Деградация

Услышав голос Марины, у всех отлегло на сердце. Стас тут же подбежал, сгребая обеих в охапку так сильно, что заболели все синяки, которые не ощущались до этих объятий. Стас на эмоциях что-то кричал, именно кричал им в уши о том, как они все рады видеть девчонок и что очень переживали за них, и ищут их минут тридцать. И этому верили, ведь голос Стаса был охрипшим, но несмотря на это всё равно громким. Таня не сдержалась и заплакала. К девушкам подошли все остальные, и принялись обнимать их так, как будто они были самыми близкими друг другу людьми, а не просто теми, с которыми знакомы пару часов. Эмоции, казалось, наконец наполнили всё окружение, и даже чувство страха отошло на задний план, давая волю неподдельной радости. — Пошли все вон со своими обнимашками, я вас знаю пару часов, чё липните, — бурчала Сазонкина. Марина пыталась выбраться из общего столпотворения, ворча для приличия. Чувства было странное: мозг, пропитанный учениями матери и собственными выводами об этой жизни говорил уйти отсюда и не тратить драгоценное время на глупые касания, а где-то глубоко внутри было приятно, что о ней думали, её искали и искренне переживали. Неизвестно, по собственному её эгоизму она такое чувствовала, или же это что-то другое. — Вредина! — улыбнулся Дениска, и всё-таки убрался от Марины. — А может капустой? — Я за! — улыбнулся Стас, буквально сияя. Должно быть, он чувствовал ответственность за всех и у него камень с души упал, при виде пропавших. — Только не вздумайте! Я пас, мы все потные, вонючие, грязные, щас заразим друг друга… Ну да, конечно, на что надеялась Марина, произнося это, если говорившая вместе с ней рыдающая Таня благодарно заявила, что Сазонкина её спасла. Капуста сложилась вокруг недовольной брюнетки, что закатила глаза, но всё-таки раскрыла руки для объятий, совсем легко, и даже для себя незаметно, улыбнувшись уголком губ, как казалось, снисходительно. Когда все разошлись и выдохнули, все разговоры вдруг затихли и ребята глупо переглядывались. Никто не хотел говорить, но у всех в головах крутилось одно и тоже. — А от кого… — начал Стас, даже снизив тон своего охрипшего голоса. — Ты её спасала? Все уставились на Марину с таким видом, будто она сейчас должна сказать что-то важное, то, что сейчас изменит всё. И Марина, не привыкшая долго думать и врать, сказала коротко и прямо. — Какой-то сумасшедший хотел нас то ли убить, то ли изнасиловать, то ли съесть. Ребята затаили дыхание. Голос подала уже Таня. — Я думаю, что всё-таки съесть. До того, как потеряться, я слышала, как взрослые разговаривают. Сначала я подумала, что они хотят приготовить шашлык, но я не помню, чтобы мы его просили или чтобы он входил в список оплаченных услуг и питания… Целую секунду продолжалось молчание, пока Стас не крикнул: — А я знал! — он повернулся к Ирине. — Съела, женщина?! — Иди нахрен, конченный придурок, — огрызнулась Дьяченко, отвернувшись от него. Она, очевидно, хотела чтобы он продолжил перепалку, ведь таким образом Дьяченко бы имела повод поносить его дальше, но он лишь улыбнулся и, кажется, стал приходить в себя. — Я тут недалеко видел озеро. Как я понимаю, шампуни из нас никто не брал, но у сопровождающих я видел мыло и средство для мытья посуды. Либо моемся этим, либо ходим вонючие. — Слишком холодно, май на дворе, — Ирина явно оскорбилась, что её проигнорировали. — Плюс средство может испортить нам кожу и волосы, а в озёрной воде какая-нибудь зараза по любому. И на некоторых из нас есть раны, которые следует обработать, а попадание неочищенной воды может вызвать заражение. «Вот душнила. Бактерии в озере — это последнее, о чём я думаю», — подумал Стас, но вслух сказал другое. — Ну вы как хотите, а я пошёл. Те, кто остаются здесь, пускай готовят место для ночлега и костёр. Всё нужное есть в рюкзаках, — и Зиненко пошёл в микроавтобус, искать полотенце и средство. — Нас ищут каннибалы. Они придут на свет костра, — продолжала Дьяченко. — Вот ведь, — шикнул Стас. — Ну хорошо: ты иди пешком до ближайшей деревни по атласу, фонарик и еду я тебе дам, в аккурат к обеду следующего дня дойдёшь, разведаешь чё-как. Ну или стой на шухере, а как только что странное почувствуешь, скажи нам и мы костёр потушим. Так сойдёт? По лицу Ирины было видно, что нет. — Так вот, женщина, — Стас развернулся возле входа в автобус. — Либо ты помогаешь, либо не мешаешь. Поняла? Если будешь постоянно критиковать, то я даже твои дельные советы слушать не буду, такие женщины, что могут лишь кричать о своём гендерном равноправии и никак его не доказывают, меня раздражают. Я их презираю. — Ты только что открыто признал превосходство мужчин над женщинами?! — вспылила Ирина. — Да, но с одним условием: только тех женщин превосходят мужчины, которых они не уважают. Ты умная, но тупая. — Ты хоть сам понял, что сказал? — на крик перешла та. — Да без нас вас бы не было! Да без нас… Стас закатил глаза и переглянулся с мальчишками, не желая слушать про женщин обрывки истории и аргументы в пользу феминизма. — Давайте пока уберём место для костра и спальных мешков со всеми, потом подождём пока девчонки помоются, их покараулим, а потом сами пойдём. — Идёт, — послышалось со стороны Димы. Все начали потихоньку убирать территорию: Костя вместе с Денисом притащили бревно, на которое можно сесть возле костра; Дима и Стас разжигали костёр и ставили палатки; девчонки убирали ветки по периметру и по мелочи помогали мальчикам. Одну Ирину все решили тактично игнорировать, её слова праведного гнева, что это всё не имеет смысла и их найдут каннибалы, а если нет то умрут от кишечной палочки, никто не слушал и эти тирады не имели никакого эффекта. В конце концов она решила помочь девочкам обустроить место. Но так как вся работа была уже распределена, и Ирина не хотела действительно стоять на страже, убирала листья и разгребала бардак в машинах. Её задачей было приготовить продукты для еды, костра, и ночных и опасных для жизни умывальных процедур. Все выдохнули. Физический труд помогал отвлечься от злободневных мыслей. Дима тактично всё контролировал, и стал негласным лидером всей группы, так как как-то незаметно для ребят и даже самого себя взял ответственность за судьбы и благосостояния остальных. Подростки были рады видеть рядом с собой рационального человека, и успокаивались, глядя на его, казалось бы, простое и ничем не примечательное лицо. Ситько снова стал разговаривать с ребятами своим необычным деревенским сленгом, иногда говоря странные слова и неправильно делая ударение, что выдавало в нём коренного мордвина. Несмотря на свою негласно утверждённую роль лидера, Дмитрий не возвышался над остальными и старался найти подход к каждому. Его светлая клетчатая рубашка также испачкалась вместе с шортами-бермудами. Благодаря своей кроп-стрижке, ему не мешались волосы в работе, и в отличие от Стаса, который постоянно поправлял свои длинные густые чёрные волосы руками, окончательно их замаслив. Сам Стас занял позицию активного революционера, который поддержит любой кипишь, но при этом постоянно пытается сохранить трезвое мышление. Его девизом было недолго думать и быстро делать, Зиненко не боялся принимать решения, несмотря на то, какими ужасными последствиями эти решения были чреваты. Стас также не боялся ответственности, любил действовать, считал что цель оправдывает средства и был авантюристом, готовым на любые риски ради конечного результата. Его коммунистические, атеистические, сексистские взгляды во многом шли от его отца, который также яро придерживался любви к СССР, горячо любил свою Родину, и готов был лечь грудью за своё Отечество, и доказывал это действиями. Для Зиненко отец был примером для подражания, и поэтому всё, что противоречило взглядам Михаила Анатольевича, считал чуждым, прозападным и идеалистически неверным, направленным на уничтожение нравственности славян. Его мама тоже была старых правил, Людмила Сергеевна сидела дома, вела хозяйство, зарабатывала пошивом одежды на заказ, и приучала единственного сына благородным, высоким качествам: состраданию, готовности всегда помогать, ответственности, хорошо держать себя рядом с женщиной и стараться не спорить с ней, даже если она не права. Конечно, Стасу не всегда удавалось исповедовать это, но он искренне пытался стать таким, каким видели его родители. Возможно, из-за этого он не до конца понимает самого себя, живя по готовому сценарию идеальной жизни, написанному его отцом и матерью, но его вполне устраивало то, что он чётко знает то, чего он хочет и как будет жить. Даже если ему это было настолько качественно навязано, что он сам в это поверил. В этом плане Константин был полной противоположностью Зиненко. Рыжов не знал, что хочет от жизни, зачем он вообще живёт, брал ответственность только когда это необходимо, совершенно не любил всякого рода авантюры, жил по правилу семь раз измерь один отрежь, а если есть возможность, не отрезай, и имел плохие отношения с родителями: вечно пьяный батя, пропивающий все свои деньги, и маму, которая залезла в кредиты и пошла на панель, чтобы хоть как-то содержать Костю и младшего брата Серёжку. (Костя не уверен, что у них с братом один батя). Родитель постоянно избивал всех членов семьи, из-за чего Костя страдает паническими атаками, а мама бессонницей и, уже кажется сросшейся с её лицом измученностью, усталостью и мыслями о суициде. Младший брат ещё не понимает, что происходит, и громко плачет в своей кроватке, когда в три часа ночи слышаться удары и крик сначала брата, затем матери. Рыжов много раз умолял мать уйти от бати, и она много раз пыталась, но в конечном счёте всегда возвращалась, когда он ползал на коленях и клялся бросить выпивать. Какое-то время они жили спокойно, но потом всё опять повторялось. Видимо её держало с ним что-то психологическое, на уровне патологии, и, признаться, Костя сам верил, что рано или поздно родитель одумается и перестанет пить, ведь когда он был трезв он всегда был мил, щедр и ласков с семьёй, и Рыжов искренне любил своего отца в такие моменты, и также искренне ненавидел, когда батя в очередной раз замахивался на него. Когда Костя не улыбался (а он почти всегда ходил хмурым и серьёзным, разве что насмешка над собой, миром и окружающими могла желчно светить на его лице) уголки его глаз и губ были опущены вниз, из-за чего он всегда казался очень грустным и задумчивым. Возможно, именно поэтому его лучшим другом был простой, весёлый и улыбчивый парнишка Дениска. Этот кудрявый паренёк из многодетной семьи всегда поддерживал Костю в самые трудные моменты, знал что сказать, и как заставить его улыбнуться даже тогда, когда Рыжов был готов убить себя за свою никчёмность. Воронцов не был каким-то выдающимся стратегом, гением, учился средненько, слушался маму и зимой всегда надевал тёплую шапку и подштанники, никогда не мог отказать любимой бабушке, когда она готовила ему пирожки с яблочным вареньем. Его, в отличие от Стаса и Кости, совершенно не заботило мнение окружающих: Дениска просто делал то, что ему интересно: часами ковырялся во всяких электрических приборах, что-то прикручивал, читал и был полностью увлечён этим делом. Друзей у него, кроме Рыжова, не было: все находили его чокнутым и обходили стороной, и лишь Костя стал тем, кто вместе с ним мог собирать конструктор, хотя Костя ни за что бы и не подумал таким заниматься одному. На голове у Воронцова всегда было непонятное кудрявое гнездо, из-за чего на него часто сетовала мама, но Дениску как-то не заботил свой внешний вид — он никогда не откажется от вкусняшки, даже если ему в глаза скажут, что он жирный. В таком случае он просто улыбнётся, отшутится, и забудет через минуту, увлёкшись каким-нибудь прибором. Он с удовольствием смотрел с младшими обучающие мультики и любил с ними играть. А старший брат, уже отучившийся, всегда приходил на помощь. Дениска хорошо поладил со всеми, и неплохо спелся с Женей за время работы. Сам Корнилов только удивлялся, тому, как легко Воронцов рассуждает, что сам задумался над его словами: — Ну и что, что я чуть чуть полный. Мне бабушка говорит, что у меня просто аппетит хороший и кость широкая, — улыбнулся Дениска, обнажая щербинку. — Но тебя ведь наверняка обижают за… это, — Корнилов решил избежать слова «толстый». — Ну и что! А мне нет до этого дела. Пусть думают, что хотят. — Но неужели тебе не важно, что о тебе думают другие? — не понимал Женя. — Я старался всегда всем понравится, боялся осуждения и смеха. Стал правильно питаться, нанимал репетиторов, покупал вещи побрендовее, а не удобнее. — Фи, странный ты, — пожал плечами Дениска. — Из-за того, что пару человек ткнули тебя в какую-то твою черту, ты решил её перечеркнуть, сломав себя? — он повернулся. — Я никогда в жизни не откажусь от подштанников зимой, даже если какой-нибудь Петька скажет, что я как девочка, что ходит в колготках. Глупости ты мне какие-то рассказываешь, и себе жизнь портишь, и мне мозги сломал. Я же, в конце концов, просто послушный ребёнок, любящий своих близких, и я не должен делать им больно, ссориться с ними из-за пустяков, просто потому, что какой-то там человек сказал, что «это немодно, то не круто». Если строить свою жизнь, опираясь на чужое мнение, то выходит, что ты просто живёшь ту жизнь, которая кому-то кажется идеальной. Но идеальна ли она тогда для тебя? Воронцов так легко об этом рассуждал, что Корнилов не мог поверить, что такое вообще возможно. Неужели кто-то способен отказаться от общества? — Но у тебя ведь нет друзей! — Так у тебя тоже, — совершенно легко обронил Воронцов. — Да как же нет, — не понимал Женя. — Друзья есть у того образа, что ты создал. А у тебя их нет. Дениска, казалось, не думал совершенно, когда говорил это Жене, и спокойно пошёл помогать остальным с палатками. Корнилов лишь удивлённо смотрел ему в спину и всё хотел поспорить, что тот не прав, но в голову не лезло ни одного аргумента. Пару секунд он простоял открыв рот, но в конце концов тоже решил помочь. — I could die in this moment, — напевала Татьяна, когда убирала от палок и листвы территорию. — Forever young! — Неплохо поёшь, — улыбнулась Ангелина. — Ты уж землю скребёшь, все руки испачкала, успокойся, — Белая указала на чёрные руки блондинки. — Да, извини, увлеклась… Просто я работала и запела, это помогло не думать… — та сразу же перестала улыбаться. — Да, я понимаю, — поспешила исправить положение Ангелина. — Может тогда попоём вместе? — Давай, я не против, — сразу же взбодрилась Емельянова. — Хм… Тёплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног, — начала петь Ангелина, надеясь, что Татьяна знает продолжение песни. — Звездная пыль — на сапогах, — смело подхватила Сазонкина. Она знала «Группу крови» наизусть, ведь её отец был большим фанатом «Кино», и всегда в своё свободное время любил сесть в свою Ладу и включить Виктора Цоя, и Таня часто сидела рядом с ним в эти моменты и подпевала, улыбаясь по-детски десной улыбкой и сверкая голубыми глазами. Сазонкина помнит, как однажды купила отцу на День Рождение постер с Виктором, и он был так счастлив, что в этот же момент повесил его в спальне. Мама поворчала на мужа, но видя, как он рад, решила, что портрет корейца в их спальне, в целом, совершенно не мешает им. Для Татьяны Виктор стал первым биасом, и первым азиатом, покорившим её девичье сердечко. Сазонкина хорошо общалась со своим отцом, и ему даже понравилось несколько песен, отчего Таня была просто на седьмом небе от счастья. Одна только мама ходила и крутила у виска и называла мужские группы крашенными голубчиками, что были на одно лицо, но всё-таки купила дочери один из альбомов. Иногда это помешательство задевало и её, и Тане удавалось уговорить маму посмотреть с ней дораму. А Ангелина в целом просто была патриоткой своей страны, любила слушать рок, классику, иногда и что-то современное. Была человеком непопулярных взглядов, за что частенько получала в спину колкие слова: «Ты чё, в двадцать первом веке в Бога веришь? Необразованная что-ли?». Когда Белая была помладше, она часто рассказывала людям о вере, о Боге, доказывала что Он есть, но в конце концов не то что говорить об этом, показывать это перестала. Белая чётко поняла, что окружающие не должны знать то о чём она думает и во что верит, и когда кто-то заводил разговор о религии, она всегда отмахивалась: «Ты верующая? — «Да», — «А почему?» — «Тебя моя вера как-то касается?». После пару вопросов, когда человек понимал, что она не будет с ним об этом разговаривать, он отставал от неё. Ангелина поняла, что никому нельзя показывать свои слабости, ведь иначе заклюют, нельзя показывать что-то дорогое и хрупкое, ведь иначе расколят и втопчут в пол. Может она и была во многом слабой, но в отличие от других, Белая знала свои слабости и никогда не отрицала их: принимала и боролась. Так, как учила её мама. — Ой как разголосились то, щас всех каннибалов призовёте, — пришла Ирина. — Я всё. — Мы тоже, — в унисон ответили девчонки. — Почему никто не взял с собой грабли или метёлки, почему мы были обязаны всё убирать руками?! — буркнула Емельянова. — Потому что мы ехали сюда отдыхать, а не волонтёрством заниматься! — Ирина вышла вперёд. — Как думаете, долго мы здесь торчать будем? — Думаю, пару дней точно, — пожала плечами Белая. — Смотрите, кажется мальчишки тоже закончили. Троица двигалась к костру, над которым усердно пыхтел Дима. Остальные мальчишки разобрались со всеми палатками: знали бы они, что время уже десять вечера, и прозанимались палатками они около полутора часа. Из четырёх палаток ребята установили три, ведь в каждой помещалось по три спальных мешка. Все уже собрались возле огня и ждали дальнейших распоряжений Стаса, которых без одобрения Димы выполнять не собирались. Недалеко стоял Зиненко, работая над мангалом, но когда убедился, что с ним всё в порядке, подошёл к остальным. — Я сбегал до озёра: быстрым шагом туда идти около пяти минут. Вода ледяная, нам буквально несколько минут помыться, растереться полотенцами, одеться и добежать до костра. Идём все кроме Ирины, она возле костра, — Ирина не отрицала: она лишь фыркнула, показывая всем своим видом, что всё ещё считает эту идею опасным абсурдом. — Сначала моются девочки, и мы их охраняем на случай чего, потом они бегут к костру и мы следом за ними в воду. — Извращенцы, — буркнула Дьяченко. — Ну да, лучше утонуть или быть съеденной, за то никому не показать отсутствие своей груди, — буркнул Стас, имея в виду Ирину. — Мы спиной за деревьями будем стоять. — Хам! — выплеснула Ирина. — Идите уже. Стас достал бутылку с водой, которую набрал пока был на озере в первый раз, и полил на руки Дьяченко, капнув средства для мытья посуды. — Сделай нам мяса и картошки, — сказал Ирине Стас, и оглянул остальных. — Ты приготовила полотенца и мыло? — Да, в автобусе на первом сидении. Ребята зашли за своими вещами и быстрым шагом направились за Стасом, оставив Ирину наедине с костром и мангалом.

***

Ирина осталась одна. Она смотрела на удаляющихся ребят как на идиотов, ведь была полностью уверена в том, что им конец. Но в тоже время ей было завидно и гнусно, что все послушались тупого хамоватого Стаса, а не умную её. Неужели не очевидно, что купаться в озере, в майе при обычных условиях опасно для жизни, а тут ещё нависла угроза кучки преступников, которые наверняка ходят где-то по лесу и ищут ребят, и неизвестно, как быстро они доберутся до них. Ирина искренне переживала за подростков, но если с ними что-то случится, Дьяченко обязательно ткнёт их носом: «А я говорила!». Ирина вертела на шампуре мясо и всю ситуацию этого дня, и никак не могла понять, как она, вся такая умная и продуманная вляпалась в такую историю. А главное, как после этого жить дальше, — Ирина прекрасно понимала, что возможно конкретно сейчас они не сломались, включился защитный механизм и мозг пока не воспринимает всё произошедшее до конца, но что будет потом, когда каждый из ребят снова окажется в своих привычных тепличных условиях? А если никогда не окажется больше?

***

Стас вёл толпу подростков за собой, и никак не хотелось ему замечать холода и темноты, что сейчас окончательно завладели этим лесом. За несколько минут они добрались до озерца — им оказался вполне аккуратный довольно маленький водоём, на берегу которого были воткнуты знаки, что рыбу здесь ловить и мусорить нельзя. До ребят только сейчас дошло, что они находятся в заповедной зоне, за которой, должно быть, стараются следить. Но даже в темноте ребята разглядели, насколько заржавели эти знаки. — Мы будем вон за теми деревьями, если что — кричите в голос, — улыбнулся Стас и направился в левую сторону. — Пацаны за мной. Ребята аккуратно положили на сухую прошлогоднюю траву полотенца и снова направились за Стасом, оставив троих девчонок позади себя. Таня недоверчиво проводила парней взглядом и развернулась. — Вот приеду домой, сразу же попрошу родителей отвести меня в деревню к бабушке — я буду очень долго париться в баньке! — Емельянова улыбнулась, разряжая обстановку. — Я думаю, нам всё-таки стоит помыться. — А может это действительно была плохая идея? — Ангелина смотрела на озеро. — Пару дней в принципе можно походить и вонючими… Сзади послышалось шевеление и девчонки повернулись. Это Марина совершенно не задумываясь сняла с себя светлую джинсовку, аккуратно повесив на ветку дерева, оставшись в чёрном топе, отчего сразу почувствовала ночной холодной и мурашки на оголённой коже. Затем послышался звук молнии, и на ветку отправились рваные джинсы. Девчонки просто молча наблюдали затем, как на Сазонкиной оставалось всё меньше вещей, пока она не осталась обнажённой. Казалось, она вообще ни разу не смущена, и видя удивлённые взгляды Белой и Емельяновой, сказала им, уже идя в воду: — А чего стесняться: ночь, мы все девочки. — А как же пацаны? — спросила Белая, стараясь не смотреть и отворачиваться от Марины. — Пускай смотрят, это их работа, они нас защищают в конце концов. — И не поспоришь, — Таня неуверенно начала раздеваться и сама. — Ой, слава Богу что пошли без Ирины, а то было бы щас! — старалась перевести тему улыбнулась натянуто девчонка. — Да, и в конечном счёте по любому бы в виноватых остался Стас, — поддержала Ангелина. Марина улыбнулась и подождала, пока Ангелина и Татьяна разденутся. Троица сморщилась от холодного ветра, нагло касающегося их тел, и одновременно вошла в воду. Сначала ступни, затем колени и бёдра ощутили ледяные объятия озёрной воды, и девушкам едва хватило сил не запищать. Девчонки переминались с ноги на ногу, давая песку просачиваться сквозь пальцы ног, и быстро-быстро намыливали себя кусковым мылом с запахом орхидеи, из-за чего по воде рядом с ними проплывала пена. Таня, замерзая от студёной воды, оступилась и сделала шаг в сторону, чуть не упав из-за дрожащих коленей. Она ощутила, как что-то ещё более холодное, металлическое вонзается ей в пятку и закричала от боли. Девчонки тут же подбежали к ней и схватили с обеих сторон. — Моя нога! — заверещала Емельянова от боли, хватаясь за плечи девчонок. — Дима! Стас! Помогите мне! С левой стороны моментально послышался встревоженный голос парней и они оба подбежали ближе. Но стоило им приблизиться слишком близко, — растерялись и застыли, моментально отвернувшись. Марина и Ангелина вывели её на берег, усадив на траву, а сами забежали в воду по пояс, повернулись спиной и закрыли руками грудь. — Нога! — заныла Таня. — Ну почему всё самое худшее случается именно со мной! Стас наконец развернулся, и стараясь не смотреть на неё, накинул на Емельянову свою кожанку, пока Дима пытался разобраться, где чьё бельё. Татьяна пыталась не плакать, но было слишком больно и холодно, и в голове звучали слова Ирины о том, что она возможно теперь что-то подцепит. Стас аккуратно посмотрел на её пятку, и не мог понять, что же такое застряло в её ноге — какая-то прямоугольная ржавая железка, похожая на значок, и она иголкой залезла слишком глубоко, и сейчас её лучше не вытаскивать. — Нашёл! — Дима взял полотенце и одежду Тани. — Мы раскроем полотенце и отвернёмся, сможешь одеться, облокачиваясь на то дерево? — Таня лишь кивнула и кое-как поднялась, подхваченная с двух сторон и жутко красная. Стас развернул полотенце, в то время как Дима старался быть опорой для раненой Тани, и оба они старались быть повёрнутыми к ней спиной. Девчонки в озере аккуратно домылись и теперь ждали, пока процессия с Таней кончится, ведь они не могли выйти сейчас из воды, и потому уже клацали зубами. Таня смогла одеться и спрятала лицо руками. Дима и Стас переглянувшись, посмотрели на сконфуженную до немоты Татьяну и аккуратно взяли её на руки, крикнув оставшимся ребятам быть ещё более на чеку и не лезть в воду без них. Парни тащили Таню, которой хоть и невероятно хотелось плакать от боли, но из-за ещё больше поразившего её чувства стыда совсем затихла — она и так считает, что привлекла к себе слишком много внимания и снова заставила всех нервничать. Емельянова осознавала, что оказалась в настолько стеснительной ситуации, что больше вообще никому из ребят не сможет смотреть в глаза как минимум парочку десятилетий. — Тань, Таня, прости меня пожалуйста, Ирина была права, это была и правда плохая идея, — начал оправдываться Стас, ведь считал, что полностью виноват в данной ситуации. — Если с тобой чё случится, я себе этого не прощу! — Нет-нет, ты не виноват, это я просто неаккуратная и со мной всегда что-то случается! — Таня старалась не смотреть на искренне переживающего за неё парня и смотрела куда-то в сторону. Когда ребята дошли до костра, на них тут же набросилась Ирина, вторя, что она им говорила, что она предупреждала, а Стас тупой негодяй не послушал. На это Стас лишь поддакивал, ведь ему и правда было стыдно перед Таней, и он так и порхал возле неё. Емельянову усадили на бревно возле костра. Теперь все могли разглядеть, что застряло в её пятке — это был ржавый значок прямоугольной формы, на котором было что-то написано, но чтобы понять что, нужно было вытащить его из ноги. А он зашёл тупой иголкой почти наполовину. — Принеси перекись и ватный диск, придурок, возможно зелёнка или йод в машинной аптечке будут! — приказала Ирина, и Стас пропуская всё мимо ушей побежал искать медикаменты. Вернее сказать, ему было абсолютно не до перепалок с Ириной. Стас, казалось, больше всех переживал за Татьяну, и пока Ирина пыталась максимально аккуратно и безболезненно вытащить этот ржавый значок, оказывал поддержку как мог: Зиненко неустанно повторял, что Таня справится, что ничего с ней не будет, говорил, что плакать и орать от боли совершенно нормально; держал её руку, ощущая, как крепко Емельянова её сжимает, и сам разнервничался из-за этого. — Стас, чё ты вот как наседка квохчешь, ничё не будет, железка обычная, сколько раз я на гвозди наступал, когда по доскам бегал в тонких резиновых тапочках, и ничего, жив же, — Дима, тоже присутствующий рядом и держащий Таню за другую руку подал голос. — Как ты можешь успокоить Таню, убедить её, что всё будет хорошо, если сам лицо не держишь, и видно, как ты испуган? Как говорится, кислородную маску сначала на себя, потом на ребёнка. Так что успокоились оба. Только он это сказал, Ирина достала значок и Таня последний раз вскрикнула от неожиданной боли, затем резко прервав себя, зажмурилась крепко и задышала. Стас и Дима какое-то время ещё держали её ладони, говоря, что всё закончилось, но вскоре отпустили. Таня аккуратно открыла глаза. — Покажите, покажите… — тихим голоском прошептала девчонка, стараясь не смотреть ни на кого. — На, — Ирина грубо вложила в потную и холодную ладонь ещё более холодный предмет, уходя следить за мясом. — Спасибо, Ир, — лишь в ответ сказала Емельянова, так и не увидев, как та закатывает глаза, резко усаживаясь на бревно. Таня смотрела на предмет, думая о своём и будто бы его не замечая. Затем она безуспешно попыталась встать, но лишь больно ушиблась копчиком, когда, чуть не упав, грубо приземлилась на твердое бревно. — Куда тебя? — за плечи придержал Стас. — В микроавтобус. — Ты уверена, что хочешь туда? Может лучше рядом с Ириной возле костра посидишь, теплее будет? — Дима присел рядом, смотря ей в глаза, пока та старательно отводила взгляд. — Эм, нет, я…я… Я просто хочу побыть сама с собой. Мне слишком неловко смотреть всем в глаза, особенно вам, — Татьяна всё-таки окинула мальчишек взором, но тут же стыдливо улыбнулась. — А, вот в чём дело. Хорошо, мы тебя поняли, — Дима улыбнулся, нежно и расслабленно, пытаясь ободрить девочку. Стас взял её на руки, чтобы донести до микроавтобуса, а Дима чуть опередил их, чтобы открыть дверь. Они помогли Тане сесть на последнее сиденье, не занятое рюкзаками. Кивнули друг другу и попрощались с Таней, оставив её одну, укрыв перед этим её покрывалом, которое нашли возле водительского места.