Сиеста жизни

Admiro la forma en que me hablas. Я восхищаюсь тем, как ты говоришь со мной.

Когда Джошуа с непривычностью и испуганными глазами ступил на корейскую землю, ему было десять. Язык он знал где-то на уровне алфавита: его родители как-то не подумали о проблемке, которая возникла у ребёнка, уродившегося в Штатах, которого привезли внезапно на «родину». То есть, подумали, но в самый последний момент, когда самолёт с американским флагом на киле приземлился спустя десятичасовой полёт в Инчхоне, а мармеладки в рюкзаке Джошуа совершили кульбит. В связи с языковым провалом размером с Марианскую впадину было принято решение отправить мальчика в самую обыкновенную младшую школу, где он смог бы овладеть неродным языком за кратчайшие сроки в режиме выживания. Родители упражнялись с ним и дома, превращая всё это в игру, что только раззадоривало и мотивировало заниматься с удовольствием. К двенадцати подросший Джошуа, с горем пополам привыкший к странному корейскому «Джису», осознал, что учить языки – это здорово. Что его родной английский по сравнению с другими нервно курит в сторонке. И когда он упросил мать отдать его на так внезапно всплывший в голове испанский, он познакомился с Джонханом. Точнее, нормальным знакомством это едва ли можно назвать, но лучше так, чем никак. День был, ну вот честное слово, самый обыкновенный. Ничего не предвещало беды, погода не обещала наводнений, а настроение Джошуа не собиралось приобретать неловкий оттенок. Когда он зашёл в класс, вооружившись новенькой тетрадкой и ручкой, то взгляд сразу же зацепился за мальчика ориентировочно его же возраста с длинными волосами, убранными в хвост, выкрашенными в тёплый каштановый. Это первое, что произвело смешанное впечатление, ведь Джошуа родители никогда не разрешали красить волосы, да ещё и в таком раннем возрасте. И вообще говорили, что это – дурной тон. Второй же вещью, которая и послужила их недодиалогу, была вода. Чтоб вы знали, наводнение всё-таки случилось. Проще говоря, когда американец проходил мимо длинноволосого мальчугана, пьющего воду, эта самая вода отчего-то вырвалась изо рта и оказалась на парте и на Джошуа: на лице, на одежде, на новенькой тетради. Глаза по-европейски расширились, а Джошуа выпалил что-то невнятное о салфетках и о том, как ему жаль (непонятно из-за чего) на английском. Незнакомый мальчик вмиг поднял на него такие же большие глаза, в которых помимо стыда за произошедшее пронеслось какое-то непонимание, потому тот уточнил. Уточнил на испанском: – Что ты сказал? – хлопая глазами, профальцетил мальчик. По незнанию чужого языка Джису тоже парализовано застыл на месте и дважды моргнул, глядя в чужие напуганные глаза. Он стоял и понимал, что ситуация эта до смешного абсурдна, что незнакомец тоже это прекрасно осознаёт и предполагаемо смеётся где-то в мозгу. Они так и смотрели друг на друга, каждый со своими мыслями в голове, после чего синхронно и на корейском выкликнули: – Салфетки! И облегчённо вздохнули, рассмеявшись, найдя общий язык. Буквально. На лице Джонхана расплылась сладкая улыбка, которая была и есть слаще мёда, отчего Джошуа прозвал его «Хани». Позже по чистой случайности они столкнулись в коридоре уже обычной школы и тогда оказалось, что учатся они в параллели. Ну, как-то так всё и закрутилось. Джошуа стал заплетать косички из волос Джонхана, пока они сидели у него дома за испанским, потом они занимались просмотрами мультиков, потом фильмов, потом едой и, в конце концов, наслаждением общества друг друга. С момента их первой встречи прошло уже тринадцать лет, но без улыбки и возможного истеричного смеха её вспомнить невозможно. Особенно нравится напоминать об этом Джошуа, когда того потребует случай. То есть, когда Джонхан снова включит в себе бесплатно встроенную функцию "Сатана", которая в принципе никогда не отключается и предоставлена магазином по акции в стартовом пакете. Наверное, во снах Джонхан тоже умудряется вести себя как-то экстравагантно, даже там хамя лекторам (несмотря на это он всё ещё имеет хорошую успеваемость), мастерски мухлюя и ругаясь с конфетами. Волосы старший отрезал ещё в пятнадцать и выкрасил в блонд в двадцать два, а в испанском превзошёл Джошуа в разы, хотя с английским у него так и не заладилось. Несмотря на все причуды, которых и со стороны Джошуа предостаточно, они лучшие друзья, которые вместе сожительствуют и видят в этом спокойствие. Вместе они дополняют друг друга, сливаясь в одно целое. Джонхан по привычке встаёт рано и потому ему приходится пинать Джошуа, чтобы тот разлепил свои прекрасные заспанные глазки. Джошуа умеет готовить, что спасает их квартиру от пожаров, которые может устроить Хан, если вступит на кухню и подберётся к плите. Их будни – это Джошуа, который не умеет заправлять пододеяльник, это Джонхан, который вечно жалуется на поклонниц, и это их тандем, в котором они идеально дополняют друг друга, как лимон и зелёный чай, имея разные особенности и разные черты, но имея общие ценности. Их жизнь это сиеста, потому что друг с другом они, как во сне, где есть страна, в которой процветает мир, дружба и жвачка. Это началось с двенадцати и продолжается в их двадцать пять. Только вот Джошуа не знает, что ему делать сейчас. Он и не мог себе представить, что когда-то опустится до такого. До того, что влюбится в собственного же друга, лучшего друга. Ему интересно, насколько это заметно. Насколько заметно то, как он смотрит на Джонхана, как ярко со стороны сияют его глаза при виде него. Знает ли об этом Джонхан, замечает ли? Потому что их друзья, по-видимому, всё давно прознали, и Вону при каждой встрече ненавязчиво намекает, что Джонхан не поймёт, пока не скажешь ему в лоб. Потому что Джонхан слеп, слеп духовно и ему свойственно навязывать себя, отлично осознавать перемены в самом себе, но все остальные для него вечно неизменны, они всегда должны оставаться такими, какими они ему когда-то представлялись. И Джошуа решил «сказать ему в лоб»… но в первый раз планы испортил мокрый, грязный котёнок, которого притащил с собой никто иной, как ангелок Юн Джонхан, не способный устоять перед страдающими братьями нашими младшими. В тот вечер они посвятили себя отмыванию грязи с кота, который после оказался белым и пушистым, как мягкие рубиновые волосы Джонхана, которых младшему удавалось касаться. Однако Джошуа всё равно посматривал на попаданца с ненавистью, потому что не так всё должно было произойти. По итогу того вечера белоснежное, довольное жизнью животное осталось жить с ними, а миссия Джису осталась проваленной. Но он не из тех, кто отступает от своей цели. Вторая попытка тоже не увенчалась успехом: Джонхан пришёл домой после репетиторства грустным, повесившим нос и попросту расстроенным. Тогда Джису в мгновенье ока выпустил из рук пушистого Маркоса и очутился рядом с Джонханом, искренне переживая о его чувствах. Потому что когда Джонхан грустит, весь мир начинает грустить вместе с ним, погружаясь в серость и печаль. Они просто лежали на одной кровати, Джонханова макушка с отросшими красными волосами водрузилась на тёплой груди Джошуа, наслаждавшегося размеренным сердцебиением. Длинные пальцы младшего запутались в неизменно мягких волосьях Джонхана, дыхание которого с каждой минутой становилось всё ровнее и ровнее. – Шуа, ты когда-нибудь вспоминаешь о нас? – вдруг спросил Джонхан, отвлекая Джису от мыслей о том, что старший давно уснул. – О нас, когда не было всего, что есть сейчас. Кота, квартиры, налогов, института – когда мы были маленькими, зависящими от родителей детьми. Тишина съедала пространство, и только в голове Джошуа сотни его же голосов напоминали об их прошлом, об их детстве, когда волосы Джонхана были длиннее и он заплетал их в косы, когда каждый раз после школы и испанского они шли домой, разговаривая о том, что они друзья навечно, и когда, глядя на окружающий мир, сердце трепетало. Многое изменилось за эти тринадцать лет: они стали взрослыми и были вынуждены носить маски серьезности и отвественности, мир вокруг казался не таким восхищающим, а сердце трепетало только при виде друга. – Мне не надо вспоминать, – раскатом молнии прорезал тишину спокойный голос Джошуа, – я никогда и не забывал. Тогда чужая рука обвила его талию чуточку сильнее, и Джошуа подумал, что шанс у него всё-таки есть… Попытка номер три выпала на одну из тех пятниц, когда они всеми решали собираться в доме Сынчоля. Если они в принципе собирались провести время вместе, то крайним всегда оставался дом Чхве, который на это уже давным-давно махнул рукой. И вот Джошуа, главный нелюбитель громких вечеров, вновь оказался здесь, сидевшим и слушавшим очередную историю Сынгвана о пусанских чайках, но всё это время смотревшим только на Джонхана. То, как он улыбался… это же просто удивительно! Его расплывшиеся в улыбке губы открывали вид на идеальный ряд белых зубов, его глаза жмурились от хохота, а изо рта вырывался звонкий, как колокольчики, смех. Джонхан был прекрасен, и только дурак этого бы не заметил. Против своей воли Джошуа стал заложником своих чувств, которые кому-то могли показаться в корне неправильными. Но ему всё равно, становится всё равно, когда он смотрит на родного Джонхана, жизни без которого уже не существует: она закончилась много лет назад, когда вода вылилась на маленького, наивного Джису и его новенькую тетрадь. Он готов смотреть на него вечность, слушать вечность, быть рядом вечность, потому что влюблён. Это не искусственная тень любви – это любовь преображающая, спонтанная и непокорная, как сердечный приступ. И ведь есть лишь два исхода: жизнь или смерть. – Шуа, – он дёргается, когда слышит сладкий голос Джонхана, секундно поднимая лицо вверх и видя растрепанного старшего, который крепко сжимает его плечо и смотрит в глаза, – Шуа, пошли домой? Уже поздно. Джошуа моргает пару раз и переводит взгляд на часы, следом хмыкая и отмечая для себя две вещи: первая, не особо важная, то, что стрелка показывает уже полночь, а вторая, которая имеет в разы больший вес, чем какие-то цифры, – дом. Каждый раз, когда Джонхан говорит «домой», Джошуа хочется сказать: «А я уже пришёл, так куда же мне теперь?». Они никогда не заказывают себе такси, чтобы уехать от Сынчоля, также никогда и не ездят к нему на своей общей. Джошуа в последнее время много думает о том, что у них слишком много общего: машина, кот, дом… По дороге домой их застаёт дождь. Сначала он легонько моросит, а следом усиливается и заставляет спрятаться под навесом какого-то кафе. Капли скатываются по натянутому полотну, громко разбиваясь о плитку позади них, в окнах горит свет, а одежда неприятно прилипает к телу… Холодные пальчики тянут Джошуа за рукав тёмно-синего кардигана, и он оборачивается, замечая взволнованные глаза Джонхана. Если он всегда ему казался маленьким, то так, с прилипшими к лицу красными прядями, он кажется ему резко повзрослевшим, но всё также незащищенным. – Шуа! – явно не в первый раз зовёт старший и ждёт, когда на него обратят внимание. – Что с тобой? Что-то случилось? «Конечно, случилось», – хочется ответить Джошуа, но он будто язык проглатывает и молчит как рыба, раскрывая рот, но не произнося ни звука. – Что такое, а? – не унимается Джонхан, заглядывая в глаза и пытаясь вытянуть хоть что-нибудь из них, однако Джошуа кажется, будто он в тумане. – Ты мне нравишься, – хрипло выдаёт он, отводя взгляд на дождь, из-за которого на дорогах скопились лужицы, а всё сухое стало мокрым. – Что? – наивно переспрашивает Юн, и Джошуа понимает, что он столько раз собирался признаться, столько раз собирался «сказать всё в лицо», что совершенно позабыл о том, что будет говорить. Настало время, когда он раскрыл свои чувства, и казалось, теперь нужно их расшифровать… чтобы лицо Джонхана стало попроще: – Мне нравится, что мы живем вместе и я знаю о тебе всё, чего не знают другие. Мне нравится то, что ты полтора часа тратишь на то, чтобы выбрать одежду. Мне нравится то, что перед сном я хочу и могу поговорить с тобой. Мне нравится то, как ты говоришь со мной. Я восхищаюсь тем, как ты говоришь со мной, Хани, – выдыхает младший, чувствуя, как мокрая капля стекает по его скуле, и, если честно, он не уверен: дождь ли это или слеза. Перед его глазами остаётся только Джонхан, и, на самом деле, даже его изображение расплывается из-за слезливой пелены. Он сказал это. Он чувствует, как промокли его кеды, но ему глубоко плевать, что он может заболеть (потому что он болен Джонханом, как бы банально это ни звучало), ведь в то же время ощущает, как ему становится легче… но очередным комом на него наваливается осознание того, что Джонхан молчит. Смотрит на него и молчит. Джошуа не думал, что признаваться в чувствах и не получать ответа может быть так сложно. Он как-то не рассчитывал, что любовь его может быть безответной. Это же Джонхан, его Джонхан, Хани, которого он знает больше себя, которого любит больше жизни, потому что он и заменяет ему жизнь… – Шуа… Может, этого не нужно было делать? Может, Джошуа просто какой-то дурак, который мог подумать, что такой человек, как Юн Джонхан, сможет ответить на чувства своего лучшего друга взаимно? Что, если он уйдёт сейчас или попросит друга забыть обо всём, что только что прозвучало? Смогут ли тогда они общаться как раньше и продолжать совместную жизнь… – Я люблю тебя, – фраза, которая выводит Джошуа из мыслей, что не блещут оптимистичностью. Он, шмыгая носом, сразу же переводит взгляд на Джонхана, который, не останавливаясь, продолжает: – Мне Вону, конечно, говорил что-то о признании, да я и сам догадывался, потому что ты какой-то странный последнюю неделю и странно на меня смотришь. Сначала я подумал, что что-то не так с моим внешним видом, но даже когда я перекрасил волосы, ты продолжил так смотреть. Потом я подумал, что всё это из-за лишнего веса, мало ли, я потолстел… – Хани, с тобой всё в порядке. Ты всегда прекрасен. – …А в конце концов, я начал думать, что это всё из-за того файла, который я случайно удалил. Начал рассматривать твой взгляд, как ненависть ко мне, а извиниться всё никак не осмеливался… – Стоп, что? – моргает Джошуа, просто желая, чтобы Джонхан замолчал. – Что? – моргает растерянно в свою очередь старший, взмахивая длинными ресницами. – А… я случайно удалил что-то важное… Хочется перемотать момент назад, если честно, потому что такой исход не подходит ни к разделу «Драма», ни к разделу «Романтика». Хон Джису только что признался в чувствах лучшему другу, а лучший друг сказал, что любит его, – разве не это важно? – Я подумал, что это мог быть твой диплом, – продолжает тем временем Хан, – и думал, что ты зол на… – Юн Джонхан, ты можешь просто… – Джошуа глубоко вздыхает, – замолчать на секунду? Джонхан мгновенно затихает и взволнованно смотрит в глаза Джошуа, и когда тот уже хочет прислонится к его губам своими, чтобы поцеловать, старший громко, звонко, мокро… чихает. Истерично хохочущий Джошуа рукавом вытирает лицо и выдыхает: – Ты до конца жизни меня увлажнять собираешься? Я фикус? И получает в ответ смущённого Джонхана, который, утыкаясь ему в плечо и тихо извиняясь, звонко смеётся и постукивает по грудной клетке. «Ну да, – думает Джошуа, – это очень романтично». Не то чтобы Джошуа был романтиком, но момент признания и первого поцелуя он всё же представлял себе несколько иначе. Когда Джонхан его целует, он не чувствует, будто что-то меняется, будто земля и небо смещают друг друга, – он чувствует, что это правильно, что так и должно было произойти и, возможно, уже давно, но либо он такой идиот, либо они вместе такие идиоты. Губы Джонхана оказываются такими же сладкими и мягкими, какими всегда казались. Его прилипшие к лицу красные волосы теперь прилипают и к ладони Джошуа, который, закрыв глаза, продолжает думать о своей глупости и целовать Джонхана, прижимаясь ближе. На улице всё также стучит дождь, они промокли до нити, потому что каким-то чудом Хан вытягивает их под самый поток, из-за чего Джошуа, не сдержась, хмыкает и отстраняется. Заправляя чужие мокрые пряди за ухо, он прижимается лбом ко лбу Джонхана, который пытается отдышаться, обнимая его за плечи. – Ты же в курсе, что мы заболеем, если продолжим так стоять? – спрашивает брюнет, шмыгая. В их тандеме за адекватность и здравие всегда в большей мере отвечал Джошуа, потому что Джонхан для таких вещей слегка чудной. Он может лежать на улице под дождем с улыбкой на лице, может пройтись в летних шортах и шлепках зимой в магазин, может абсолютно спокойно сказать лектору, что ему не нравится его прикид, воображая себя тряпочным критиком, – Джонхан способен на всё это, поэтому Джошуа выступает голосом его совести. И Джису любит все эти странности в Джонхане, потому что таков он настоящий. Человек, который любит наводить суету на народ и заряжать настроением, но вместе с Шуа он всегда спокойный, понимающий и тихий. Джису любит обе стороны Джонхана. Он любит Джонхана. – Да, – выдыхает Юн, хихикая, – но тогда мы проведём больше времени вместе. – Мы живём вместе, – напоминает Джису, – и у меня промокли ноги. И я хочу спать. Несмотря на то, что Джошуа продолжает жаловаться, они неизменно стоят на месте, словно ожидая, будто под напором дождя растают. Хон наощупь находит чужую хрупкую ладошку и перехватывает ту, переплетая пальцы, тянет в сторону дома. – Да, пожалуй, мне нравится то, что мы живем вместе, – отчего-то пьяно бубнит Джонхан, хихикая и заставляя спутника подозрительно кинуть через плечо: – Ты что, пил? Ты же только что был абсолютно трезвым. – Я выпил немного, пока мы были у Сынчоля. Для смелости, знаешь, Хао посоветовал, когда узнал, что я признаться собираюсь. Джошуа застывает на месте и чувствует, как Джонхан вслед впечатывается в его спину, и, разворачиваясь, удивлённо интересуется: – Ты тоже собирался признаться? Хан хлопает глазами и запоздало кивает. – Ну да, я даже целую речь составил, но она потерялась где-то по дороге к Сынчолю… – Боже, мы такие идиоты, – качает головой Джису, перехватывая ладонь своего парня покрепче и продолжая путь к дому. Джонхан тихо с ним соглашается. На самом деле, Джошуа не мог бы представить их признания как-то по-другому. Потому что Джонхан – это Джонхан, а он – это он. Они – те, кто дополняют друг друга, те, чья жизнь находит умиротворение лишь друг с другом и становится такой приятной в спокойствии, как сиеста. Когда они вместе, их жизнь становится сиестой, а всё время, проведённое вместе и есть сиеста жизни.