Папочка

— Чанни! — Да, папочка? Голос хриплый, Чан на коленях на полу лучше любого произведения искусства. Ликс протягивает ногу, чтобы пальцами прочертить путь от груди к губам, надавить, заставляя открыть рот. — Будь послушным, детка. Влажный язык касается стопы. Феликс прогибается в спине, запрокидывая голову. Мурашки по коже до самых волос, и можно ещё немного насладиться игрой, прежде чем перейти к кульминации. Чан облизывает усердно, прикрывает глаза, руки держит за спиной. На нём совсем нет ничего, и в который раз можно отругать себя за оплошность: в следующий раз обязательно озаботиться этим моментом, хотя бы чокер прикупить. Но всё потом, не теперь. На нём самом полурасстёгнутая рубашка и безукоризненно белые носки: специально накупил с пару десятков пар, потому что Чан такое обожает. Ему вообще поощряется многое, с его мнением считаются, пускай не всегда и не во всём: всё же Феликсу хочется контролировать чуть больше, чем можно ожидать от него, такого хрупкого и милого, а на деле того ещё демона. Улыбается, ведёт влажным носком по подбородку к шее. — Нужно будет заказать тебе ошейник. — Да, папочка, — шёпотом. — Перебирайся ко мне, — убирает ногу и отползает в сторону. Чан такой мощный, такой горячий, послушный. Садится с ногами на кровать, смотрит выжидающе, с интересом, и Феликс не может отказать себе в порыве — жадном, с покусыванием губ поцелуе. Заваливает на спину, подхватывая одну ногу под колено, толкается навстречу, не прерываясь — ещё и ещё, имитируя секс. И лишь когда воздуха совсем не остаётся, отстраняется, облизываясь, из-под чёлки наблюдая за жадно глотающим воздух Чаном. Кладёт свободную руку тому на грудь, чтобы почувствовать, как бешено стучит сердце. Прикусывает внутреннюю сторону бедра ближе к колену, выдыхает, не сводя взгляда с любовника, который с вызовом смотрит в ответ. Феликса это лишь распаляет, и, скинув чужую ногу, хлопает того по боку: — В коленно-локтевую, детка. Чан быстро меняет позицию, ещё и отставляет задницу, поглядывая из-за плеча. Ликс считает этот вид охеренным: обожает брать сзади, да и грех такую жопу не отыметь. Он тянется к стоящему на тумбочке пузырьку, греет в руке, попутно выцеловывая напряжённые лопатки. Прикусывает загривок — сильно, чтобы услышать скулёж, от которого ком внизу живота, хлопает по ягодице — резко, звонко. Повторяет удар, попутно зализывая укус. Его Чанни — шедевр, пластилином плавящийся в руках, изгибающийся и всем телом умоляющий о продолжении. Достаточно. Ликс выливает смазку на пальцы, проталкивает сразу два: его мальчик уже был в душе, но подготавливать того самому — особый кайф. Растягивает медленно, прикусывая покрасневшую кожу, вслушивается в надрывное дыхание, то ускоряя толчки, то замедляя, вытаскивая пальцы полностью и резко погружая внутрь до основания. Голову посещает мысль о фистинге, которую претворить бы в жизнь на ближайшей неделе. — Сожми их, — требовательно, проталкивая три, и с упоением ощущает, как сокращаются мышцы. Поворачивает, не вынимая, поглаживая стенки. Чан задыхается, и Феликс хлопает того по заднице, позволяя ослабить давление. С ума сводит чужая чувствительность, открытость и доверчивость, особенно в сексе. Ликс знает, где надавить, прикусить или лизнуть: тело под ним изучено за эти пару лет, и в этом тоже своя низменная страсть — упоение властью. Вставляет четвёртый — проталкивает до основания большого, касается губами копчика, ощущая чужую мелкую дрожь. — Всё хорошо? Прекращает движения внутри, не вынимая пальцев, лишь поглаживает влажную спину. — Папочка… — Да, Чанни? Тот поворачивает голову, всхлипывает, и невозможно не податься навстречу, чтобы провести языком по щеке, слизывая солёную дорожку. Пальцами по шее — чуть сжимая, но сразу же отпуская, лишь слегка царапнув ногтями. — Хочешь, чтобы папочка взял тебя сзади? — шёпотом на ухо. Чан кивает, судорожно вдыхая. Феликс прижимается ртом к виску, вынимает пальцы, тут же оглаживая ими задницу. Нельзя отказать себе в удовольствии уделить той особое внимание: раздвинуть сочные половинки, оседая напротив. — Скоро, Чанни, папочка ещё немного поиграет, — хрипло шепчет, припадая губами к растянутому анусу. Обводит языком, смачивая слюной, дразнит прикосновениями, чуть проталкивая внутрь и тут же вынимая. Чана под ним уже трясёт, и становится совсем немного совестно: тот истосковался, и так долго ждёт. Щёлкнув пальцем по ягодице, приподнимается, целует в плечо — и вставляет до основания, запрокидывая голову и впиваясь пальцами в кожу. Стенки жадно сжимают член — до боли, Феликс шипит, отвешивая звонкий шлепок. — Расслабься, Чанни, — выдохом через стиснутые зубы. Тот покорен, и нельзя не поощрить его — рваными быстрыми толчками, склоняясь и целуя разгорячённую кожу у основания шеи. Ладонью по животу и вниз, обхватывает член, не заходя дальше. Чан скулит, сминая простынь и уткнувшись лбом в подушку, толкается навстречу, требуя большего соприкосновения с чужим телом. Укус в плечо — до крови, выйти полностью и толкнуться вновь — Чана выгибает, потряхивая. Он беззвучно открывает рот, закатывая глаза, вновь сжимаясь внутри, и Феликсу хватает совсем немного, чтобы излиться внутрь, тесно прижавшись к чужой спине, а после утянуть всё ещё подрагивающего Чана за собой, сваливаясь на простынь. В груди пожар, а тело будто желейное, и вставать не хочется совсем. — Чанни? — хрипом. Тот тяжело дышит, накрывает своей ладонью чужую, чуть сжимает, закрывая глаза. Завтра у него выходной, а вот Феликсу придётся рано встать. Он целует засыпающего Чана в ухо и шепчет: — Отоспись за нас двоих, хорошо?