Осенняя поделка

— Такой подойдет? — уточняю я, протягивая Маше лист. Она отвлекается от веток рябины, в которых торчит уже минут десять, оборачивается, придирчиво оглядывает листок и сокрушенно мотает головой. — Просили какие-нибудь необычные, яркие или с редких деревьев. — А этот чем не необычный? — возмущаюсь я. — Желто-зеленый березовый? — с легкой, но невеселой улыбкой спрашивает Маша, и я согласно киваю. Вопрос, где в восьмом часу в черте города найти редкие и необычные листья, остается открытым, но вслух я его не озвучиваю. Во-первых, Маша наверняка думает о том же. Во-вторых, она же не виновата, так зачем с нее спрашивать? — Ненавижу всю эту осеннюю школьную муть, — вместо этого выдыхаю я. И тут же прикусываю язык, потому что и это звучит, словно обвинение, а обвинять Машу я ни в чем не хочу. — Я тоже, — признается она. Я опускаю глаза и задумываюсь, а есть ли хоть у кого-то об этом хорошие воспоминания? Я осень ненавидел еще с сада. По большей части, конечно, за то, что осенью меня забирали из деревни, от бабушки с дедушкой, и возвращали в город, к дисциплине, распорядку и воспитанию. Но и за все эти «праздники осени» — тоже. Почему-то о том, что мне на очередной утренник нужен гербарий и костюм дождя, воспитатели всегда объявляли в последний момент, а передавать это родителям тогда, когда уже было слишком поздно что-то придумывать, приходилось мне. Заканчивалось это, разумеется, плачевно — зареванный и крепко выпоротый я стоял в углу, пока отец собирал злосчастные листья, а мама пришивала к моей футболке какие-то обрезки ткани, которые должны были напоминать струи, ругалась и обещала, что отец, как вернется, задаст мне за то, что они вместо отдыха после работы занимаются такой ерундой. Отец, вернувшись, и правда задавал, но уже не так сильно — лишь бы матери угодить. В школе было не лучше. В первом классе, когда учительница сказала на следующий день принести листья, бумагу и клей для аппликации, а я вечером передал это маме, они в парк взяли меня с собой, и я видел, как, пока мама собирала листья, отец срезал с берез тонкие ветки. Понимал, для чего, и очень боялся, что не ошибусь. Не ошибся. Следующим летом, перед вторым классом, я тайком привез из деревни в дедовой книге кучу красивых, заранее набранных листков и цветов, чтобы не повторять прошлогодний опыт, и в итоге все равно поплатился за попорченный том Чехова, страницы в котором от листвы пошли волнами, но в тот раз мне хоть досталось не розгами, и почти без скандалов, а потому повторял этот фокус еще трижды, пока не понял, что поделки из листьев мне больше не задают. Наверное, имея подобный опыт, можно было догадаться, что Стёпке в школе будет не легче, но я не догадался. В саду у него было спокойно, без подобных фокусов, даже про костюмы предупреждали сильно заранее и всегда уточняли, есть ли возможность их сделать или нужно будет подумать о помощи, так что я искренне верил, что времена изменились… — Слушай, — зову я, чтобы отогнать от себя эти мысли. — Около филармонии же дуб растет, помнишь? — Дубы позднее желтеют, — с сомнением говорит Маша. Я смотрю на пакет у ее ног, понимаю, что разнокалиберных и разноцветных листов березы, рябины и даже клёна мы все равно уже набрали, и улыбаюсь: — Тем необычнее. Зеленый осенний лист — разве не чудо? И Маша соглашается, видимо, тоже желая отвлечься. Пока мы едем из парка в центр, к филармонии, я осторожно спрашиваю и узнаю, что мое детство — не единственное несчастливое в нашей семье. Я и раньше это знал, разумеется — видел по Машиному поведению, понимал по некоторым ее триггерам и тому, что со своей матерью она в конечном счете перестала общаться, по тому, что в родной город она не ездила даже на каникулы, пока училась, не то что потом… И все-таки реальные истории, подробные и болезненные, я от нее слышал не часто, и тем ценнее вдруг оказалось услышать ее теперь. — Но мы же с тобой не такие, — говорю я, паркуясь. — Мы же знаем, что Стёпка ни при чем. — Знаем, — соглашается Маша. — Поэтому мы и здесь. У филармонии мы выясняем, что нам повезло — дуб тоже начал желтеть, но не так активно, как все вокруг, так что листьев мы набираем разнообразных, а заодно добавляем к ним пару желудей, которые находим рядом. Маша хочет взять еще и несколько веток — просто на всякий случай, но я прошу этого не делать, и она соглашается. Понимает, почему. Пакет в Машиных руках значительно распухает, мои ноги и плечи от дождя промокают насквозь, а я понимаю — я не злюсь. Ни на Машу, ни на Стёпку — хотя это и очевидно, но еще и на Стёпкину школу с этой дурацкой поделкой — ни капли злости или раздражения. А казалось бы. Домой мы с Машей едем, будто с обычной прогулки. Обсуждаем, что на выходные обещали относительное тепло без дождя, и куда в честь этого можно съездить погулять, подпеваем песням на радио, шутим, что, если отжать нашу одежду, можно сэкономить на воде. На светофоре я замечаю, что Маша гуглит примеры поделок из листьев, и даже не удивляюсь — она же самая лучшая, конечно она ко всему готова. Дома мы слышим от Стёпки, что, пока нас не было, он уже сделал математику и письмо, хотя мы и разрешили ему пока отдыхать, и это меня не удивляет тоже. Это же Стёпка, в нем совести больше, чем во всех остальных знакомых мне детях, он бы не стал лениться, пока мы работаем — не в его привычке. А еще мы узнаем, что идея для аппликации у него уже тоже есть, и что наша помощь ему не нужна. Пока мы с Машей переодеваемся в сухое и теплое, отогреваемся чаем и шепотом продолжаем делиться всем тем, чем раньше не делились, Стёпка старательно мажет все кругом клеем, кромсает ножницами и дополняет красками. Меня тянет вмешаться, но я сижу и вместо этого рассказываю Маше, что к поделкам меня в детстве не подпускали — мама боялась, что я все испорчу, и им с отцом придется снова идти за листьями. А она отвечает, что однажды отец наказал ее за четверку по трудам, потому что поделку ей помогали делать, а раз учителю она не понравилась, значит, Маша ее по пути испортила. — Они — уроды, — говорю я Маше, не слишком переживая о том, что это может быть ей неприятно. — Как и твои, — соглашается она. И добавляет: — Извини. А я просто ее обнимаю, потому что это лучшее из того, что я в такой ситуации могу. Стёпкин стол от клея и кусочков листьев мы отмываем вместе, пока сам Стёпка, довольный собой, отмывает от них себя любимого и немножко кота. На следующий день, когда Стёпка приносит из школы пятерку и рассказывает, что его работу учитель оставила себе, чтобы повесить в классе на доску, мы с Машей радуемся не меньше его, и искренне его хвалим. А он нас благодарит и говорит, что листья были очень хорошие. Я чувствую, что постепенно перестаю ненавидеть осень и гербарий. И Маша, судя по взгляду, перестает тоже. Значит, мы и правда лучше, чем наши родители. И это хорошо.