чувство вины. Я думал, он решил, что я променял друга на девчонку, но это не так! Я же не хотел этого! Бэт. Я ничего не знал. — сглатывая влажный ком в горле, тихо говорил Сейч. — Я понял, что у него кто-то есть на примете. И был уверен, что это Петти, просто Сап не знает, как выражать свои эмоции. К нему проявила симпатию самая красивая девчонка штата, а он — Каменный Стэнли — не знает, как к этому относиться, вот и ведёт себя странно. Пару раз он её подвозил. Для него это как открыть парадный вход и с фанфарами пригласить к себе в гости. Петтии… — замолкает, положив ладонь на лоб. — Какая же ты сука. Сап и так был неразговорчивый, много держал в себе, а после гибели старшего брата, совсем замкнулся… На несколько мгновений на веранде становится совсем тихо. Слышно, как на втором этаже Лекси поет колыбельную, и ее нежному сопрано вторит хрипловатый баритон их сына. — Выходит, ты действительно никогда меня не любила. Или любила, но до того момента, как узнала правду. И этот самообман сгрыз нас изнутри. Слова Сейча проникают под кожу. Она никогда раньше не думала, что влюбленный в нее мальчик, уступивший девушку другу, на самом деле сделал всех несчастными: «И себя, и меня, и Сейча… Три человека горели каждый в своем котле сомнений из-за благородного поступка». — Я никогда не делился с ним нашими проблемами. Стыдно было признаться, что я неудачник, как собственный отец. А он не мог мне помочь, думая, что я счастлив… Что мы счастливы. Неужели Сап все эти годы продолжал тебя любить?! Безумие какое-то. Ха — резкий смешок из желудка, — ха—ха—ха, а я просил его приглядеть за Стю. — И он приглядывал. — Элизабет вытирает слезы, пытаясь не размазать по щекам тушь, но под глазами и на кончиках пальцев все равно остаются черные разводы. Открытка жжет запястье, словно сам профессор Уайт негодует там, на своих небесах, глядя на тех, кто, по его мнению, должен быть сейчас абсолютно счастлив вместе. — Он не предавал тебя, Сейч. Он был твоим другом… — Но умудрился разбить сердце тебе. — Мужчина огрызается, даже не пытаясь бороться со своими эмоциями. — Лучший друг всю жизнь любил мою жену! А чтобы не врать мне удрал на другой конец континента, и предпочёл молчать. Банально настолько, что не смешно. «Сучоныш! Как же хочется ему врезать», — тело, плечи, руки невольно напрягаются и Сейч дёргается, задев высокий цветок в вазоне. За тот побег, за не высказанное. За терпение, растянувшееся на всю жизнь. За эту идиотскую верность и преданность. За то, что сам не стал счастливым и другим не дал. — Как так получилось, что его стремление сделать, как лучше, чуть не уничтожило нас обоих? — Сейч впивается взглядом в Элизабет, разрываясь между желанием обнять эту невозможную заплаканную женщину, от слёз которой у него все ещё разрывается сердце, и стребовать, вытрясти из неё ответы на свои вопросы: «Почему? Почему так долго терпела? Почему скрывала? Почему ничего ему не сказала, даже когда Сапыч умер?». — Скажи, Эль…изабет, — запнувшись произносит полностью её имя. Какая она ему Бэт? Разве знакомая всю жизнь и родная Бэт стоит перед ним? Кто такая Эль?! Совершенно неизвестная женщина, с кучей тайн и страшных снов, воплощающихся в реальность. Она лишила его даже возможности обижаться… Нет, именно Элизабет стоит перед ним и заставляет его голову наполняться паровозным гулом из тысячи вопросов. — … Скажи, ты когда-нибудь была со мной счастлива? Хочется сказать, что она ошибается! Её эти глупые мысли, и эта открытка, это всё детская глупость. Она никогда, никогда бы не была счастлива с Сапом. Он же зануда и эгоист, слишком сам в себе, совершенно надменный упрямый осёл и до противного скрипа зубов правильный. «И она была бы с ним счастлива… Потому что её счастье он поставил выше своего». — Была ли я счастлива?.. — Задумчиво протягивает в ответ Элизабет, как-то мимолетно удивляясь, почему они никогда не спрашивали об этом друг друга, пока были в браке. Может быть, прозвучи этот вопрос лет на 5 раньше и не пришлось бы сдирать друг с друга кожу, обнаруживая нарывы, гнившие внутри и годами отравлявшие жизнь. И не было бы поездки в Орегон, и развода… а, может, не было бы смерти Стэнли Уайта. Он бы сейчас стоял рядом, усмехался с легким превосходством, не понимая, отчего они ссорятся, когда он подарил им шанс быть счастливыми… «Или отнял его… у нас…» — Эхом шелестит в голове мужской голос. От неожиданности Элизабет вздрагивает, возвращаясь в реальность. Обиды прошлых лет выстраиваются в ряд, словно кричат: «Нет и не было никакого счастья, не ищи». Но она не торопится отвечать, ныряя глубже, и еще глубже, выуживая из-под толщи ледяной брони, сковавшей внутренности, тонкую ниточку других воспоминаний: теплых и нежных, как весеннее солнце; легких, как летний ветерок, что приносит в кухню запах океана, дерзко раскидывая в стороны занавески; мелодичных, как первый смех сына, и сладких, как запах младенца. За одной ниточкой тянутся другие, складываясь в затейливое кружево… И это тепло окутывает ее изнутри, пробирается под ребра, щекотит легкие, обнимает сердце… Элизабет смотрит на бывшего мужа и улыбается, вспоминая, как запускала пальцы в его длинные волосы во время первого поцелуя, а потом смущенно прятала лицо у него на плече, не решаясь посмотреть в глаза. Как хохотала, слушая его рассказы о тренировках, как находила утешение и поддержку, когда готовилась к поступлению; как прятала его под кроватью в общежитии, чтобы не расставаться на ночь; как специального для него училась печь пирог с мандаринами; как плакала от счастья, когда он сделал предложение посреди своего концерта на виду у всего клуба и выдыхала «да! да! да!», тая под поцелуями в тот же вечер… Ее жизнь, разлетевшаяся на осколки несколько лет назад, вдруг, как в причудливом калейдоскопе, складывалась в новые фигуры… — Да… Да! Конечно, я была счастлива… — Элизабет порывисто протягивает руку, кончиками пальцев касаясь подбородка мужчины. Как же объяснить ему то, что она и сама еще толком не осознает, только чувствует, как все меняется. Прямо сейчас. В этот момент… — А ты… Был ли счастлив ты? И вот он вопрос, вернувшийся сквозь года и целую жизнь. Вопрос лучшего друга, слившийся с голосом любимой женщины и прозвучавший с той стороны жизни — сквозь окончательный уход. Стэнли. Конечно он был счастлив. Она подарила ему крылья, подарила жизненные цели. Как он мог… в какой момент забыл об этом? В прошлом Сапыч часто говорил ему о продолжении обучения, не навязывался, но всегда поддерживал и, не страшась, озвучивал болезненно неприятную правду: «Ты просто боишься, что не поступишь. Сидишь в своём гараже и ничего не делаешь». А с появлением Элизабет в жизни всё это стало само собой правильным: идти учиться, сбросить приятелей со своей шеи, думать о себе, а не о том, как отреагируют окружающие.  — Ты подарила мне меня самого. Наверное, только рядом с тобой я почувствовал, что значит жить ради себя… Жить, а не существовать. И мне хотелось подарить, вернуть тебе это ощущение бесконечной свободы, за которым я увидел стремления. Ты давала силы, и я летел навстречу к мечте. — Рассказывать о таком странно, и чувствует он себя сейчас очень неловко, но не может не сказать, не может сдержать в себе навалившееся осознание. Он запускает ладонь в волосы, сжимает пальцы, стискивая пряди на затылке, и тяжело выдыхает, поднимая глаза на бывшую жену. Она такая беззащитная, такая хрупкая в этом черном платье, что как вторая кожа обхватывает ее точеною фигурку… Ничего уже не вернуть… — Да, я был с тобой счастлив. Настолько, что в какой-то момент забыл об этом, перестал ценить то, что ты для меня сделала. «Деньги могут многое, но далеко не всё, Сейч. Сеейч… Сейич…» — глухим набатом стучит в опустевшем мозгу и разносится, кажется, по всему городу. — Элизабет, прости меня.