Спасибо, что не делаешь этот шаг

— Вот видишь, как мы с тобой одинаково мыслим. Он так давно не слышал в её голосе этих мягких и тёплых нот, что осёкся. Полковник задумчиво глядела сквозь стеклянные стены — в коридоре, дурачась, вальсировали Тихонов и Амелина. Музыка, долетавшая из переговорной, сначала долбила, заставляя вибрировать мебель, но постепенно перешла в более спокойные, плавные ритмы. Ванька и Оксана, подчиняясь ей, оказывались всё ближе — и вот Иван уже обхватил коллегу за талию, Оксана положила руку ему на плечо, и они закружились почти по-настоящему — насколько позволял коридор. — Глаза в глаза, — хмыкнул Круглов и перевёл взгляд на Рогозину. По сравнениею с утренней меловой бледностью её щёки порозовели, но майор мог поклясться, что вино за общим столом полковник лишь пригубила. Нервничает? Смущена? Скорее, просто расслабилась после долгой, изматывающей недели. Их потрепало всех: Власова чуть словила пулю, Лисицын сломал руку, Майский получил выговор за очередное неласковое задержание — но за закрытыми дверями полковник поблагодарила его лично. Перепало и обитателям лаборатории: Рогозина загоняла программистов так, что к середине недели даже Тихонов начал вздрагивать на её звонки. К счастью, дело закрыли; с утра полковник лично допросила подозреваемого — впрочем, уже официально обвиняемого, — и его увезли в СИЗО. День прошёл в написании отчётов и подведении итогов, но к вечеру возбуждённая контора всё ещё ходила ходуном, и кто-то — кажется, Холодов — предложил устроить небольшой междусобойчик, тем более, на носу Двадцать третье февраля. Рогозина, никогда не одобрявшая попоек в стенах Службы, на этот раз закрыла глаза, ограничившись формальным: — Чтобы к двум было тихо. — Так точно, товарищ полковник! — в один голос отрапортовали Сергей и Андрей. Иван помчался заказывать пиццу, Власова с Антоновой, прихватив Майского, собрались за вином. — Коля, — вполголоса попросила Рогозина, перехватив Круглова в раздевалке. — Я тебя прошу, проследи, чтобы всё прилично… Сил нет. Он посмотрел на начальницу — синева под глазами, растрёпанный пучок, смазавшийся тональник — она то и дело тёрла переносицу и лоб, — хмуро кивнул. — Поедешь домой? — Нет. Посижу у себя. Просто… Не хочу участвовать. Но и ребятам нужно расслабиться после этого кошмара. — Побудь с ними хоть десять минут. Ты же знаешь. Для ребят это важно. У них и вправду давно не было таких тяжёлых, резонансных дел: убийства по графику, виляющий маньяк, издёвка, сквозящая в каждом новом послании… Доброжелатели Рогозиной пытались под шумок пришить к делу серию висяков, на ФЭС навалились журналисты и родственники убитых, дело поставили на контроль генералу… Полковник отчитывалась ему ежевечерне, запираясь в своём кабинете и глотая успокоительные. Кабинет и теперь всё ещё хранил следы недельного гнёта: пустой блистер в мусорном ведре, брошенный в угол кожаный портфель, с которым Рогозина ездила в Министерство, бумажные шарики на полу, сломанный корпус пластиковой ручки. — Тебе самой отдых требуется не меньше. Галина Николаевна только быстро улыбнулась и повела плечом, не отрываясь от танцующей пары. — На её месте я давно убила бы каждую стервочку, которая на него взглянет. — Ты про Оксану? У меня как-то не сложилось впечатления, что она относится к Ивану серьёзно. — Обманка, — резко качнула головой полковник. — Делает вид, что ей всё равно, чтобы не уколоться. Иван ведь — перекати-поле. Говорят же: хочешь что-нибудь потерять — полюби. Вот Оксанка и держит дистанцию. А на деле… Рогозина оборвала себя на полуслове. Круто обернулась вместе с креслом, глянула с усталой усмешкой: — Ладно, хватит. Ты сам не собираешься присоединиться к ребятам? Мне кажется, Валя скучает. — Валю прекрасно развлечёт Серёга. Если она и скучает по ком-то, то только по тебе. Полковник подняла брови, но тему развивать не стала. Попросила: — Раз так — принеси выпить, пожалуйста. — Выпить, или… — Выпить, выпить, — усмехнулась она. Они работали вместе уже больше десяти лет, но майор до сих пор не мог похвастать, что понимает её до конца. Вот и сейчас рогозинское «выпить» могло означать и спиртное, и стакан воды. — На всякий случай — и то, и то, — возвращаясь в кабинет минутой позже, сообщил майор. — А я, видимо, должна угадать, где что, — откидываясь на спинку кресла, пробормотала она. — Опс... Он и вправду налил водку и воду в одинаковые серые чашки с эмблемой ФЭС. Рогозина потянулась к ближайшей, поднесла ко рту и отпила, не поморщившись. — Вода? — с улыбкой спросил майор. — Твой черёд угадывать. Но ты, конечно, молодец — налил в кружки… — В буфете другой посуды не осталось. Всё утащили в переговорку. Галина Николаевна со стуком поставила чашку на стол, собрала в складки кожу на лбу. Убрала руку от лица и посмотрела в сторону переговорки. В коридоре танцевали уже пятеро: к Ивану и Оксане присоединились Власова и Данилов, а в углу, помахивая бутылкой минералки, топтался Майский. Полковник хмыкнула. Выдвинула нижний ящик и вынула оттуда коробку конфет. Подвинула Круглову вторую кружку: — Угощайся. Майор рассмотрел упаковку, присвистнул: — Откуда такое богатство? Ручная работа, крафтовая упаковка, плиточный с начинкой... — Ты прям как Тихонов, — усмехнулась она, канцелярским ножом вспарывая тончайшее кружево обёртки. — Всё обо всём… — Пришлось в своё время столкнуться. — Не говорить же было, что именно в бутике ДольчеДольче, вензель которого красовался на коробке, он выбирал ей набор к прошлому дню рождения. Правда, так и не выбрал — решил, не оценит. — Так откуда?.. — Колосов подарил, — закидывая в рот конфетку из центра, ответила Рогозина. — М-м… Высохли совсем. — Что, генерал не озаботился сроком годности? — ядовито спросил Круглов. — Они тут уже год лежат, — нейтрально проговорила полковник, вертя в пальцах второй обсыпанный шоколадной стружкой шарик. — Что ж ты не ела? — А что ж ты не пьёшь? — кивнула на кружку Рогозина. Её голос звучал устало, но в глазах плясали чёртики. Круглов взял чашку и под насмешливым, изучающим взглядом начальницы залпом опрокинул в себя. Вода. — Забавно, правда? — полковник потянулась к своей кружке, сделала ещё глоток, закинула в рот третью конфету. Глубокая складка между бровей слегка разгладилась. Галина Николаевна улыбнулась и слегка невнятно произнесла: — На её месте я не устраивала бы на свадьбе ни платья, ни лимузинов, ни банкета. Это в двадцать девочки о таком мечтают... Мне кажется, Амелина уже переросла этот возраст. Ещё один глоток; лицо полковника было настолько непроницаемо, что на секунду Круглов усомнился, наливал ли водку. — Галь, может, закусить? По-нормальному. Она только отмахнулась. — Ты хоть что-то сегодня ела? — Не помню. — В твоём возрасте пора бы заботиться о желудке. Рогозина с пару секунд недоумённо разглядывала майора, а потом расхохоталась. Согнутым пальцем вытерла выступившие слёзы. — В твоём возрасте пора бы запомнить — женщинам не намекают на возраст. Вот именно поэтому я никогда не выйду замуж. Чтобы не выслушивать все эти тосты от родственников, мол, вскочила в последний вагон… Майор фыркнул. — А что ты смеёшься? Если когда-нибудь женишься, то же самое ждёт и тебя. Нет, ты не смейся, ты ещё попомнишь мои слова… Круглов! Что ещё за... — Давай всё же принесу закусить. Полковник привстала, чтобы любимым жестом хлопнуть по столу, но майор перехватил её руку. — Сейчас. Он вернулся с тарелкой бутербродов спустя пару минут, но застал начальницу совершенно другой — словно та товарищ полковник, которую он знал, тихонько вышла, а на её месте оказалась Галина Николаевна, Галя, мечтательно глядевшая сквозь стекло, кажется, даже сквозь стену, видевшая что-то, чего не замечал больше никто. Тогда-то она и сказала: — Вот видишь, как мы с тобой одинаково мыслим... Майор поставил тарелку на стол, подтянул стул, сел рядом. — О чём? — О том, что нужно вовремя остановиться. Бывают такие разговоры, когда ходишь по грани. Всё по-дружески, по-товарищески, прилично, но шаг влево, и… Рогозина плавно провела рукой по воздуху и мягко, рассеянно улыбнулась. — Спасибо, что не делаешь этот шаг. — Давай я тебя домой отвезу, Галь. Она покачала головой. — Почему? Боишься, что всё-таки шагну? — почти искренне усмехнувшись, спросил майор. — Боюсь, что ребята разнесут ФЭС, — ответила она, вздыхая. Переговорка и вправду сотрясалась от хохота: судя по тому, что туда притащили ноутбуки, Тихонов и Холодов решили публично посоревноваться в чём-то программистском. Вокруг обоих собрались группы поддержки; Майский, сложив ладони рупором, оглушительно комментировал происходящее. Рогозина покачала головой. — Андрей проиграет. — Откуда ты знаешь, что они делают? — Взламывают охранку ФЭС. На спор. Смотри. Она показала на оранжевый глазок сигнализации в углу кабинета. Сложно дождавшись, пока на него обратят внимание, огонёк погас. Из переговорки донёсся победный вопль. Круглов поймал на лице полковника мгновенную полуулыбку. Её пиджак давно болтался на спинке кресла, верхняя пуговица блузки была расстёгнута. Повозившись, Рогозина одной рукой вынула из петли вторую. — Жарко. — Жарко, — согласился Круглов. — Я могу вызвать тебе такси, а сам прослежу, чтобы всё было чин чинарём. — Так хочешь меня выставить? — подняла брови полковник. — Хочу, чтобы ты отдохнула. Галя… — Коля… — передразнила она, поднимаясь. — Ладно. Поеду. — Такси? — Поеду сама. — Не мне тебя учить, что садиться за руль, выпив, не стоит. Рогозина, изогнув бровь, изучающе глянула на зама. — Да. Не тебе. ...Он догнал её на парковке. Окликнул, резко развернул за плечи. — Не мне тебя учить, но мне тебя заменять, если вдруг вылетишь на встречку. К его удивлению, Галя молча кивнула. — В чём дело? Тебе не идёт быть такой покорной. — А чего ты ждёшь? — Её глаза сверкнули в темноте парковки, в тоне скользнула скрытая издёвка. — Я тебе сказала: сегодня у меня больше нет сил на сопротивление. Попросила тебя по-человечески — проследи за конторой… Язык у неё слегка заплетался. Круглов, нашаривая в кармане ключи, осторожно приобнял полковника за плечи и подтолкнул к своей машине. — Я не пьяна. — Я понял. Она со стоном опустилась на переднее сиденье и откинулась на спинку — совсем как получасом ранее в своём кабинете. Во всей её позе, в наклоне головы, в сцепленных на коленях пальцах проглянула вдруг такая усталость, что на миг стало жутко находиться с ней рядом — оттягивать на себя часть этого плотного, тёмного облака окриков, отчётов, вечного давления и колоссальной ответственности за каждое решение. — Галь… — А? — не открывая глаз, откликнулась она. — Тебе нельзя оставаться одной. Я не повезу тебя домой в таком состоянии. — Вези куда хочешь. Она не сказала больше ни слова до самого конца дороги. Машина мягко катила по пустому городу, по лицу Рогозиной стремительно пролетали цветные блики. В этих скупых мерцающих вспышках она выглядела ещё хуже, чем в белом, стерильном и злом свете офиса. — Приехали. Полковник сидела, не шелохнувшись. Круглов заглушил двигатель, выбрался из салона, обошёл машину и открыл перед ней дверь. — Галя. Уснула? Она вздрогнула — кажется, и вправду успела задремать, а теперь, не в силах совладать с координацией, никак не могла отстегнуть ремень. Майор нагнулся, вытащил защёлку из фиксатора и быстро вынырнул из салона. Даже в темноте он заметил, как на секунду расширились её зрачки. — Пойдём? Помог выбраться, завёл в холодный, гулкий подъезд. В холле стоял сумрак, но лампы лифта резанули по глазам вовсю — обоим пришлось резко зажмуриться. — Примешь душ? — спросил он, открывая дверь. — Обойдусь. — Как знаешь. Они почти десять лет работали бок о бок. Почти тридцать — были знакомы. Но, оказавшись в своей квартире вдвоём с полупьяной полковником, майор совершенно не представлял, что делать. Кажется, в голове Галины Николаевны крутились похожие мысли. — И что дальше? — спросила она, переступив порог прихожей. — Завтра на работу. — Я поеду. Ты останешься отсыпаться. — Как рыцарски. — Приходится иногда. — Иногда — это когда? — Это когда ты уступаешь мне возможность побыть мужчиной. — Прекрати язвить, Коля. — Кто бы говорил… Разувайся, иди в зал. Чаю? Полковник проигнорировала вопрос. Скинула туфли, отточенным движением вытянула из пучка шпильку (надо же; а с замком ремня не совладала. Может быть, не так пьяна, как кажется?..) Опустилась в глубокое продавленное кресло и, глянув искоса, остро, совершенно трезво, повторила: — Что дальше? Что — дальше? А дальше, Коля, — пустота. Пу-сто-та. Прожитые годы, пустая юность… Прожитые годы. Пустая жизнь. — Твою жизнь сложно назвать пустой, — отыскивая под комодом гостевые тапки, заметил майор. — Со стороны — быть может. — Рогозина мотнула головой, волосы рассыпались по плечам. — Но — такова она на самом деле. Коля, если бы хоть что-то… Хоть что-то, — её голос стал глуше, внезапно упал до шёпота, — было в итоге для себя. Для того, чтобы закрыть пустоту внутри… — Галь, что я могу... — Не обращай внимания. Просто устала. — Знакомая кривая усмешка, блеск в глазах. — Забудь. — Дело ведь не только в этом маньяке, в упущенных жертвах. Есть что-то ещё. Так? Он подошёл, осторожно положил руку ей на плечо. Рогозина долго молчала; в тишине свистел за окном ветер. Наконец она резко выдохнула, стряхнула его ладонь. — Так. Встала, обошла кресло, вцепилась в спинку. — Двадцать девять лет. Ровно. — Вячеслав? — не дрогнув, спросил он. Ещё одна кривая ухмылка. — Да. Слава. Мой Славка. — Ты никогда не говорила, что сегодня. — С чего я должна говорить тебе об этом? Как другу? — Могла и как другу. Она засмеялась, запрокинув голову. Облокотилась на кресло, подалась вперёд. В полутьме её глаза сверкали. — У тебя есть выпить? — Может быть, на сегодня хватит? — Славка говорил мне: если умру, никаких поминок. Никаких веников к памятнику. Просто выпей за меня, Галка. А я не пила. Я ни разу не пила в этот день. Все двадцать девять лет. Так, может, сегодня? — Сегодня ты уже выпила. Рогозина подняла брови. — Правда? Что ж… — Тебе надо поспать, Галя. Ложись, пожалуйста. Я принесу плед. — Я принесу плед, я принесу выпить, я отвезу тебя, — передразнила она, цепляясь за спинку кресла. — Милый, заботливый, до тошноты милый зам… — Ты не в себе. — Наоборот, очень даже в себе. — Завтра тебе будет стыдно за этот срыв. — Завтра не будет. — Галя! — Пустота! — процедила она, отшвыривая тяжёлое кресло. — Ради чего я живу, Коля? Для чего? Для кого? — Для меня. Такого ответа достаточно? Если нет — прими ещё: для ребят. Для ФЭС. Для Ивана. Ты видишь, какими глазами он на тебя смотрит? Ты сама не понимаешь, что ты для него. — Вот именно — для него, — с вызовом кивнула полковник. — Для него, для ребят, для ФЭС. А для меня? Кто, когда, как будет для меня? На миг полупьяная маска сошла, в её лице мелькнула мучительная, сырая боль. Круглов с трудом подавил желание шагнуть, обхватить, с силой прижать к себе, баюкать, как ребёнка, — мерно и ровно, укачивая растревоженную, глубоко запечатанную горечь. Вместо этого он ровно произнёс: — Ложись, пожалуйста, Галя. После он долго стоял в душе, прислонившись лбом к запотевшему кафелю, бессмысленно наблюдая, как стекают, сливаясь, мелкие блестящие капли. Они оба не дети, и оба понимают, чем заканчиваются такие вечера. Они оба прекрасно понимают, что означает, когда на ночь глядя вот так вот заезжают к коллеге. Но… Получасом позже он приоткрыл дверь зала. Рогозина устроилась на диване — полулежала, глядя в окно, высоко натянув плед. Её пиджак остался в офисе; её блузка аккуратно висела на стуле. Майор оставил дымящуюся чашку на столе в изножье дивана. Прежде чем уйти, остановился в дверном проёме и несколько секунд смотрел на начальницу. Привлекая внимание, побарабанил пальцами по широкому косяку. — Утром я оставлю ключи. Если станет лучше — езжай домой. Если захочешь, конечно. Я поеду в контору. Спи. — У меня доклад министру завтра в одиннадцать, — отрешённо проговорила полковник. — Перед этим мне надо будет заехать домой… — Тогда тем более пора спать. Рогозина отвернулась от окна. Он поймал её взгляд и содрогнулся от глубокой, вязкой тоски. Сглотнув, проговорил: — Понадобится что-то — я в кухне. Полковник кивнула. Круглов щёлкнул выключателем, ещё несколько секунд постоял на пороге и вышел.