Цена волшебства

Когда Гарри исполняется тридцать, он уже не уверен происходило ли с ним что-то вообще. Все приключения и сражения кажутся отголоском, чьего-то, не его, прошлого. Он думал, что запомнит лицо Темного Лорда навсегда. Но теперь, когда он закрывает глаза и воскрешает в голове худую, сутулую фигуру боящегося смерти едва-ли-человека, он не может с уверенностью описать его черты. Странно. Ведь когда шестнадцатилетний Гарри смотрел в это серое, вязкое лицо, он мог поклясться, что никогда его не забудет. У Лорда точно были змеиные глаза и бледная, нездоровая кожа. Он был коряв и сух. Как сучок на дереве, которое веками хрустит своими ветвями у кладбища. Теперь, с высоты прожитых лет, Гарри понимает, что это был не темный маг и даже не недолюбленный ребенок. Это был просто трус, бегающий от смерти и в конце концов врезавшийся в нее на полном ходу. Гермиона когда-то шутила, что веди себя Том Реддл по-человечески, а точнее “а-дек-ват-но”, как отчеканила она, он бы прожил в два или в три раза дольше. Гарри не уверен. Ведь если бы Волдеморт вел себя а-дек-ват-но, он бы не стал Волдемортом. Тогда это бы кто-то чужой прожил бы дольше, но точно не он. В сознании Гермиона щурится и опаляет его карим взглядом. У Гарри в голове живет каждый из его друзей, что живой, что мертвый. И они время от времени комментируют его мысли или поступки. Это нормально, говорит себе Гарри. Он сидит на кухне и мнет воспоминания как пластилин. Разогревает его в руках и лепит. Вот он слепил курносый профиль Полумны, вот смастерил заботливые глаза Сириуса. Разум такой податливый. Он думает о Дамблдоре. Чем Гарри старше, тем чаще он думает о директоре. Наверное, когда он доживет — если он доживет — до возраста Альбуса, то станет им же. С каждым днем он понимает частичку того загадочного старика, который в детстве казался лишь облаком седой бороды с мантией в звездочку. Нет, думает Гарри, сколько бы ему не стало, мантию в звездочку он не купит. Да и за бородой сложно ухаживать. Неожиданно, в голове всплывает образ великого Дамблдора, сильнейшего волшебника всех времен, директора школы магии, обладателя Бузинной палочки, человека, победившего Гриндевальда. Всплывает образ такого Дамблдора, который сидит в своем кабинете, что ни капли не изменился со времен первого курса. Есть комнаты, которым просто суждено оставаться неизменными, иначе в душе останется дыра от малейшей перестановки. Всплывает этот образ великого Дамблдора, расчесывающего свою бороду обычной маггловской расческой, какой тетя Петунья расчесывала свои волосы. С парой сломанных зубчиков и куцей рукояткой. Наверное существует заклинание для расчесывания бороды, но за все свои годы Гарри никогда о таком не слышал. Он много о чем не слышал. Ему кажется, что мир магии бесконечный, и ему, выросшему с магглами, никогда его не познать до конца. Но потом, он узнает от магов, что и для них мир непостижим и бескраен. И даже они не знают заклинания для очистки бороды. Ладно, думает Гарри, это же магия, понятное дело она неиссякаема и непознаваема. Они, волшебники, лишь пользуются неполной, бесплатной подпиской на нее, отрывая кусочек горбушки от полноты ее возможностей. Если магия — Бог, то они молятся на покосившееся от молнии дерево, веря, что рука Божья его склонила. Тогда Гарри идет к магглам, у него не так много среди них знакомств, но за годы жизни в магическом Лондоне, где его не узнают на каждом шагу, он оброс парочкой связей. Оказывается, что и маггловский мир бескраен и полностью — едва ли может быть изучен. Тогда, думает Гарри, либо у магглов есть своя, малггловска магия, что звучит как оксюморон, либо оба мира, разделенных завесой секретности поистине неисповедимы. По пути в Хогвартс, тогда, вечность назад, по пути на первый курс, для маленького Гарри каждый миллиметр замка был наполнен чудесами и тайнами, которые он, думал Гарри, обязательно поймет, когда станет старшекурсником. Но в свои сорок, Гарри понятия не имеет что заставляет портреты двигаться или что приказывает шоколадным лягушкам прыгать. Единственное, что Гарри едва ли начал понимать, это волшебников. Они принимают магию как данность, и невежественно с ней обращаются, заставляя мыть посуду и чистить унитазы. Конечно, это все делают тряпки и щетки, но увидь это Мерлин, он бы психанул и забрал магию обратно. Наверное поэтому волшебники при любом удачном случае восклицают “Прости Мерлин” или “Спасибо Мерлин”, словно ощущают, что без этого, всему их миру крышка. И не волшебная крышка заколдованного котелка, в котором бурлит очередная любовь, удача или смерть. А обычная маггловская белая кастрюльная крышка, с пробкой от вина вместо ручки, и с ободранной краской по бокам. Вместо уважения к магии, волшебники проявляют неуважение к ее отсутствию. Так эгоцентрично принимать собственное состояния за “нормальный” ход вещей... Гарри никогда не был нормальным. Сколько он себя помнит. Сначала, он был грязным секретом семьи, отбросом общества, пятном на репутации Дурслей, которое лучше стыдно прикрыть, чем признать. Да, Вернон Дурсль, поставив пятно в офисе на рубашку, никогда открыто не признает свое косоручие. Он закутается в слишком теплый, для апреля, пиджак, и будет, сгорбившись, перебегать из кабинета в кабинет. Такие они - Дурсли. Гарри в свои десять думал, что в пятне, поставленном из неуклюжести на рубашке, нет ничего позорного. Нужно лишь развести руками, признать что ты человек, и одолжить влажную салфетку у коллеги. Это же просто вещь. Но потом Драко Малфой, незаметно, как тому кажется, окунает рукав своей мантии в зелье, и он, ровно как самый не волшебный Вернон Дурсль, панически оглядывается по сторонам, и потом, пристыженным шепотом, выпаливает заклинание очищения, и дальше варит волшебную байду. Да, думает Гарри, знали бы они с Верноном как похожи. Гарри никогда не был нормальным. Прибыв в Хогвартс, он, из пятна на репутации превратился в свет в конце туннеля, в дурацкий талисман былой победы. А потом, с годами, в дурацкий талисман новой победы. Наверное, думает Гарри, если бы не Темный Лорд, он никогда бы и не смог убить темного волшебника. “Я же просто Гарри”, вспоминает он свои слова, с одиннадцати лет и до сих пор соглашается с самим собой. Разве что, ничего уже не просто. Все теперь сложно, не понятно. И чем старше он становится, тем сложнее запутываются что мир маглов, что мир магов, что мир в целом. Ведь это разделение, оно такое условное. Люди одинаково стыдятся случайных пятен на одежде, и одинаково панически боятся пятен на репутации. Нет, думает, Гарри, эти миры одинаково не познаны, и одинаково испорчены. Все лучшее в них — еще не изведано, все худшее в них — идентично. Деньги, зависть, лень, гнев, им все равно что у тебя в руке. Будь то лопата или волшебная палочка — они нападают на тебя без разбору. Вот, думает Поттер, была бы высшая раса, свободная от этого всего, истинная, магическая, без примесей человека. И на секунду, он понимает Темного Лорда со своей жаждой к истинной, чистой магии. Тогда Гарри ощетинивается, ведет головой и отрекается от таких мыслей, словно их черт навеял, а не он сам надумал. Так легко отречься, но так сложно забыть. Интересно, если бы Лорд победил… Мир был бы бесспорно страшнее, темнее и опаснее. Но был бы он хуже? Ведь хороший мир измеряется не своей безопасностью, а наличием хороших людей в нем. Да, стоящий злодей бы навел порядки. В экстренной ситуации приходиться срочно определять свои принципы и выбирать сторону, когда дело доходит до вопроса жизни и смерти все намного проще, и Гарри иногда скучает по той военной жизни, где были свои и чужие. А не хитрые, мутные, злорадные и жадные. Гарри понимает, что он один из них, но никак не может понять кто. Хитрый? Очень уж вряд ли. Мутный? Злорадный? Нет, это точно не он. А вот жадный ли? У Гарри почти всегда были деньги, но он жаден до покоя, до благополучия, и тут так сложно отличить желание от жадности. Ведь нигде не прописано сколько это — “достаточно” друзей, или “достаточно” любви. Гарри иногда кажется, что желание с жадностью идут рука об руку и сменяют друг друга, как военные на посту, когда этого требует ситуация. Маггловский чайник на волшебной кухне Гарри закипает, и он почти решается перейти на магическое кипячение воды снова вздрагивая от громкого щелчка, но останавливает себя, и откладывает этот вопрос на время, когда он разберется с вопросом уважения к магии. Ведь магия сравнима с маггловским трудом, или маггловской наукой. Но за это все платят. Деньгами или жизнью, но хоть как-то. Магия же просто дар, и Гарри с сомнением смотрит на этот дар, вертя в руках палочку. Закончится ли магия когда-то? Возможно в один день она иссякнет, и тогда, очередной Малфой, с очередным странным именем рухнет с вершин своего чистокровного пьедестала прямо на маггловскую землю. И начнет ее пахать. Ради хлеба. Тогда, где-то там, на небесах Люциус и Драко Малфои просто умрут от сердечного приступа. Да, еще раз. Хотя вряд ли их пустят на небеса. А если и пустят, то у Гарри будет очень много вопросов к всевышнему, будь он сыном, отцом и святым духом, Мерлином, или тетей Кларой из соседнего квартала. Хотя вряд ли Гарри и сам с ним повидается. С главным-то. На его руках столько умерших магов. Столько смертей, которые он мог бы предотвратить, будь он чуть догадливей или отважней. Столько людей отдали жизнь, чтобы жил он. И теперь, сидя на своей кухне, и помешивая чай, он чувствует давление их взглядов, их не исполнившихся мечт и неоправданных надежд. Кто-то из умерших за него хотел жениться, кто-то стать учителем, кто-то посвятить жизнь животным, и теперь Гарри чувствует ответственность сделать это все, причем за раз, причем немедленно, чтобы оправдать их, оборванные ради него, истории. Он поправляет свои очки и снова мнет пластилин воспоминаний. Так легче. Ему часто кажется, что его история давно позади, прошла, и теперь, он лишь доживает остаток. Наверное, этот остаток дан для послевкусия или осмысления. Или вообще не дан, а случайно оставлен. Но вкуса Гарри не чувствует, и как бы не пытался — не может ничего осмыслить. Его очки — круглые и потрепанные. Дурсли купили ему такие же когда оказалось, в первом классе маггловской школы, что он не видит доску. Кудрявая учительница выписывала буквы, а Гарри видел лишь болото из мела и доски, смешавшееся на бежевой стене кабинета. Тогда тетя Петунья отвела его к местному врачу и купила ему самые дешевые очки с витрины. Черные, круглые, пластиковые. У Джеймса Поттера были совсем не такие. Иногда, Гарри кажется, что отцу досталось все то, что не досталось ему. И рыжая красавица, и любящие родители, и не самые дешевые очки и ранняя смерть. Все то, чего так желал сам Гарри. Конечно дело не в очках. Тете Петунье было все равно, но Гарри, покупая в свои двадцать новые, все еще круглые, дешевые очки, понимает что все равно и ему. Наверное, хорошим концом истории было бы найти человека, которому не все равно. Да, этот конец был бы круче смерти Волдеморта. Ведь такой конец подразумевал бы новое начало. Начало дружбы, любви или просто неравнодушия. Но у Гарри нет ничего. Джинни от него ушла, когда спустя пару лет после войны он все еще просыпался с криками и направлял на нее палочку. Джинни говорила, что с ней безопасно. Она хотела помочь. Но Гарри просыпался с рыжими, чужими волосами на груди и думал, что это кровь. Тогда, Джинни в один из таких кошмаров разрыдалась, и призналась, что всегда верила, что сможет его вылечить. Что ее любовь — лучшее лекарство от войны. А когда это лекарство не сработало, она так по-девичьи обидевшись ушла. Видимо сочла, что раз она не может согреть его настоящего и исцелить раны прошлого, то кто-то другой сможет. Никто не смог. Спустя пару лет Джинни вышла замуж за Оливера Вуда и нарожала много рыжих игроков квиддич. Гарри бы не подарил ей этого. Он думает, что она ушла, потому что сдалась. Но с возрастом понимает, что она ушла потому что сдался он. Поттер никогда раньше не сдавался, ведь на кону стояла жизнь Ордена Феникса и всех тех, кто на стороне добра. Не его стороне. Но теперь, когда все позади, ему не за кого больше сражаться. Он не проигрывает, ведь проигрывать больше некому. Но в какой-то момент понимает, что если тебя растили как героя, а геройствовать больше негде, в тебе отпадает надобность. Он теперь ветеран. Ветеран чего-то тёмного, о чем не хочется вспоминать, но приходится. Гарри Поттер — живое, неприятное напоминание о войне, которая прошла. И о жизни, которой все ему теперь обязаны. Гарри хочется выбежать на главную площадь и прокричать, что никто ему не обязан, что живите на здоровье, он это ради своих близких, а не ради вас всех, честно говоря, делал. Но не выбегает. И Британия не слышит. Поэтому он сидит на своей кухне и бездумно кружит ложкой в чае. Гарри подсознательно ждет новой войны, он всегда к ней готов. Он ждет ее как повод, чтобы снова связаться с Роном и Гермионой, от которых отгородился после очередного приступа посттравматической депрессии и больше не выходил на контакт. Ему нужно великое бедствие, какой-то армагеддон, чтобы написать бывшим напарникам по апокалипсису и вернуть прежнюю дружбу. Он так хочет, чтобы с миром случилось что-то плохое. Чтобы он снова стал нужен. Чтобы перестал быть флагом победившего прошлого, а стал надеждой нового будущего. Но, наверное, признается себе Гарри. Наверное, для этого не нужен новый армагеддон. Нужна лишь смелость, которой хватало, чтобы умереть, но не хватает, чтобы набрать номер и показаться странным. Неуместным. Он убедил себя, что и для Рона с Гермионой он стал уже не другом детства, а очередным напоминание о войне. Он вертит в руке магловский телефон, ведь после смерти Букли ни одной совы он завести уже не смог. Он вертит телефон, набирает номер Гермионы и скидывает. Набирает и скидывает. Он — отголосок неприятного прошлого. Он то, что люди хотят забыть. Ему не нужны друзья или любовь. У него есть дешевые круглые очки и былая слава. Очки он купил себе сам, словно признав себе цену. А славу — дали остальные, признав цену себе. Не герои. Так себя прозвали жители Магической Британии. А Гарри думает по другому. Герой каждый, кто учил своего ребенка магии сам, когда было слишком опасно в Хогвартсе. Герой каждый, кто не стал Пожирателем Смерти, поставив свои принципы выше страха. Герой каждый, кто продолжал продавать молоко и хлеб на улицах Косого переулка, где легко могли убить Пожиратели за неловкую улыбку или неудачную фразу. Герой каждый, кто признал себя частью войны, не сбежав и не сдавшись. Но людям неудобно называть себя героями. Они кривятся, морщатся, мнутся и скидывают все почести на определенного человека, который лишь нанес последнее заклинание. Он — последний протон во всей цепочке храбрости и мужества. Он — лишь конечное замыкание, которое бы не случилось без всех остальных. Но маги подарили ему почетный орден. Мол, неси бремя, мол, ты не один из нас, обычных, ты главный герой, а мы будем жить дальше, словно ничего и не было. Они и стали жить. А Гарри до сих пор несет на себе этот орден, невольно наклоняясь все ниже и ниже к земле от его тяжести. Наверное, решает он, его главным предназначением было не убить главного помешанного, а взять на себя потом всю боль и ответственность за произошедшее. Гарри и берет. Это он — мальчик-который-выжил, это он — солнце былых времен. И это он больше никому не нужен. Гарри снова набирает маггловский телефон Гермионы, по которому она до сих пор общается с родителями. Его рука, которая возносила палочку над опаснейшими криминалами магического мира, та рука, которая сочувственно похлопывала вдов войны по плечу, теперь не может нажать на причудливый значок трубки, уже теряющий свое значение и напоминающий нелепую зеленую закорючку. Гарри одинок со своей войной, ошибками и бременем. Он хочет позвонить и услышать, что все это бремя он взял на себя сам, а не на него взвалили, что от него легко можно избавиться. Он так хочет услышать, что он не виноват голосом Рона или Гермионы. Голосом тех, кому он верит. Кто должен был делить с ним славу на троих, но с теми, кто в итоге исчезли в своем любовном мареве, отправив лишь приглашение на свадьбу, пока Гарри разрывало между интервью, опознаниями и некрологами. Пока Гарри брал на себя все горе Магической Британии, они организовывали свадьбу. В кофейных тонах, Мерлин их подери. Нет, Гарри больше не зол. Прошло столько времени, и он лишь обижен на то, что у него не было любви, в которой можно было укрыться после всего. У него была ответственность перед обществом и пакующая свои вещи Джинни. Гарри жаль. Он снова скидывает и набирает по новой номер представляя ход разговора. — Как твой кот? — спросил бы Гарри, но скорее всего он мертв, семнадцать лет прошло как-никак. — Как твои родители? — спросил бы он, но скорее всего они окончательно потеряли свою дочь в магическом мире, перестав понимать. — Как ты? — спросил бы он. Но он не хочет знать, что все хорошо. Он хочет услышать, что его не хватает, что без него и с ней, и с Роном что-то не то. Он боится услышать, что все чудесно. Поэтому до сих пор не нажимает на трубку. Наверное, он нажмет лет через пять. Он позвонит, когда признает, что они выиграли эту войну, а он проиграл. Ведь они справились, а он нет. Ему, герою магического измерения нужно признать, что после величайшей битвы со злодеем он облажался, и ему нужна помощь. Он позвонит таки лет через пять. В августе, принеся с маггловского рынка первый арбуз, не успев дать себе подумать, он таки наберет Гермиону и услышит, что она ждала звонка, что они не забыли, что ждали, когда он будет готов. И Гарри резко пожалеет о всех самокопаниях, через которые прошел в страхе, что даже им, он окажется ненужным. Как долго все доходит, думает Гарри. Наверное, от этого внутреннего тормоза есть заклинание. Но, видимо, создание заклинаний для мытья посуды важнее, чем магия для быстрого соображения. Поэтому ни волшебники, ни тем более магглы его до сих пор не изобрели. — Я рад тебя слышать, Гермиона, — шепчет Гарри, и решает, что пора купить очки получше. Ведь он теперь достоин как минимум двух великих волшебников, выигравших войну. И выигравших гораздо крупнее, чем он. А для чая с такими великими людьми, дешевые очки — не комильфо. И Гарри, перед тем как аппарировать к друзьям детства, покупает очки в золотистой оправе, такой же золотистой, как снитч, который он поймал в одиннадцать лет. Гарри понимает, что хочет сыграть в квиддич с Роном. Он аппарирует в новых очках, слегка нервничая, и стучит в дверь. А пока суетливые шаги, судя по звуку, бегут открывать, он неожиданно вспоминает, что не только грехи объединяют магглов и волшебников. Но еще и честность, и любовь, и дружба. Верность, радость, гордость и забота. Вот, что еще объединяет магию с не магией. Вот, над чем магия не властна. И когда Гермиона с Роном бросаются к нему на шею, он понимает, что, наверное, магии и место мыть посуду с унитазами. Ведь все самое важное строится без нее. Чувствуется без нее, и она — лишь подарок, за который по правде стоит благодарить Мерлина, ведь заклинание для уборки дарит лишний час с близкими, ведь волшебное кипячение воды позволяет быстрее сделать чай расстроенному. Ведь магия, по сути, это лишь ускорение неважных процессов, таких как уборка, стирка, глажка, полет или смерть. Магглы все это тоже умеют, пусть и с некими затруднениями. Но даже магглы умеют любить, дружить и заботиться. И только этого, думает Гарри, достаточно, чтобы снести завесу между двух миров. У Гермионы морщинки возле глаз, а волосы Рона чуть менее рыжие чем когда-то, но Гарри готов дарить им все не магическое, что есть в нем. Ведь все волшебное однажды может исчерпаться или потребовать платы. Но правда, которой он делится со старыми друзьями — ей нет цены. Точно так же как шарлотке, которую Рон умеет готовить благодаря Молли, ей тоже нет цены. И всему, из-за чего Гарри сейчас счастлив, счастлив впервые за долгое время, цена — лишь обычная человечность и не капли магии. А Вингардиум ЛевиОса, или ЛевиосА, это не так важно. Взлетит перо или нет, это второстепенно. Сейчас взлетает душа куда-то вверх, куда-то в сторону счастья. Взлетают брови Рона после неожиданной шутки и взлетают уголки губ Гермионы, когда Гарри признает, как скучал. И никакая магия не нужна. Да, видимо, преграда между мирами состоит лишь из страха “другого” или “чужого”. И преграда, которую строил Гарри между собой и миром, состояла из непонимания, и лишь содрав эту тряпку, делящую людей вокруг него на мутных и странных, он понял, что есть лишь “понятые” и “не понятые”. А эти понятия вполне себе международные. И Гарри не одинок, и завеса то выдуманная. А Рон все болеет за Пушки Педдл, а Гермиона читает новый роман. Завесу между миром и своим “Я” строил он сам. Но “Я” Гарри — в воспоминаниях этой парочки, и в вере его близких, но никак не в героизме или самопожертвовании. Темный Лорд далеко и он не венец жизни, а лишь начало. Ведь Гарри ждет и любовь, и дружба, и преданность, и доверие. А пока Гарри всему не научится — ему еще очень долго место в этом мире.