Флафф

      Раз за разом одёргивая себя от попыток грызть ногти, я снова пересела с одной кровати на другую. Где-то там решалась моя судьба, и исход зависел от того, сможет ли военная полиция поймать нас на обмане. Я нервно затрясла коленкой, запустив пальцы в волосы. В пятый раз посмотрев на часы, я тихо выругалась и прислушалась — никого, тогда я проронила ещё несколько ругательных слов и улыбнулась. Дома меня бы нянечки наказали за это, а здесь я в волю смогла себе это позволить. Стоило воспользоваться такой возможностью, пока меня не отыскали. Мне нужно было срочно чем-нибудь себя занять, дабы не сойти с ума. Вспомнив, что так и не посмотрела на то, как выгляжу с новым цветом волос, поднялась и, выйдя из комнаты, спустилась к женской общей ванной. При входе располагалась небольшая раздевалка, где и висело небольшое старое зеркало. Помутневшее по углам, оно ещё сильнее сузило диаметр отражающего стекла. Встретившись со своим отражением, я тихо охнула, прикрывая рот пальчиками: некогда почти чистого белого цвета волосы стали огненно-рыжими, как и покрашенные в последний момент брови. Теперь моё лицо выделялось на фоне такого яркого оттенка, который подчёркивал форму челюсти и скулы. Всё же теперь передо мной был совершенно другой человек. Это действительно могло спасти меня, но в противном случае, если меня поймают, мне шибко несдобровать — любые манипуляции со внешностью строго наказывались Культом Стен, которые помимо своих наказаний по поводу контакта со стенами, вводили также правила для общества, широко распространенные среди приближенных к королю и аристократов. Мать могла закрыть на это глаза, но бабушка придаст меня вечному презрению, может даже изгнанию. Эта идея казалась хоть и нереальной, но такой же вкусной, как и с побегом. Постояв ещё некоторое время у зеркала, собрав волосы в пучок, я вернулась к себе в комнату. Разбирать вещи я не торопилась, решив заняться этим, когда буду полностью уверена в своём положении. Неприятно заболел живот, стресс не сильно глушил голод, я не привыкла к таким задержкам в приёмах пищи, режим питания сказывался на моём состоянии. Всё моё время ожидания стало серьёзным испытанием для нервной системы. Когда около корпусов показались первые кадеты, я засуетилась, напряжённо вглядываясь каждому в лицо. Толпа с каждой минутой становилась больше и больше, но знакомых лиц я не видела, отчего моя паника достигла пика, я заходила по комнате, машинально закусывая шов на слизистой. Почувствовав кровь во рту, я остановилась и присела на кровать, зажмурилась, стараясь заглушить тошноту. Хилый стон вырвался из меня во время очередного глотка крови, я часто задышала. Собственная кровь приводила в ужас, утаскивала с собой силы и сознание, я боялась, я задрожала. Зажмурившись, я не заметила, как распахнулась дверь в комнату, раздались аккуратные шаги. Я резко дёрнулась, подскакивая на кровати и ударяясь головой о деревянную перегородку верхней койки. Зашипев и прижав руки к затылку, я подняла глаза на вошедшего, узнавая Василису, тревожно тянувшую ко мне руку. — Вас поймали? — нетерпеливо спросила я, вновь опускаясь на мягкий матрас и давая понять, что со мной всё в полном порядке. — Военная полиция — нет, — я выдохнула от её слов, но тут же напряглась вновь, — а вот инструктор Майер — да. Он задержал нас, наказал, будем полы во всём офицерском корпусе драить в свободное время, а по утрам вставать раньше всех и бегать до утренней тренировки. Без завтрака, — голос Василисы звучал ровно, без ноток осуждения, однако мне ещё предстояла далеко не самая приятная встреча с другими помогавшими мне ребятами, — Кстати, он вызвал тебя к себе после ужина. Она села напротив. — А… где Петра и Оруо? — тихо поинтересовалась я, чуть подаваясь вперёд. — Должны подойти сейчас, их задержали. Там полиция везде рыскает. Вляпалась ты, Алиса. — Маргарита, — поправила я машинально. — Ага. Ждём немного и надо будет идти. Полиция уйдёт, — Василиса подошла к окну, пытаясь рассмотреть людей у столовой. — Простите меня, пожалуйста. Я не думала, что так всё закрутится, — виновато пробормотала я. Не давая покоя большому пальцу руки, я продолжала нервозно тереть его. Суставы начинали болеть, но я не обращала на это внимание. Нащупав языков шов во рту, я прошлась по нему в сотый раз. Это была игра без шанса на проигрыш. Хотя под проигрышем стояло лишь возвращение домой и более пристальный досмотр за мной… и потеря доверия. Отчего-то мне показалось, что все мои родственники ополчились против меня. Возможно, они лишь считают, что меня украли, оттого и ищут так пристально, но я боялась обнаружения, как будто это означало конец всего. — Я очень надеюсь на убедительную историю, после которой мы всё поймём и с радостью поможем тебе. Ладно, это прозвучало грубо, — она повернулась ко мне, её губы расплылись в мягкой улыбке, — я верю, что причина, по которой мы в первый день схлопотали по наказанию и провернули всё это, очень остра. — Остра, но я боюсь для Вас это будет трудно понять, — с грустью ответила я, понурив голову ещё ниже. — Эй, ты чего раскисла, — Василиса подошла и села рядом, — мне, конечно, не хочется вылетать в первый день, но у меня давно не было таких приключений. — Мне так стыдно, я думала, что эта история затронет только меня, и что проблемы будут только у меня. А я успела замешать в это своих однокурсников и даже наставников, — последнее слово перешло в нервный смех. — Эй, — Василиса начала гладить меня по спине, успокаивая, — давай выйдем, ты подышишь, успокоишься. Медленно пойдём, всё будет хорошо, не переживай ты так. Я думаю инструктора задерживаться полиции не дадут. Я кивнула, и она потащила меня на выход. На улице продолжало темнеть, налетели комары, отчего медленная прогулка превратилась в сущий ад борьбы с насекомыми. Пока мы дошли до столовой, холодный ветер заставил меня застучать зубами. Вокруг уже никого не было, только две фигурки Петры и Оруо стояли около длинного деревянного дома. — Где Дюк? — спросила первым делом Василиса, оставив меня немного позади. — Ушёл с инструктором, — просипела Рал, потирая руки в попытке согреться. — Вы слишком долго шли, — протянул Оруо, даже не посмотрев в мою сторону, — мало того, что мы теперь наказаны, так ещё и замёрзнуть успели, пока ждали вас. — Простите, — совсем тихо сказала я. Хотелось что-то ещё добавить, но я уже никак не могла подобрать слов. — Ладно, идём, — Оруо широкими шагами двинулся в сторону длинной дороги наверх, ведущей ко входу в кадетское училище и к офицерскому корпусу. — Так почему ты прячешься? — чуть погодя поинтересовалась Петра тонким продрогшим голосом. Тяжело выдохнув, я оглядела всех идущих. Никто не смотрел на меня более, но все обратились в слух. — Может, расскажу, когда с нами будет Дюк? Это не самая приятная история, чтобы рассказывать её, дрожа от холода и отбиваясь от комаров на улице, — мне очень хотелось оттянуть время моего повествования, по крайней мере нужно было верно изложить ситуацию и окончательно не рассориться со всеми. — Оставь её, Петра, — неожиданно заступился Оруо, уверенно шагавший впереди всех, — Последнее, что мне сейчас хочется, это слушать длинные истории. — Ладно, — совсем тихо согласилась Рал, уткнувшись носом в ворот куртки. Всю оставшуюся дорогу мы шли молча, каждый время от времени предпринимал попытку согреть руки или другую часть тела. Холода наступили слишком неожиданно. Обычно теплое время года ударило морозом, как позже выяснится, до минус трёх градусов ночью, нехило побив заморозками урожай. Всё начиналось… скверно. Когда наша компания оказалась в теплом просторном помещении, все радостно выдохнули. И хотя предстояло драить полы, настроение заметно приподнялось. Нас встретил Дюк с тряпками и ведром. Мне он махнул рукой и пошел показывать кабинет. Пока я семенила следом, мне постепенно становилось страшно. Тугой узел связывался где-то посередине живота. — Когда мы пришли, здесь была какая-то женщина. По ним не понятно в каком они расположении духа, так что просто пожелаю удачи, — он грустно улыбнулся и указал рукой на дверь. Я не спеша подошла и занесла кулак. Постучать у меня не вышло, я замерла, вслушиваясь в звуки за дверью. — Мы не собираемся вмешиваться, господин Майер, разведка к этому не имеет никакого отношения, — раздался приглушённый женский голос. — … я и не прошу… — чуть погодя я прислонилась ухом к гладкому дереву, встречаясь глазами с обеспокоенным Дюком. Он стоял, не двигаясь, и сминал пальцами губу, вылупившись на меня в оба. Приложив ко рту палец, я снова вслушалась в разговор за дверью, — Они много заплатили и требуют перевернуть каждый дом вверх дном, Ханджи. Я каждые десять минут задумываюсь, а не сдать ли нам девицу, лучше будет. — Почему не сдал? Это не наше дело и не наши проблемы. Мать переживает, что её дочь украли, а Вы согласились укрыть девочку? — возмущенный голос женщины, названной Ханджи, заставил меня поежиться. Волна страха в очередной раз за этот безумный день прошлась по спине. — Потому что вступить в кадетский корпус или нет решение принимают сами поступающие, а не их родители. Я не помню ещё ни одного аристократа в наших рядах. Они заберут её, а это противоречит уставу нашего училища, — уверенно ответил инструктор, однако его тут же перебили. — Какой Вы принципиальный человек, господин Майер, — вскрикнула Ханджи, а потом добавила уже тише, — Только вот им без разницы кому голову сносить. — Поэтому я и предложил это, ты сама пришла, я не звал Разведкорпус к себе. Решайте сами. Сносить голову мне или нет решать будут судьи, а я не отступлю от правил. Я думаю, нам стоит завершить на этом нашу затянувшуюся беседу, скоро придёт виновница происходящего, не нужно ей это слышать. Испугавшись, что меня обнаружат за подслушиванием, я резко постучалась и дёрнула ручку. — По требованию явилась кадет… э-ээ, — я замешкалась, чуть было, не назвав своё настоящее имя, но под выжидающими взглядами заставила себя собраться, — кадет Маргарита Ларсен. — Это она? — удивлённо спросила у инструктора Ханджи, внимательно осмотрев меня с ног до головы. — Да, — его ответ был короток и односложен, в нём звучало и недовольство, и раздражение одновременно. — Ого, вы даже имя ей придумали. Неужто и сами похоронили Алису Спилберг. И во-о-олосы перекрасили, — она затащила меня в кабинет и с нескрываемым любопытством принялась рассматривать рыжие пряди, — А это чем? — Простите, хной, — опустив глаза, я рассматривала свои совсем новенькие, но успевшие запылиться сапоги. Лицо женщины находилось так близко ко мне, что я невольно пыталась отодвинуться, но держалась изо всех сил. — Недурно, очень недурно, инструктор Майер, — Ханджи резко засмеялась, согнувшись пополам, — Вот это вы подсуетились, не ожидала от Вас. Сам инструктор Майер стоял с крайне недоброжелательным лицом, упорно глотая реакции гостьи. Меня очень беспокоил вопрос кто эта женщина и чего мне теперь ждать. Неужели меня таки отыскали? — Ханджи, я попрошу инструктора Вагнера проводить тебя. Ты услышала мою просьбу, передашь её командиру Шадису, — сдержанно сказал он, отступая назад, к стулу. До сих пор незамеченный мною, из-за спины Майера вышел второй инструктор, презрительно глянул на меня и пригласил Ханджи следовать за ним. Когда они покинули кабинет, на довольно долгое, как мне ощущалось, время всё погрузилось в мёртвое звенящее молчание. В какие-то моменты мужчина шуршал исписанными документами, а после продолжал их угрюмо изучать, полностью игнорируя моё присутствие. Я боялась пошевелить пальцем, смиренно ожидая услышать приговор. Потерев переносицу, он наконец открыл рот, набирая в грудь воздуха. Пару раз глубоко вдохнув, инструктор поднял на меня сосредоточенный взгляд. — Подпишешь бумагу о том, что добровольно отказываешься от семейных уз аристократов Спилбергов и приобретаешь новое имя, — он протянул мне бумагу. Я почувствовала, как по-настоящему невероятный ужас охватывает меня. — К-как? А… мне же только двенадцать… я не могу… — Не можешь, пока не можешь. Мы отправили заявление, что обнаружили среди кадетов незарегистрированную сироту, накалякали твой рисунок и имя вот новое. Через пару дней поедешь в Сину и заберешь документ, никто не поймёт, не бойся. Им там плевать. А эта бумага будет храниться у нас до выпуска на случай непредвиденных обстоятельств, если случайно встретишь кого-нибудь, кто тебя узнает или каким-то иным образом информация просочится куда не надо. Мы далеко не в выгодном положении, Алиса или… Маргарита уже. Мы пошли на риск, ты тоже идёшь на риск, — инструктор со стуком поставил чернильницу с пером рядом с документом и сложил руки на столе. — А это как… то есть даже если эта бумага не попадёт к родителям… Я всё равно отрекаюсь от них и уже… другой человек? И никогда не смогу вернуться обратно? — голос сильно дрожал, а руки стали ледяными и скользкими. Инструктор кивнул и пожал плечами. — Ну то, что ты в обоих случаях отрекаешься это да. Пока ты несовершеннолетняя и тебе нет пятнадцати лет, если тебя найдут, мы предъявим бумажку. А после выпуска ты получишь полноценный паспорт и тоже не будешь иметь к роду Спилбергов никакого отношения. По поводу того, чтобы вернуться я не знаю, — последним словом он отрезал весь диалог и выжидающе посмотрел мне в глаза. Я стояла и тряслась. Когда с ударом открылась дверь, я от напряжения отпрыгнула, встретившись глазами с инструктором Вагнером. Он закрыл дверь и прислонился к ней, складывая руки на груди. — Я так вижу, инструктор Майер, Вы уже осведомили кадета о положении дел. — Да, — прогромыхал тот, — она уже подписывает бумагу. Пару раз открыв безмолвно рот, я на ватных ногах подошла к столу и пробежалась глазами по строкам заявления. Напечатанный на машинке, он гласил о расторжении родственных уз и принятии новых фамилии и имени. — Ставь подпись, графу дата не заполняй. Я кивнула и трясущейся рукой взяла перо. — Быстрее, кадет Ларсен, — раздражённо поторопил меня голос сзади. — Я… да… — напрашивались слёзы. Закусив губу, я поставила кривую подпись в нужной графе и отодвинула чернильницу. — Теперь о случившемся в столовой, — у меня выдернули из-под носа бумагу, — четверо учеников организовали целый цирк, хотя никого не просили. Подставу могли раскрыть по щелчку пальцев, если бы я вовремя не вмешался. Если тебе до сих пор не ясен характер последствий твоей выходки, я поведаю, — мужчина опёрся руками о стол и навис надо мной, — Тебя разыскивают по всем городам, под каждым камнем, в каждом чердаке и подвале, и они готовы головы посносить всем причастным к твоей пропаже, а сообщников до конца жизни обеспечить тюрьмой или каторгой. Пропажа члена семьи аристократов дело такой серьёзности, что наравне с ним стоит покушение на короля. Если бы твоих новоиспечённых дружков заметили за чем-то подозрительным, их могли бы арестовать, и в случае, если бы они тебя не выдали, в чём очень сомневаюсь, расстрелять за халатность по отношению к столь серьёзному делу. Теперь ты понимаешь, чему подвергла четверых ни в чём неповинных ребят? Слова мужчины долетали до меня с опозданием, многократным эхом растворяясь в голове. Хотелось сжаться в комочек, укрыться от всех, бежать отсюда. Только бы поскорее все закончилось. Не так, только не так. — Так точно, приношу свои извинения, — еле слышно пробормотала я, встав в положенную стойку. — Не слышу, — прикрикнул инструктор. В животе неприятно скрутился давно мучавший меня узел. — Так точно, — голос дрогнул, и я закашлялась, — простите… кхе-кхе, приношу свои извинения. — Никак нет, кадет Ларсен, свои извинения ты будешь приносить, начищая до блеска туалеты, отдраивая полы и бегая до полусмерти утром, — его громкий голос звенел в ушах, но для меня в те минуты он значил так мало, как если бы выяснилось, что одна из сотен плодоносящих яблонь на ферме скрючилась и иссохла. — Так точно, — повторила я.       Пройдя до конца холла и спустившись в вестибюль, я остановилась перед горбатившимися однокурсниками. Они бурно обсуждали, как порвать одну доставшуюся тряпку на всех, включая меня. На них уже были надеты серые испачканные фартуки. — Вот и… Маргарита, — печальным голосом объявил Дюк, после чего все обернулись и уставились на меня. Настала глухая ватная тишина. — Я, — разведя руками, я опустилась на пол. Ко мне подбежал Дюк с Василисой, первый попытался меня поднять, в то время как Василиса твердила, чтобы он оставил меня в покое. — Тебя отправят в полицию? — послышался голос Оруо, разбавленный нотками сомнения. Я лишь отрицательно покачала головой. — Или ты так из-за наказания? — Не то, ни другое, — слова мне давались с трудом. Я держалась, чтобы не заплакать при всех. — Просто… — захлебнувшись воздухом мне снова пришлось замолчать. Дюк к этому моменту уже оставил попытки и просто сел рядом, внимательно вглядываясь в моё лицо. — Я очень хотела узнать всю историю, но теперь мне даже страшно, — произнесла взволнованно Петра и тоже села рядом с Дюком и Василисой. Сверху раздались твёрдые шаги. Все дружно рывком подняли меня на ноги и вручили швабру, Петра молниеносно начала завязывать на мне фартук. Оруо и Дюк принялись судорожно тереть каменный пол по разным друг от друга сторонам. Кое-как соорудив бантик из засоленных верёвок, Петра схватила меня за руку и ткнула в место, где я должна была начинать уборку. Механическими движениями я начала драить пол, в то время как тяжёлые шаги инструктора настигли нас. — Вас убираться никто не учил? Стая придурков. Воду из ведра разлить и потом мыть, — прогромыхал инструктор Вагнер, гневно сверкая глазами. Дюк наперебой с Оруо кинулись к вёдрам. Одно они в порыве суетной спешки пнули и оно, разлив воду покатилось в сторону инструктора, другое они схватили вдвоём и чуть не подрались. — Наведите порядок сначала у себя в голове, — в тон громче крикнул Маркус Вагнер. Подпрыгнув от испуга, мальчики наконец решили кому достанется ведро. Когда всё вокруг покрылось тонким слоем воды, инструктор покинул вестибюль, оставив нас отрабатывать наказание. — Они не оттираются вообще, — взвыла Петра, нещадно драившая одно и то же место на протяжении десяти минут, — какого результата они ждут? — Петра, это камень, полы не будут светиться и блистать, — чуть уставшим голосом заметил Дюк, — думаю надо просто хорошенько их помыть и будет достаточно. — Но ведь инструктор сказал, что полы должны блестеть, — совсем потерянно возразила девочка. Оруо вытер лоб рукавом, после чего у него на лбу нарисовалось тёмное пятно. — Маргарита, — немного погодя, поняв, что обращаются ко мне, я подняла в его сторону голову, — рассказывай, из-за чего весь этот цирк. Все притихли. Нужно было вновь воспроизвести эту безжалостную, почти безумную историю. Снова её пережить и снова продержаться. Такое никак не могло случиться в один день, мне просто не верилось, это было с кем угодно, но не со мной. До поры до времени спокойные мирные будни покинули меня, одурманенную каким-то приступом. — Я аристократка и я сбежала из дома… Под конец рассказа все лица были повёрнуты в мою сторону. Сдвинутые на переносице брови Оруо, округлённые от удивления глаза Петры, спокойное лицо Василисы и взволнованное Дюка сопровождали всю историю где-то от середины и до конца. — То есть, я правильно понял, что ты отказалась от роскошной жизни аристократа, от полноценного питания, образования, удобной кровати и кучи нянек, смахивающих пыль с твоих плеч из-за того, что мама иногда выпивала? — Не то, чтобы иногда, — поправила я его. Резко вмешалась Петра. — Оруо, мы не знаем, что она чувствует и не можем осуждать. — Я и не собирался никого осуждать, — он вернулся к мытью полов, — просто из-за чьих-то семейных разборок мы теперь спины ломаем. Причём тут мы, Петра? — Ты сам на это согласился, тебя никто не заставлял! — встряла Василиса, угрожающе делая несколько шагов в его сторону. — Так-то да, но я надеялся услышать историю намного более достойную, чем эта, — проворчал он и повернулся ко всем спиной. — Аристократка отказалась от своей родословной и живёт под другим именем, пока её все ищут. По-моему, история и достойная, и захватывающая, — ободряюще произнёс Дюк, — По мне так Маргарита очень смелая, раз отказалась от тепличных условий в пользу жизни, которую она хочет. — Куда ты хочешь поступить, Маргарита? — обратился ко мне Оруо, даже в вопрос умудрившись вставить упрёк. — Я не знаю, — отчего-то теперь мне становилось не по себе, когда я разговаривала с ним. Полуденная смелость прошла, уступив место опустошению и раскаянию, — Куда возьмут, наверное. — Да у тебя, небось, даже данных никаких нет для учёбы в кадетском корпусе. Ты вылетишь ещё на занятиях по УПМ, если, конечно, не разобьёшься намертво, — продолжать гнуть русый парень. Я… хотела домой, как никогда раньше. Я скучала по всем: по нянькам, по бабушке с дедушкой, по тёте и даже по маме. Я слышала, как у однокурсников разгорался спор, но слов я больше слышать не хотела. Отвернувшись ото всех, я закусила губу и продолжила тереть пол. Вода затекла в ботинки, и они хлюпали через каждый шаг, морозя ступни. Быстро начали болеть ладони, пока я намывала очередную плиту, кисть соскочила с деревянной палки, сдирая между большим и указательным пальцем кожу в кровь. Тихо хмыкнув, я прикрыла глаза, стараясь перебороть невыносимое желание расплакаться. Ком в горле давил на трахею, она нестерпимо болела. Буркнув остальным, что мне срочно нужно в туалет, я быстрыми шагами покинула вестибюль, не поднимая головы. Пройдя два поворота, я осознала, что не знаю, где туалет. Очутившись в тёмной узкой проходе, я просто осела на пол и, заткнув грязной тканью фартука рот, дала волю слезам. Во рту смешался неприятных привкус земли и соли. Судорожные вдохи лишь усиливались. Я закричала, заглушая свой собственный голос запачканной кадетской тканью. Дыхание сбилось, испугавшись, я вскочила на ноги. Болезненная пульсация отдалась в голове, в висках. Застонав, я прошлась туда-обратно и опустилась на прежнее место.       «Я Алиса Спилберг, теперь представляюсь как Маргарита Ларсен. Мне двенадцать лет, я родилась в городе Сина в семье закоренелых аристократов. Мой отец умер, когда мне было два года. Меня воспитывала бабушка до семи лет, после мама. Всю жизнь меня обучали письму, чтению, игре на фортепиано, верховой езде и всему, что должна уметь аристократка. День изо дня я растила в себе надежду, идею. Идею, которая казалась мне почти единственным спасением. Это было абсолютным безумием, детской глупостью, скорее даже плодом моего гнева и боли. Эти двое, к моему несчастью, поселились в моей душе, как семьи поселяются в уютном домике на окраине стен, где городские беды их не достают, где нет определения слову нищета, где воздух настолько свежий, что кружится голова, там солнце день изо дня бережно обогревает посевы на полях, только чтобы не навредить, чтобы хозяин наслаждался ими на протяжении морозной зимы, даже в такое время радуясь каждому дню. В таких местах остаются на всю жизнь, передавая своё счастье потомкам, показывая им что такое свобода, что такое красота и счастье. В моём случае таким райским местечком стала моя душа, и, как я уже осведомилась, прекрасная пара молодых дала потомство.       Об этой идее не знал никто, она мне была дороже, чем своим родителям. Я её так же бережно растила, как солнце посевы, так же наслаждалась ею, как землевладельцы своим урожаем в зиму, я её любила, я ею гордилась, а она не оставалась в долгу. Каждый раз, когда тьма сгущалась вокруг, она становилась свечой, даже факелом, она заменяла мне мою мать и протягивала руку, нежно вытирала платочком соленые струйки с щёк, прижимала к груди и пела колыбельную, под которую я быстро засыпала, чувствуя абсолютную безопасность и мнимое тепло родного тела.       Но это всё же оставалось безумием, сумасшествием. Если бы эта идея родилась в душе какого-нибудь мальчика или девочки из бедной семьи за стеной Сина, а там и Роза, или в Подземном городке, то эта идея стала бы лучиком надежды вполне оправданно. Так и являлось. Но я была дочкой аристократки, вокруг меня всё детство крутились няньки, мне вытирали сопли не успевай те появиться наружу, меня холили и лелеяли, меня оберегали, как зеницу ока, меня вознесли до небес… Факт остаётся фактом: меня содрали с небес на землю, обратив всё светлое внутри в разъедающую душу кислоту. Нет, мама меня любила, даже, наверное, больше, чем все остальные родственники. Она жила мною, сейчас я посмею утверждать, что она стала одержима мною. Рассказы о том, как она мечтала обо мне, как она молила обо мне я слышала чаще всего. Эта женщина не умела ругаться, не умела злиться толком, была всегда исключительно нежна и… слаба. Она была постоянно рядом и от этого я начала чувствовать, как становлюсь её опорой. Не она моей, а я её. Это давило на меня, обостряло нервы до предела. Мне было страшно, я не знала эту жизнь, я не умела ничего, я задавалась вопросом почему и не получала ответа. Эта женщина пила и переваливала на меня тяжелую ношу, ношу созидания этого всего и горести. Я чувствовала, как беру в свои руки засаленные старые, грубые верёвки, привязанные к огромному камню, как вынужденно заменяю одной собою тяжеловозов и тащу. Я не хотела быть сильной, это очень тяжело. Эти верёвки душили меня, царапали нежную кожу ладошек, сжимали лёгкие, ломали мои ноги.       Но не сломали. Нельзя было ломаться. Убило бы меня это? О, нет. Но стащило бы за собой в помойную яму к матери. Такого я не хотела. И всё же… и то, как всё сложилось… этого я тоже не хотела, не так, по-другому, но не так. Я слишком мала, всё-таки слишком мала для таких решений. Я хочу обратно, да, хочу назад. Если я сейчас вернусь, то меня простят и паспорт не оформят. Скажу, что помутнел рассудок, залезла не в ту телегу и долго искала выход. Да, так и сделаю».       Я быстро вытерла глаза и побежала обратно. В вестибюле однокурсники продолжали мыть полы. Обогнув его через левое крыло, я прокралась к двери и выпрыгнула на улицу.