(Не)красные

Баки нашёл контейнер с красными линзами, который, казалось, даже не пытались надежно спрятать, после всего, что им со Стивом пришлось пройти: война, Гидра, коды в голове Баки, Танос, пять лет врозь, а до этого ещё семьдесят. И вот теперь эти линзы как насмешка перед путешествием Стива во времени для возвращения камней бесконечности на место. Джеймс не глупый, он всё понял: Стив не вернется к нему, не к нему такому. Видя перед собой этот маленький кусок пластика, он чувствовал себя полностью разбитым. Неспособным собраться обратно самостоятельно. Ещё сильнее было молчание Стива — тот знал, что он терпеть не мог ложь, и все равно продолжал смотреть на него своими (не)красными глазами. Наверно, боялся его реакции, но, правильно говорят, лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Может, к этому времени ему уже удалось бы найти своё место в этом мире, а не разваливаться сейчас на куски, чувствуя, как что-то внутри отдирается с мясом и дикой болью. Баки понял, что больше не нужен в этом доме, потому что он, жалкая пародия на Баки из прошлого, и так захапал себе больше положенного, присвоил себе то, что ему не принадлежало изначально, одолжил на время у наивного Стива, который надеялся на возвращение своего Баки. Стив всё-таки догадался: Солдат всё это время притворялся Баки, ведь его память настолько дырявая и непрочная, что он даже не может собрать собственную личность до конца, не то что поддержать разговоры обо всем и ни о чём, которые Стив заводил с завидным постоянством, не обращая внимания на то, что Баки иногда не мог ответить, где вчера гулял. «А помнишь?..» — и каждый раз хотелось заорать: «Нет, я совсем ничего не помню!» И вот Стив понял, какой на самом деле лжец его Джеймс. Скорее всего, неправильно осуждать Стива за его долгое молчание, когда сам врал ему всё это время. Солдат осел на пол в ванной, уткнулся лицом в свои колени и начал раскачиваться, тихо шепча, повторяя одни и те же слова, умоляя не понятно кого, чтобы это оказалось каким-то глупым совпадением, случайностью. Хотелось верить в лучшее, но как же больно ото всех этих лишних сейчас мыслей. Слишком яркие они просто не давали поднять голову слабой надежде, топтались по ней берцами. Множество чувств и мыслей вертелось внутри, они сталкивались, разлетались и снова кружились, заставляя сердце биться чаще, не давая трезво мыслить, заполняя голову белым шумом. У Солдата, не привыкшего к такой мешанине внутри, потекли слезы, давая выход небольшой части боли, что рвала его на части. Стив, который показал, что даже у слаженного механизма есть чувства, его же этим и разрушил. Он дал ему шанс чувствовать, но он же и растоптал всё хорошее связанное с этим, ведь свои собственные серые глаза так и не перестали наливаться красным в присутствии Стива, а тот оказывается просто ловко это симулировал. Солдат больше не любим, он не вызывает теперь того искреннего обожания, тех светлых чувств, которые появились ещё в старом Бруклине. Он больше не тот Баки и не заслуживает красного блеска в любимых глазах, он стал недостоин после всего случившегося. Лживый, грязный, ущербный, с провалами в памяти, с плохим самоконтролем, и совсем не похожий на любимого человека из прошлого, у которого руки и совесть были чисты, а не в крови невинных людей. Солдат хорошо понимает разницу между убийством людей на войне, когда ты защищаешь мирных жителей, и тем, что делал он. На нём столько загубленных жизней висят неподъëмным грузом, и даже Стив наконец-то это увидел. Он был единственным кто до последнего верил, что Солдат такая же невинная жертва, а не настоящий убийца. Но, оказывается, в этом времени его просто жалели, как жалеют старую, когда-то любимую собаку, которую усыпить рука не поднимается, но всё равно трудно смотреть, как она мучается. Солдат решил, что нельзя здесь больше оставаться, потому что не хочет ещё больше боли и не до конца понятных ему чувств; Стив его поймëт, Солдат напишет ему записку, где скажет, что всё знает и желает счастья, не осуждает, хотя у самого внутри все будет сжиматься. Придавит её контейнером для линз, случайно уронив несколько капель из глаз на бумагу. Уйдет туда, где его, если и не любят, то всё равно примут в свои крепкие объятия и просто позволят быть собой. Таким вот сломанным лжецом, уже не надеющимся на лучшее.