мир вокруг

Она считает до пяти. Мир вокруг — черно-белый, блеклый и поломанный, словно сошедший со страниц старого бабушкиного фотоальбома. Он не должен быть таким. Стайлз (не) знает точно. Но ноющее чувство неправильности оседает где-то меж рёбер и не дает погрузиться в эту беспросветно серую жизнь. Один. — Стайлз? — Скотти обнимает ее за плечи с неизменно ободряющей улыбкой. Она скользит по ее лицу долгим, изучающим взглядом, будто бы проверяет, все ли с ней в порядке, и продолжает улыбаться. В этом вся Скотти — яркая, солнечная, девочка-скаут, всегда и везде. Два. — Хей-хей! Взбодрись, Стайлз, это же первый день в выпускном классе! Сегодня мы пойд... Скотти говорит ей что-то еще, размахивая своими маленькими ладошками из стороны в сторону. Она бурно и живо объясняет ей, Стайлз, почему этот год станет лучшим в их жизни. Что-то там о горячих парнях и прочем. Совсем не важном. Скотти живая — вот, что действительно важно! — и почему-то от осознания этого сердце у Стайлз болезненно сжимается и пропускает удар. Но почему, черт возьми, Стайлз вообще предполагает, что ее Скотти — милой и очаровательной Скотти, — может не быть в живых? Три. Стайлз прикрывает глаза. Она устало разминает шею и плечи, словно готовится выйти сейчас на поле, и ловит чей-то почти мимолетный — для других, но не для самой Стайлз, — взгляд. Лидия смотрит внимательно, будто бы пытается залезть в ее голову, хмурится недовольно и отчего-то нервно стучит накрашенными ноготками по столу. Стайлз не подпрыгивает на месте, не отпускает глупых шуток и даже — о, боже! — не улыбается Лидии в ответ, как сделала бы совсем недавно. Стайлз хмурится, до крови и звездочек в глазах прикусывая губу, и лишь усилием воли отворачивается, утыкаясь обратно в свои конспекты. Лидия ощущается домашним уютом, горьким чаем с имбирем и по-дружески теплыми объятиями. Отчего-то дыхание у Стайлз учащается, хочется бросить всё и подойти к Лидии. Как в старые времена уткнуться ей куда-нибудь в шею, ощущая легкий запах лавандовых духов, и попросту зарыдать от привычного уже бессилия. Но проблема в том, что мир Стайлз Стилински никогда не пересекался с миром Лидии Мартин. Четыре. Айзек Лейхи вызывает щемящую тоску где-то в груди и полнейший хаос — в мыслях Стайлз. Он нервно оттягивает рукава своей старой, уже изрядно поношенной толстовки вниз, неумело прикрывая никак не заживающие синяки и ссадины по всему телу, панически боится резких движений и звуков и никогда не улыбается. Никогда. Айзек Лейхи не носит шарфов, — Стайлз точно сошла с ума, ведь на улице вообще-то восемнадцать градусов, и никто в здравом уме не будет носить шарфы в такую погоду! — но это почему-то тревогой отдает в самое сердце. Они никогда не общались раньше, хоть и учились вместе с начальной школы. Было в этом что-то такое же неправильное, как и весь мир вокруг, полностью лишенный красок. Иногда Стайлз задумывалась, а видит ли это кто-то еще, помимо нее, но эти мысли быстро заталкивались в самую дальнюю часть ее сознания. Ведь если нет, то это бы значило, что она все-таки сошла с ума и, возможно, уже давно лежит в палате с мягкими стенами где-нибудь в доме "Эхо". Айзек Лейхи мнется у её шкафчика, боится поднять глаза, а после — и вовсе сбегает, так и не дождавшись её прихода. Стайлз уверена, они все это чувствуют. Лидия, Скотти, Айзек и сама Стайлз. Пять. И мир вокруг перестает существовать.