Поучение Сян Тянь Да Фэйцзи

      Цинхуа заметил, как дворцовую прислугу внезапно охватило волнение. Они шептались, кучковались и со странным рвением принимались за работу, когда Цинхуа появлялся рядом. Мобэй-цзюнь выбирал слуг себе подстать — ни его, ни их не разговорить. Но Цинхуа всë равно допытывался.       Горничные отмахивались от всяких разговоров и шустро возвращались к делам с такой озабоченностью, что дальше до них попросту не достучаться — не услышат. Стражники и того проще, не разговаривали вовсе, а лишь молчали и так же молча прогоняли прочь. Лекарши бурчали под нос и сетовали на нелëгкую вместо ответа, лакеи без зазрений совести скрывались в коридорах, да так прытко, что и не догнать. И только библиотекари, ворчащие на непутëвого человека ещё с начала его службы, оказались довольно сговорчивы. Всей плеядой из трëх демонов они посадили Цинхуа за стол и уставши вздохнули — все разом.       — Не врëшь ли ты нам, случаем, что совершенно ничего не понимаешь? — уточнил один.       — Дел невпроворот, чтобы лгать вам вдобавок, — фыркнул Цинхуа.       — Напомни, прошу, из кого твоя шуба сделана? — вступился другой.       — Из белого дракона, — сказал Цинхуа.       И поправил пушистый белый мех, щекочущий челюсть. Более дельного применения шкуре дракона было не найти, шелковистая и тëплая шерсть так и просилась сделать из себя хотя бы накидку. Может, к холоду Севера Цинхуа и привык, было всё равно приятно носить на себе трофей Мобэй-цзюня.       — Из брачного подарка?       — Это всë формальности, вы же понимаете, — отмахнулся Цинхуа.       — Понимаем, — со вздохом кивнул библиотекарь. — Но остальные, к сожалению, не могут.       — То, что цзюньшан проявляет ко мне расположение?       Цинхуа знал, что для демонов это в новинку — проявлять к людям какую-либо симпатию и тем более выделять их на общем фоне. Неудивительно, что слуги были не готовы к тому, что новым веяниям последует их повелитель.       — Ох, нет. Этот этап они уже давно прошли.       — О чëм вы? — растерялся Цинхуа.       — Мы имеем в виду, — начал другой, — что ваш особый статус во дворце они давно приняли, это их не смущает. Но, как бы сказать…       — Они довольно чутко чтят традиции и придерживаются субординации, знаете…       — Да, к тому же они полагают, что всë это имеет место, раз уж они давно приняли вас как… своего в некоем роде.       Библиотекари тщетно намекали ему на что-то, чего Цинхуа всё никак не мог уловить. Огромным откровением для него стало то, что прислуга перестала ставить его в ряд с назойливой мушкой, случайно влетевшей в комнату. В лицо они, безусловно, уже ничего не могли ему сказать, но кто запрещал им так думать?       Пока два более взрослых и опытных библиотекаря безудержно сыпали на него одни и те же перефразированные мысли, их тихая и сдержанная помощница сидела рядом, не обмолвившись и словом. Она всегда была молчаливой и не говорила, пока её не спрашивали, но на этот раз, устав от неудач старших, спросила:       — Как вы считаете, почему цзюньшан подарил вам шкуру дракона?       — Он… проявил своё глубокое уважение ко мне, — чуть смущённо отозвался Цинхуа от непривычной для него идеи. Король проникся к нему уважением — для Цинхуа несколько лет назад такое было бы попросту немыслимо.       — Да, думаю, эту часть его дара вы рассудили верно, — она вежливо качнула головой и потупилась. — Но он бы не приподнëс традиционный брачный подарок, если бы хотел сказать только это.       — Был какой-то подтекст?       — Лорд Шан, все думают, что вы и цзюньшан помолвлены. Строго говоря, по традициям нашего царства, вы и помолвлены.       По Цинхуа будто прошëлся заряд электричества — колючий, быстрый и на порядок сильнее того, от которого он погиб. Его глаза в шоке округлились, а к горлу подкатил ком. Захотелось от неожиданности сбросить с себя шубу, чтобы лишний раз о ней не думать.       — Но король…       — Он думает, что вы знаете это, лорд Шан, — вопреки недовольным взглядам коллег, ответила помощница. — Простите, не совсем точно. Все думают, что вы это знаете, лорд Шан.       На несколько мгновений Цинхуа забыл, как дышать. Он бы мог принять, что неосведомлëнные подчинённые надумали и раздули в своих кругах нелепый слух, пусть и с трудом. Но ни за что бы не поверил, что этот слух правдив!       Он многие годы работал на короля, порой дольше некоторых демонов. Он знал его, знал лучше, чем кто бы то ни был, — он его создал. Его король — это скала, это несокрушимый гранит, это крепчайший лëд. Цинхуа, вынужденный довольствоваться весьма бедственным положением, принимал то, каким создал этот мир и Мобэй-цзюня в частности. И то, что для исполнения мечт одного желания недостаточно.       Мобэй-цзюнь всё время смотрел не просто со снисхождением, но и с интересом.       — Вы не можете быть в этом уверены! Представляете, как глупо всё это звучит?       — Представляем, — удручëнно сообщил один из библиотекарей.       — Он… Он очень и очень подозрителен, он скуп на любые чувства! Да я себя к себе не подпустил бы, думаете, Его Величество бы осмелился?       — Если мы согласимся с вами, мы оскорбим и вас, и цзюньшана, а мы не можем рисковать вдвойне, поймите.       — Не пойму, — огрызнулся Цинхуа. Тяжесть шубы на плечах въедалась ему под кожу. — Это глупая насмешка. Глупее некуда.       — Лорд Шан, король принципиален, — снова вступилась помощница, как бы защищая наставников. — Слов на ветер не бросает.       Цинхуа вспылил и резко встал, сжав челюсти, и библиотекари опасливо вздрогнули. А их помощница взглянула на Цинхуа бесстрашно, но с пониманием. Она вкрадчиво на него посмотрела, и что-то в её взгляде заставило Цинхуа сникнуть.       — Думаете, король позволил бы нам так подшутить над вами? — спокойно уточнила она.       Чувство юмора у Мобэй-цзюня отсутствовало напрочь.       — Он не любит шутки, — покачал головой Цинхуа.       — И достаточно сильно вас уважает, чтобы никогда не позволить подобному случится. Не о такой вещи, не в таком масштабе. Скажите, лорд Шан, мы когда-нибудь шутили над вами из злых побуждений?       Самое злобное, что библиотекари когда-либо делали ему — специально путали порядок книг в одном из отделов, когда Цинхуа окончательно доводил их разговорами. Даже не усмехались лишний раз, хотя повод для этого сыскать было проще некуда. Они привыкли к нему быстрее всех прочих, приняли, хотя для этого не было причины. Цинхуа считал, что поступали они так из жалости, которой чудом, как демоны, оказались не обделены. Он переглянулся с демоницей и впервые подумал, что мог бы вместо снисхождения снискать и их уважение.       — Вы бы этого не сделали, — он отвëл взгляд и краем глаза заметил, как библиотекари расслабились.       Демонице не понадобилось спрашивать вновь, Цинхуа прочитал всё по её лицу. «Тогда почему вы не верите, что это правда?» Он давно научился не верить чему-то настолько хорошему — подвох таился в каждой мелочи. После белой полосы неотвратимо следовала чëрная. Минута счастья оборачивалась годами невзгод. Цинхуа не смотрел на мир трезво, он глядел на него с самых худшим ожиданием.       Вместо того, чтобы присесть обратно, Цинхуа коротко попрощался с библиотекарями и шустро вышел. Они могли бы, опираясь на домыслы и слухи, прояснить ему всё туманное и непонятное, впрочем, был и тот, кто прояснил бы куда лучше. Сама это мысль — выйти замуж за Его Величество — не вызывала отвращения. Или недовольства. Но оставляла за собой слишком много вопросов, слишком много сомнений.       Разве это на самом деле достойное решение? Политически оно, безусловно, несостоятельно, как ни погляди, но что насчëт чувственной стороны вопроса, не обременённой прагматикой? Не способ ли это оставить Цинхуа рядом, что бы ни случилось, а не проявление влюблённости и расположения? Не ловушка ли это? Не издëвка? Мобэй-цзюнь разве когда-либо был достаточно язвителен, чтобы устроить насмешку подобного размаха? Откуда у него могло бы появиться желание так поглумиться? Может, как ни странно, проблема никогда не была в нём? Может, как вполне закономерно, проблема всегда состояла в Цинхуа?       Никто, кроме него, не сомневался в решении короля — прислуга расступалась перед Цинхуа, как перед высшим, как перед самим монархом. На подходе к королевским покоям Цинхуа не заметил ни единой души. Впрочем, никто и раньше не смел входить в покои Мобэй-цзюня, в особенности утром. Кроме Цинхуа. Никто не смел его беспокоить и указывать ему. Кроме Цинхуа. Стоило намного раньше заметить такие бросающиеся в глаза детали, но есть что-то, что слепит куда сильнее влюблённости. И Цинхуа не понимал, испытывал ли он страх, когда входил в королевские покои.       — Ваше Величество, — сказал он, войдя в комнату до того тихо, что никто бы его и не услышал. Даже Мобэй-цзюнь.       Цинхуа остановился около его кровати, чувствуя слабость в ногах при виде Мобэй-цзюня. Спящего и уязвимого, с неряшливыми длинными волосами, стекающими по лицу и плечам. Мобэй-цзюнь не позволил бы ни одной живой душе увидеть себя беззащитным, и очень легко позволил Цинхуа. Наверное, это самое глупое решение из возможных. Наверное, никому не стоило так сильно полагаться на предателя. Наверное, Мобэй-цзюнь был прав, когда намеренно не спрашивал мнения Цинхуа на этот счëт. Цинхуа и впрямь побоялся бы остаться.       Мобэй-цзюня разбудило лëгкое прикосновение. Цинхуа невесомо скользнул ладонью по его морозной скуле, и тот сонно поморщился. Рука одëрнулась почти рефлекторно, но взгляд Цинхуа намертво вцепился в Мобэй-цзюня. Опасливо, растерянно.       — Цинхуа, — Мобэй-цзюнь прошептал его имя по привычке, сонно и глухо.       — Ваше Величество, — повторил Цинхуа, не сдержав в голосе беспокойства, и опустился на пол рядом с изголовьем кровати.       Правильно ли до сих пор обращаться к нему так? Мобэй-цзюнь никогда его не поправлял, но нельзя же, в самом деле, называть своего будущего супруга по статусу. Или того требуют обычаи? Или того требует Его Величество?       Мобэй-цзюнь сонно поворчал, явно не желая подниматься. У Цинхуа нет ни вестей, ни чая. Ему бы вернуться за всем этим, собраться с мыслями, но его сердце жаждало ответов. Таких, в каких не будет и шанса на сомнения. У него никогда не должно быть шанса на сомнения, иначе он пропустит ещё несколько помолвок, а, может, и собственные похороны, ведь не будет до конца уверен, что мёртв!       — Мобэй, — позвал Цинхуа, чувствуя, что в ворохе бессмысленных вопросов у него не осталось места на волнение и промедление.       Он был почти уверен, что за это не последует наказание. Что звать Его Величество по имени — вовсе не дерзость, а естественное положение дел. Цинхуа же будущий супруг, не так ли? Где-то на подкорке его тревога забила в гонг.       До этого безмятежный, Мобэй вдруг заворочался и перевернулся на бок, медленно открыв глаза. Цинхуа не подготовил себя к тому, что тот проснётся так быстро, лишь заслышав своё имя, и опешил.       — Да, Цинхуа, — Мобэй отозвался размеренно и спокойно, так аккуратно, что невозможно было не услышать в голосе его довольства.       Его лицо почти никогда не менялось. Оно всегда ровное, уверенное, но на этот раз — мягкое. Будто те пара секунд, когда он только-только вставал с постели, растянулись на долгие часы вперёд.       — Мы… Мы женимся, — судорожно выдал Цинхуа и понял, что спустился на пол не зря — дрожь в ногах бы начистую выдала его беспокойство.       Мобэй молча моргнул.       — Я имею в виду!.. Это довольно серьёзный шаг, вам не кажется? Узаконенные отношения, свадьба, традиции, придётся так много подготовить и так много кого предупредить. Это сотни писем! И несколько объясняющих писем для некоторых из школы, чтобы они не решили, что это выкуп или похищение, — Цинхуа чувствовал, как язык всё сильнее заплетался. — Мы ни разу об этом говорили… Я имею в виду.       Мобэй не из особенно болтливых. Хоть Цинхуа и научился понимать его по одному лишь выражению лица, такая молчаливость всё же не шла никому на пользу. Временами Мобэя не разговорить, временами он мог неделями и слова не вымолвить. Неудивительно, что даже собственная свадьба никогда им вслух не обсуждалась.       — Ты хочешь?       — Я очень хочу! — выпалил Цинхуа.       Ему определённо есть что спросить. Какие обязательства на него накладывала помолвка, стоило ли уведомлять о ней главу Юэ, можно ли от неё отказаться, как от неё отказаться, почему, то есть, почему? Их брак не имел никакого смысла, он не принëс бы Северу ни связей, ни благ, ни, если заглядывать далеко, наследниц и наследников. Мобэй не поступал во вред себе и царству. В первую очередь он — король, а раз титул стоял первее личности, то и обязательства стояли первее личной жизни. Мобэй куда выше спонтанных… предложений руки и сердца.       Значит, свой шаг он обдумал и после всех размышлений решил, что этот шаг достоин огласки, и от одной этой мысли у Цинхуа скрутило в животе.       Мобэй сощурился, и Цинхуа заметил, как он слегка поджал губы, с едва уловимой досадой.       — Ты хочешь отказаться? — бросил Мобэй, и его тон резко стал ледяным.       — Я этого не говорил, — попытался оправдаться Цинхуа.       — Ты не принял дар?       — Было бы странно тогда делать из него шубу.       — Ты хочешь уйти?       С каждым разом вопросы врезались все глубже, но задевали не Цинхуа. Он помедлил с ответом, не зная, как увереннее заявить о своём намерении остаться, и Мобэй осел на кровать, выпрямившись. Тишина впервые перестала его устраивать. Он нахмурился и вцепился в Цинхуа выжидающим, опасливым взглядом, побаиваясь не столько Цинхуа, сколько его решения.       Цинхуа бы не пришёл под самое утро в покои Мобэя, чтобы сообщить об уходе. Если бы ему и впрямь захотелось покинуть Северную обитель навсегда, то он бы никого не оповестил. Он бы сбежал, поджав хвост, когда его никто не смог бы заметить, ночью или во время работы на Аньдине. Цинхуа понимал, что сейчас для побега выдалось худшее время, а рисковать Цинхуа боялся ещë сильнее, чем ждать. Однако вряд ли это понимал и Мобэй.       — Нет, — сказал Цинхуа тихо и тут же повторил, стараясь звучать убедительнее: — Нет! Я не собираюсь. И не хочу. Всё только стало налаживаться, это было бы… глупо, по меньшей мере. И недальновидно. Трусливо, если можно так выразиться.       Когда всё шло как ни на есть лучшим образом, Цинхуа заходился в подозрениях и недоверии. Он привык вечно бежать, как белка в колесе, подгоняемый людьми, демонами, обстоятельствами. Почти никогда ему не давали шанса на передышку. После подобного образа жизни любой отдых — непозволительная блажь, из-за которой можно разучиться правильно переставлять лапы.       Мобэй безмолвно всматривался в лицо Цинхуа, ловил взглядом проступавшую нерешимость, и Цинхуа потупился. Он снова умудрился всë испортить. С каждым разом у него выходило всё лучше и лучше, если о прогрессе в обратную сторону можно так сказать. Его Величество наверняка уже устал терпеть эти вечные недоразумения. Он сам какое-то сплошное недоразумение.       — Хорошо, — сказал Мобэй, и в нём не проступило ни тревоги, ни раздражения. — Я хочу быть уверен, что это не изменится.       — Нет, не изменится. Не думаю.       — Ты в этом не уверен, — хмыкнул Мобэй.       — Я ни в чëм не уверен. Никогда. Иногда мне кажется, что я совсем ничего не понимаю, и больше уверенности это не приносит.       Цинхуа приложился лбом к холодной кровати, и мороз от неё обжигал кожу. Всё это звучит жалко, как оправдания, коими его слова и являлись. Цинхуа предложили выйти за того, о ком мечтал, а что-то внутри него неистово рвалось к побегу, словно желало не свободы, а существования в вечно подвешенном состоянии. Он так старательно пропускал всё мимо ушей: ухаживания, заботу, благосклонность — что легче было принять его за глухого. Или слепого. В нём остался хоть какой-то орган чувств, информацию от которого он не искажал в угоду собственной недоверчивости?       Длинные холодные пальцы скользнули по его волосам и развязали их. Они и так были убраны небрежно, а теперь и вовсе растрепались, скатившись по спине и плечам. Мобэй перебирал пряди Цинхуа в когтях, не смея даже тронуть кожу, и Цинхуа, хоть и так ничего не видел, зажмурился от самого противоречивого набора эмоций, только что на него накативших.       — Почему я? — вздохнул он.       Рука Мобэя застыла на мгновение.       — Не понимаю вопроса.       — Мне не приходило в голову, что я смогу заслужить ваше доверие. Не настолько быстро. Прошло не так много времени после моего возвращения, я бы и сам не доверял предавшему меня беглецу.       — Ты не предавал.       — Я сделал это дважды, — из Цинхуа вырвался непроизвольный смешок, так неожиданно и нервно, что он не успел его подавить.       — Ты ответил, — Мобэй помедлил, будто специально прикусил язык, так неприятно ему было говорить: — тем же, чем тебе отвечал я. Это было справедливо.       Справедливо? Если Мобэй и злился, то «справедливо» — худшее слово, чтобы описать своё недовольство. Цинхуа повернул голову, и рука Мобэя так и замерла рядом с его лицом, не двинувшись и не прикоснувшись к нему. Возможно, телепатическая связь наладилась между ними обоюдно, ведь при виде запутавшегося Цинхуа Мобэй нашёл нужным уточнить:       — Я первый не исполнил своей клятвы.       Цинхуа жив — это вполне себе исполнение клятвы! Он мог бы десятижды быть мёртв, если бы Мобэй не успел прийти хотя бы на один зов, если бы он поленился или прогадал момент, или попросту решил, что жизнь слуги не стоила того, чтобы вставать утром с постели. «Служи мне как следует, и я о тебе позабочусь». С этим у Мобэя никогда не случалось проволочек.       — Вы про посольшу? Это была грязная игра, вы бы не позволили этому случиться, если бы это было в ваших силах.       — Нет, — отмахнулся Мобэй.       — И от дяди вы меня спасли. Оба раза. Оба раза в этом не было большого смысла, ведь по большей части единственное, чем вы рисковали — мной, но я до сих пор здесь. Благодаря вам.       Мобэй спас дважды предателя, ни секунду не подумав над тем, что мог оставить его на суд дяде. Такое даже нельзя назвать милосердием, настолько огромен и удивителен акт доброй воли. Цинхуа вспоминал и говорил о всяком моменте, когда помощь Мобэя была ему жизненно необходима, а тот мрачнел с каждым сказанным словом, пока не прервал его и не потребовал:       — Хватит.       Цинхуа вздрогнул и замолчал, почти рефлекторно захотел отпрянуть, но Мобэй вдруг аккуратно провёл ладонью по его скуле, и Цинхуа оказался обездвижен, пригвождëн. От этого и впрямь невозможно отказаться.       Мобэй смотрел сверху-вниз, однако Цинхуа не ощущал давления, не ощущал привычной для него властности или строгости. Всё, что он раньше принял бы за снисхождение, перемешалось в светлом ледяном взгляде, и Цинхуа поймал себя на мысли, что впервые видит Мобэя искренне встревоженным. Беззлобным, привычно невозмутимым, но в таком заботливом волнении, будто он и впрямь глядел на кого-то важного. Кого-то хоть сколько-то особенного.       — Я обязан тебе жизнью. Больше раз, чем мне следовало бы, — его касание защекотало. — После заклинательской школы, на дороге. Ты спас меня — рискованно и бессмысленно для человека, для заклинателя. Думал, ты искал покровителя, но он не был тебе нужен. Покровительства ты не просил никогда. Дядя, семь ступеней мастерства. Ты очертил огненный круг — безрассудно и бесполезно: ты всё равно из него вышел. Думал, ты пришёл извиниться, но ты был зол — злее, чем я. И ушëл.       Последнее слово соскочило с губ резко, несдержанно. Цинхуа изошëлся бы в сожаления, если бы Мобэй поспешно не продолжил:       — Поступок посольши не изменил моего мнения. Клятва была нарушена задолго до. Ты не обязывался меня защищать, но всякий раз, как моя жизнь оказывалась в твоих руках, ты был готов пожертвовать свою. Я обязался и не справился.       Его пальцы забрались под ворот нижних одежд, припали к больному плечу. Тело Цинхуа по цвету немного напоминало только что освежëванную курицу. Впрочем, для большинства демонов отличия между ним и курицей были невелики. Цинхуа знавал травмы и похуже этой, из-за Мобэя в основном.       — Это не от вас, вы же знаете. Иногда я получаю синяки от того, что плечом стены задеваю.       Мобэй уже давно не вспоминал о том, что может сам оставить на теле Цинхуа болезненные отметины. Он не бил — за всё это время даже не пытался, а Цинхуа бдил очень внимательно.       — Я никогда не думал, — чуть отрешённо заговорил Мобэй, — что ты оставляешь их ненамеренно.       На мгновение мороз обжëг Цинхуа, но тут же сменился на мягкую прохладу. Цинхуа застыл, буквально загнанный в тупик своими же ожиданиями. У него всегда было туго с пониманием некоторых вещей. У Мобэя всегда было туго с разговорами, по крайней мере до тех пор, пока разговор не оставался единственным выходом из ситуации. Цинхуа затараторил:       — Вы думали, я могу это выбирать? Что я согласен? То есть, все разы, когда меня колотили или швыряли из стороны в сторону, вы думали, что ухаживаете, а я вам отвечаю? Что я соглашаюсь на это всё потому, что понимаю? Поэтому я был единственным вашим слугой, что так часто терпел побои? «Три раза в день» всё время было про меня?       Ему хотелось хвататься за волосы, но он быстрее вырвал бы их, чем успокоился. Он больше десяти лет совсем ничего не замечал? Впрочем, возможно ли было заметить? Возможно ли было связать все разрозненные куски в единое полотно, если не представлялось никакой возможности? Почему никто до сегодняшнего дня не дал ему ни единой подсказки?       Цинхуа глубоко вздохнул и выпрямился. Мобэй убрал руку, и Цинхуа наспех поправил своё одеяние и свисающая с плеч шубу. Дары не принято отдавать обратно, но Цинхуа соврал бы, сказав, что эта мысль не промелькнула в голове. Отказаться, сбежать, сослаться на непонимание, удивление и страх — это всё очень легко, выучено и понятно. Это бьёт, но бьёт недостаточно, чтобы отказаться от такого простого, привычного плана. Цинхуа готовился сорваться с места, но остался на коленях, противостоя поистине животной панике.       — Поднимись.       Цинхуа растерянно взглянул на Мобэя, а тот, не сбавляя уверенного приказного тона, повторил:       — Поднимись.       И указал на место рядом с собой. После помолвки Мобэй ни разу не обмолвился о том, чтобы поменять что-то. Он не делил с ним покои, не посылал бумаг для заверения брака, не тянулся за поцелуем. Демоны вообще целовались? Или свою привязанность они могли выражать лишь через насилие?       Цинхуа ни за что бы не подумал, что окажется здесь — в покоях Мобэя, на его кровати, лично им приглашённый. Грудь заполнил жаркий трепет. Стоило уточнить прежде, чем послушно выполнить приказ? Возможно, Цинхуа уже был на это не способен. Разум плыл, представления пали. Цинхуа хотелось отдохнуть. Выдохнуть, распластаться на чём-то мягком и отпустить заботы. Он посмотрел на Мобэя как-то затуманенно, неясно, и тот притянул ближе, почти не оставив между ними расстояния.       — Если ты отвергнешь предложение, — начал Мобэй, — ничего.       — Я не говорил такого! Это лучшее предложение, которое я мог получить в жизни, к тому же мой отказ оставит слишком много неловкости между нами, которую в конечном счёте вы не сможете терпеть и будете вынуждены так или иначе ограничить общение со мной, то есть, к примеру, выгнать или…       — Ты останешься.       — Это очень радикальное решение, конечно, но нельзя совсем исключать шанс…       — Никогда. Я никогда так не поступлю.       — Но что тогда мне сделать, если… недопонимания между нами не исчезнут?       — Остаться, — он погладил Цинхуа по щеке, и его взгляд смягчился. — Останься со мной, Цинхуа.       Взгляд Мобэя пробрал глубоко, почти до самого сердца. Людей ценили за что-то. За доброту, за полезность, за умелые руки или талант в каком-то деле. По крайней мере, если Цинхуа когда-либо и ценили, то за его качества. Никто не хотел оставлять его рядом беспричинно, по крайней мере, до Мобэя.       Мобэй не врал — сильнее всего он желал, чтобы Цинхуа никуда не уходил. Ведь это признак верности. Или любви. Всего вместе, если свезло. Цинхуа набрал в лёгкие воздух и процедил его через зубы, медленно расправил грудь.       — Вы же знаете, я не могу вам отказать, — уголки губ непроизвольно поползли вверх. — Не хочу, я имею в виду.       Он наклонил голову. Мобэй заправил выпавшие на лоб пряди ему за ухо и сбросил пушистую белую шубу с его плеч.       — Она мне нравится, — буркнул Цинхуа, и Мобэй недоверчиво сощурился. — На самом деле. Не буду от неë отказываться, я принял ухаживания.       — Не принял.       — Я оставил дракона себе.       — Ты сомневаешься, — напомнил Мобэй. — О принятом даре не сомневаются.       — Перед свадьбой все сомневаются.       — Откуда ты знаешь?       От подозрения его голос стал ниже, и Цинхуа пробило на смех.       — Думаете, у вас есть конкуренты?       — Нет. Не конкуренты.       — Соперники, — догадался Цинхуа. — У вас их тоже нет. Я свободен. То есть, занят. Вами.       Он снова засмеялся и почувствовал, как лицо его выглядит всё глупее и глупее. Внутри горело не счастье — восторг. Он впервые оказался нужен кому-то настолько, что этот человек хотел его постоянного присутствия. Или демон. Несущественно, вовсе несущественно, когда речь заходит о приязни и любви. У демонов всë не как у людей, но, в сущности, всё то же самое. Мобэй осторожно придержал Цинхуа за челюсть и поцеловал в лоб. Холодные губы будто оставили отпечаток, так явно Цинхуа ощутил прикосновение.       Если таешь в чьих-то руках, важным перестаёт быть всё. Мобэй отодвинулся, а Цинхуа, сжав его полураспущенный ворот, потянулся и клюнул его в губы. До того быстро, что сам не успел этим насладиться — потянулся снова, задержавшись, и лишь тогда сел на место. Нет ничего зазорного в том, чтобы целоваться с женихом, пусть и чувствовалось всё это совершенно против правил. Неожиданно, резко, слишком приятно, чтобы сожалеть.       — Нам нужно заверить помолвку, верно? — улыбнулся Цинхуа. — Сделать всё это официальным.       Мобэй смотрел на него молча, не пытаясь даже раскрыть губы, очевидно, слегка поражённый поступком Цинхуа. Он обвил его руками и прижал к раскрытой груди, целуя в макушку, и чем дольше держал, тем сильнее крепчала его хватка.       — Люди часто прибегают к брачным договорам. Расписывают свою супружескую жизнь до мельчайших деталей — я слышал, некоторые заверяют даже количество объятий на месяц.       Мобэй бессвязно пробубнил ему что-то в макушку, подтянул выше и мазнул губами по щеке. Цинхуа вдруг подумал, что, возможно, ему сейчас не до обсуждений или разговоров. В его движениях никакой грубости или вспыльчивости, его касания выверены, но хватка — цепкая, едва не железная. Мобэй не собирался отпускать Цинхуа.       Он почти не трогал Цинхуа последние месяцы. Позволял себе уединëнные беседы, частые встречи, браться за него, чтобы удобнее перенестись во дворец, но так редко протягивал руки, что Цинхуа просто принял — Мобэй не любитель прикосновений. А теперь он так старательно сокращал любую дистанцию, трогая, целуя, гладя всё, что только сможет, будто очень долго изнывал по любой близости. Его касания больше не отдавались холодом, кожа не покрывалась мурашками. Цинхуа машинально прикрыл глаза, вверяя себя в чужие руки; Мобэй прильнул к его шее, оставив на ней долгий трепетный поцелуй, и ещё сильнее сжал Цинхуа в объятиях.       — Осторожнее, — предостерёг Цинхуа. — Я ещё не окреп достаточно, чтобы выдержать всю силу ваших рук.       Мобэй утробно промычал, заворочался и невесомо поцеловал его в изгиб шеи, совсем рядом с плечом.       — Знаете, вы так и не пригласили меня жить в своих покоях, так что, полагаю, самое время…       — Ты не хотел делить со мной постель в открытую.       Цинхуа непонимающе хмыкнул, и перед глазами пронёсся случай на Стальных Вершинах.       — Я и помолвлен не был, так что…       Мобэй тут же прижался к нему губами, и Цинхуа усмехнулся из-за щекочущего чувства.       — Я перееду, пожалуй. В эти покои. Ты же не против, Мобэй?       — Ты прекрасен, — невпопад проронил Мобэй. — Оставайся.