Запоздалое свидание со Смертью

У него опять случился приступ. С каждым днем все чаще и чаще, таблеток все реже и реже. Он лежит на его коленях, как до этого лежал на сониных. Понимание того, что по волосам гладить не будут, а успокаивать не собираются стекает тонкой ниточкой по щеке, оставляя соленый, противный и мокрый след. Или это все же опухоль опять дает о себе знать, прорываясь наружу? Черт его разберет… Да и не важно это совсем, не нужно; пустое оно, без единого значения, которого не найдешь в толковом словаре. Единственным, стоящим внимания, является исчезающий Денис. Заплутавший, погрязший в болоте мыслей о том, что все всегда будет неисправимо плохо. И эта необъяснимая, ощутимая боль, словно бомба замедленного действия, стала самым безопасным местом в мире за все время, проведенное здесь. Родная, принесенная из дома, сокровенная даже. Была. До того момента, пока он не поделился ее существованием с другими. Осталось поделиться с ним, вывести его из этого раздражающего, ступорного состояния. Дениса мелко трясет и знобит, он прикладывает огромное усилие, чтобы приподнять голову и взглянуть на Макса глазами абсолютно пустыми, подернутыми безжизненной дымкой, спрятанными за слезами. Макс шугается, вздрогнув слегка, почти незаметно для Дениса, но тот слабо фыркает, ведь от него ничего не ускользнет. Он видит мир медлительным и грузным, тяжелым, точь-в-точь с его головы списанный. Денису вдруг хочется накричать на Макса, предварительно покинув свое усопшее тело, избегая вполне возможного удара в лицо. Хочется скорчить умную физиономию, подняв указательный палец вверх, высказать: «О! Че-ло-век проснулся…» Он-то, этот человек, уже давно проснулся, показывал своим видом, что он здесь и ему не все равно, не безразлично. Но Денис не смог узреть то, что для него и так невидимо. Погрузился в родное, знакомое, в реку мыслей с ледяным потоком. А сейчас бесновался, тратя последние силы. Это еще почему Макс не отталкивает его и не называет ебланом, почему не дразнит чем-то вроде «Бедный, головушка болит, меньше в телефоне сидеть надо»? Почему вместо этого сидит спокойно, обездвижено, а дышит тяжело, прерывисто. Неужто боится спугнуть? Или еще страшнее: вдруг беспокоится? А с этого предположения Денису хочется смеяться во все тридцать два, задыхаясь, срывая голос под конец. Тот, кто перед ним сейчас является противоположностью болтливому журналюге, лезущему на рожон, который был той еще язвой среди тех, кто пока не исчез. Денис улыбается натянуто, страшно. Макс сглатывает, промаргивается, рот приоткрыв, собираясь что-то сказать, но… он все еще напуган из-за встречи с глазами человека, который долго, кропотливо, словно у него есть целая вечность, отбирает самый пышный букет на свидание со смертью. Не отводя взгляда, Макс лезет рукой в карман, затем наклоняется корпусом, придвигаясь ближе. Одежда скрипуче шуршит, красная жилетка с треском мнется в тишине одинокой комнаты. На миг Денису делается тошнотворно, противно, когда Максим, дотянувшись до спутанной челки, сдвигает ее и невесомо целует в лоб, как покойника, напоминая то, чего забыть никак не получается. О том, что давно мертвец. Денису надо бы возмутиться, но сил попросту нет, поэтому он громко вздыхает, не произнося больше ни звука. Успокоившуюся тишину снова разъедает, на этот раз от внезапного механического щелчка и зажженной сигареты. Денис нехотя, против своей воли оживляется, а безжизненная дымка в его глазах жадно поглощает огонь, расцветший бутоном в зажигалке. Его старую знакомую, зависимость, подносят к губам, позволяя затянуться. Боль, что всегда была рядом с ним, подвинулась, уступив место теплым объятиям и тлеющей сигарете. И то, и другое — одно на двоих.