Сердце в клетке

***

      — Я не жалею, что выбрал не его, Ханджи. — они стояли у могилы Смита, глядя на свежеперекопанную землю.       — М? Правда, Леви? А как же... Ну, сам знаешь, эмоции? Ты вообще сейчас способен жалеть, чтобы говорить такое? — она изучающе уставилась на Аккермана.       — Как ни странно... Могу. И сожалею, что не смог выполнить свое обещание. Но знаешь, я думаю, что поступил правильно. Арлерт будет хорошим стратегом, хоть он никогда не заменит командора. Эрвин сам сделал свой выбор. Он мог сбежать, когда я предложил эту идею, мог дожить до этого момента и осуществить свою мечту. Но он решил остаться и побежать вместе со всем отрядом, даже не задумываясь о том, что у меня может быть или не быть шанса чтобы вернуть его и дать ему силу титана. Я решил, что хватит с него этой вечной беготни, хватит с него умирающих товарищей, хватит с него этого ада на земле. — Леви опустил взгляд на могильную плиту, на которой было выведено «посвятите свои сердца». Усмехнувшись каким-то своим мыслям Аккерман пнул не засыпанный в могилу комок земли. Осенние листья, припорошившие рыхлую землю, колыхнулись, поднимаясь с сырой почвы и улетая вместе с ветром. — Он теперь свободен.       Ханджи, до сих пор молча слушавшая капрала, склонила голову набок и почесала волосы отнюдь не чистой после кинутой в яму горстки земли рукой. Аккерман скривился, поежившись от осеннего ветра.       — И все же... Почему? — Ханджи как будто разговаривала сама с собой. — Связь же должна была пропасть, и он должен был забрать с собой твои чувства и эмоции.       — Ну, значит, мы снова встретимся, когда все это дерьмо закончится... — Аккерман легкомысленно улыбнулся, глядя на солнце. — Или ты что-то не то прочитала в той книжице, очкастая.       — Ты как с командором разведотряда разговариваешь, а, капрал? — шутливо возмутилась Ханджи. — Леви... — ее голос посерьезнел, а глаз сощурился, глядя на как казалось, беззаботного капрала. — Все хорошо?       — Никогда лучше, очкастая. — Леви улыбнулся, глядя на стены, которые впервые в его жизни казались понятными и вовсе не угнетающими. — Знаешь, я всегда думал, что там, за стенами – свобода. Но свобода, она не где-то. Она в нашем понимании этого слова. Когда я впервые вышел за стены, мне показалось, что я свободен. И я так туда рвался, снова и снова убивая титанов, добиваясь назначения на новые вылазки. Терял товарищей, друзей, ради своей свободы, и это превратилось в рутину, от которой мне становилось тошно. Внутри стен – тренировки, за стенами – потери. Я никогда не понимал, как ты можешь так беззаботно смеяться над тем, что кажется обыденным. Твой восторг при виде титанов я тоже не понимал, и до сих пор не понимаю. Зато я понимаю, как ты жила все это время. Тебе не нужна та свобода, ты и так свободна. Стены не мешают тебе выйти туда, а значит, не держат в плену. Ты свободна, потому что тебе не важны стены, не важны преграды, ты – свой собственный мир. И Арлерт, и Йегер, и Смит. Они все свободны, хоть кто-то и не понимает этого. Я... Метался. Не зная, что мне нужно в этой жизни, я следовал за другими, ища себе место, где буду абсолютно свободен. Но свободы нет, пока ты ее ищешь. И там, за стенами, тоже нет свободы, и в той стране, которую Гриша Йегер упоминал, ее тоже нет. Свобода она... Как ветер. Его не догнать.       — Ты когда это в философию ударился, коротышка? Слышал бы тебя сейчас Эрвин... — Ханджи горько усмехнулась, глядя на каменную плиту.       — Он слышит, не беспокойся — Аккерман едва заметно улыбнулся, глядя куда-то вглубь: то ли в воздух, то ли на что-то дальше. — И ему тоже смешно.