Иллюзия невинности

1965 год, Токио В главном офисе «Japan Airlines» было практически не протолкнуться. Тут и там сновали то путешественники, старающиеся урвать билеты на острова подешевле, то служащие, которым требовалось отправиться в командировку. Чимин, предполагавший, что они с принцем столкнутся с подобным, предложил последнему остаться дома, а уже сам Пак в одиночку купил бы два билета в Сеул, но отчего-то Его Высочество заупрямился и захотел явиться в офис авиакомпании лично. С Ли Тэхёном было совершенно бесполезно спорить, а потому журналисту оставалось только смириться, и постоянно ненавязчиво быть рядом с омегой, дабы какой-нибудь особенно наглый клиент «Japan Airlines» ненароком не пихнул локтём царственную особу. Сам же Тэхён вышагивал меж ровных рядов сидений, расположенных напротив множества касс, с воистину императорским спокойствием и грациозностью. Он даже не тратил усилия, чтобы бросать на кого-то возмущённые взгляды, полностью делегировав эту обязанность Чимину. А уже альфа то отбивался от толкающихся в очереди, то периодически выкрикивал возмущения на японском, то выискивал им с Его Высочеством места в зоне ожидания, пока их очередь к кассе не подошла. — Надеюсь, эта толкучка не портит вам предвкушение от предстоящего возвращения домой, — стараясь неумело отшучиваться, с лёгким смешком произносит Пак, когда они с принцем наконец садятся на два чудом освободившихся сидения. — Поверьте, господин Пак, после двадцати лет ожидания, мне не трудно перетерпеть некоторые неудобства, тем более жизнь заставляла терпеть и кое-что похуже толкучки в очереди. — Вы о временах, когда началась война? — высказывает предположение журналист, на что в ответ получает сдержанный кивок. — Можете рассказать подробнее о том периоде? Если я правильно помню, ваш старший брат даже успел поучаствовать в боях на Халхин-Голе. — Да, Намджун тогда поддался всеобщему идиотизму и с чего-то решил, что раз он будущий император, то должен геройствовать. Хотя не исключаю, что он вознамерился ненадолго сбежать от несчастливого брака. В любом случае, эта авантюра ему ничего не дала кроме осколка снаряда, угодившего в живот. Настоящее чудо, что его успели оттащить с поля боя и спасти, иначе Чосон потерял бы своего наследника. В любом случае, после этого инцидента император строго настрого запретил кому-либо из принцев участвовать в боях. Босона, который ранее периодически уезжал в Японию на учёбу, тогда окончательно определили в военную академию здесь в Токио и так же строго настрого запретили появляться в Сеуле, пока война не закончится. Отец боялся, что стоит этому мальчишке оказаться в Чосоне, он тут же отправится в рядах добровольцев воевать в Китай. — А что же ваш супруг? — Даже не рассчитывайте, что у вас получится обвинить в трусости человека, получившего тяжёлое ранение ноги в Почхонбо, — у Чимина даже в мыслях не было подобного, однако с Тэхёном, который вспыхивал в то же мгновение, когда речь заходила о его семье, лучше было не спорить. — Хосок даже после восстановления продолжал иногда прихрамывать, и я поставил ультиматум, что он покинет Сеул только через мой труп. Премьер-министр, на удивление, здесь меня поддержал и также заявил, что его сын куда нужнее в столице. — Когда в Сеуле стало очевидно, что Япония проигрывает? — Мы до последнего надеялись на лучшее, но уже в сорок пятом стал очевиден скорый крах. Однако не скажу, что во дворце мы даже тогда о чём-то тревожились. Жизнь текла своим чередом, — омега ненадолго замолкает, а после бросает быстрый взгляд по сторонам и с лёгкой непринуждённостью, будто только что не говорил о войне, произносит: — Кажется, наша очередь подошла. Тэхён спешно поднимается со своего места и направляется в сторону одной из освободившихся касс, и Чимину не остаётся ничего, кроме как пойти за принцем следом. Внутри поселяются подозрения, что омега словно сбегает от неприятного диалога, но журналист старается на этих догадках не концентрироваться. В конце концов, Его Высочество имеет полное право не желать рассказывать подробности о непростых для него и его семьи годах. — Добрый день, — здоровается принц с сотрудником авиакомпании, и Пак предпочитает встать чуть в стороне, ожидая лишь когда потребуется достать деньги, но к его изумлению, принц сам достаёт из своей небольшой сумки стопку купюр, которую протягивает кассиру и остаётся лишь гадать, откуда у давно растерявшего все богатства принца столько средств. Или про своё финансовое состояние Тэхён лукавил? — Нам, пожалуйста, два билета на Гонолулу на ближайший рейс и обратно в Токио через два или три дня. После возвращения ещё через два дня два билета в Сеул. — Ваше Высочество, что происходит?! — Чимину даже едва удаётся контролировать голос и не показывать своё шоковое состояние. — Откуда у вас деньги и зачем нам на Гавайи? — Во-первых, мои деньги не ваши проблемы, а во-вторых, у меня есть дела на Гавайях, — как ни в чём не бывало отвечает принц, словно во всём происходящем не было ничего удивительного. — У вас даже нет американской визы! — Чимин будто разговаривал с живущим в собственных нереалистичных мечтах ребёнком, которому приходилось объяснять банальные аксиомы. — Боже, я совсем забыл об этом досадном обстоятельстве, — ненадолго задумывается принц, но вскоре продолжает с тем же спокойствием: — но полагаю, её совсем не составит труда получить. Что удивительного в пенсионере, который хочет несколько дней провести у океана? — То, что этот пенсионер, по его же собственным словам, не располагает средствами на такие путешествия. — Господин Пак, скажите честно, вы настолько наивны, что думали, мол ни моя династия, ни мой муж, ни Чон Сукчон не озадачились возможными проблемами в будущем? Тэхён смотрит на альфу пристально, однако не ожидая никакого ответа, лишь что до Чимина дойдёт простой и вполне очевидный намёк. И до Пака доходит, заставляя его вновь впасть в оцепенение от осознания простого, но от этого не менее горького факта: — Вы все разворовали казну и вывели средства зарубеж?! — журналист смотрит на принца так, будто перед ним стояла не благородная особа, которой альфа всё это время всячески старался помочь, а жестокий убийца, достойный исключительно презрения. — Больше я вам ничего не скажу, это повредит репутации всей моей семьи, а вы слишком впечатлительный и не умеете держать язык за зубами. Лучше бы вместо якобы украденных у чосонского народа денег задумались о причинах моей поездки на Гавайи, они лежат на поверхности. И действительно, всё ведь лежало на поверхности. Именно на Гавайях поселился ныне свергнутый первый президент Республики Корея Ли Сынман — человек, которому страна была обязана не завершённой гражданской войной, а принц пожизненным запретом на въезд.

***

1945 год, Сеул Некогда чистое и ясное небо над столицей отныне заполонили заградительные аэростаты, а звуки мирной жизни разрезались оглушающим воем сирен. За несколько лет все эти изменения вводились настолько постепенно, что никто толком и не обратил внимания, сколь радикально изменился облик Сеула. На территории Чосона боёв не было, но они ощущались в каждом газетном заголовке, в каждых свежих похоронках, в каждом новом налёте вражеской авиации. Ни столица, ни другие города не подвергались массированным бомбёжкам, на не столь значительного союзника Японии никто не стал бы тратить много драгоценных снарядов, но определённого устрашающего эффекта каждая упавшая бомба достигала. Чосонской империи прямо ставили ультиматум с требованием немедленно выйти из войны, пока всё не обернулось для неё катастрофой, но ни премьер-министр, ни тем более император не торопились этого делать. Чон Сукчон будто заворожённый неустанно повторял, что победа близка, поражения на севере — лишь временные трудности и скоро случится перелом. Вот только обещанный перелом всё не случался, а внутри Чосона зрели сомнения. Впрочем, со всеми сомневающимися обходились, как и полагается, по нормам военного времени. Как отметил сам премьер-министр в одном из выступлений: «До войны департамент проявлял великодушие, теперь великодушия не будет». Ницше заявлял, что для достижения высшей цели необходимо отринуть гуманизм и христианские ценности. С этим сотрудники департамента общественной безопасности справлялись превосходно. Что до семьи главы, то в ней ни о работе Хосока, ни тем более о политике предпочитали не говорить. Внутри их с Тэхёном поместья царил лишь покой, иногда обрываемый шалостями подросшего Мирэ. Его Императорское Высочество в такие моменты любил повторять, что муж сына ужасно избаловал, а Хосок парировал, что не Тэхёну говорить об избалованности. Этот спор никогда ни к чему не приводил, и маленькому принцу всё сходило с рук под задорный смех отца и не столь серьёзные причитания папы. Привык ли Тэхён за семь лет к своей родительской роли? Пожалуй, он попытался это сделать. Хосок оказался во многом прав, им всего лишь нужно было стойко преодолеть непростой период. После кончины папы омеге казалось, что ему не стоит продолжать жить. Он всех подвёл и всех разочаровал, так к чему продолжать влачить столь жалкое существование, становясь всё более и более отвратительным в собственных глазах с каждым днём? Тогда единственное, что Тэхёна спасало — целыми днями сидеть в детской. Наложить на себя руки перед ребёнком было бы непростительно, и Его Высочество сам создал себе сдерживающие оковы. И Мирэ будто впервые тогда ему открылся. Тэхён до сих пор помнил момент, когда сын, до этого мирно спавший в своей кроватке, неожиданно проснулся, но вместо того, чтобы закричать или зарыдать, он взглянул на родителя, и столько в этом взгляде было несвойственной детям осознанности, что Тэхён замер. Возможно, ему это всё показалось, возможно, сильные потрясения заставили его видеть бредни, но принцу казалось в то мгновение, словно сын его понимает как никто другой. Понимает и за всё прощает, хотя Его Высочество ни на чьё прощение уже не рассчитывал. Будто заколдованный, принц поднялся с кресла и подошёл поближе к кроватке, с тревогой ожидая, когда чары развеются, и Мирэ вновь станет плохо в его присутствии. Но этого не произошло. Мирэ продолжал смотреть на родителя своими ясными большими глазами, точь-в-точь как у самого Тэхёна, и в этих глазах принц видел целый мир, бесконечно прекрасный и добрый. Может ли он быть добрым и к порочному принцу? Омега не знает, как решается, но он опускает руки к малютке, а после поднимает его, сжимая в объятиях. Вот-вот сон должен был закончиться, в то мгновение Мирэ точно должен был заплакать, но этого так и не произошло. Напротив, он улыбнулся папе, и Тэхён почувствовал, как его наполняет невиданная ранее сила, и впервые омега плачет не от горечи утраты, а от затапливающей нутро радости и тепла. Подумать только, как долго он был сосредоточен на себе и собственных страданиях, совершенно не задумываясь, чего он лишает собственного сына. Когда Хосок вернулся со службы, он так и обнаружил двух своих любимых омег вместе в детской — Тэхён сидел в кресле, а Мирэ мирно спал у него на руках. Их жизнь могла бы казаться безупречной, но оставалось то единственное, что её омрачало — болезнь Мирэ. Некоторые врачи высказывали надежды, что с возрастом организм окрепнет и приступы останутся в тревожном прошлом, но маленькому омеге было уже семь лет, а задыхаться он так и не перестал. Отчаявшиеся родители звали лучших врачей, несколько раз даже вызывали специалистов из Японии, не опускались только до сомнительных целителей и шаманов, но всё было безрезультатно. Диагноз неутешителен — болезнь приобрела форму хронической. Но о ней, как и о службе Хосока, в стенах дома предпочитали не говорить. Тэхён с мужем жили в собственном иллюзорном и крайне хрупком мире, способном пошатнуться в любой момент. Первые трещины по фундаменту пошли, когда неожиданно для всего Чосона премьер-министр слёг, неизвестно где и неизвестно как подхватив сильную простуду, плавно перетекшую в горячку. Но даже об этом дома предпочитали молчать, в особенности при Мирэ. Нежели чем думать о проблемах, нынешних и грядущих, семья предпочитала собираться по вечерам в просторной гостиной, где Хосок, специально для сына, приказал установить большой проектор. Они располагались все втроём на сваленных на полу подушках и ставили любимые плёнки Мирэ, некоторые из которых остальные чосонские дети едва ли видели. В военное время под цензуру попадали практически все американские ленты, и в кинотеатрах так и не вышел снятый ещё три года назад «Бэмби». Впрочем, для сыновей императора и премьер-министра едва ли были закрытые двери, в особенности для последнего. Хосок без особого труда раздобыл ленту и даже заплатил из личных средств актёрам озвучания. Лишь бы Мирэ был доволен и посмотрел новый мультфильм любимого Диснея. Маленькому омеге история принца-оленёнка и его друзей в итоге так понравилась, что он начал просить у отца то кролика, то настоящего оленя. Ни первое, ни тем более второе Тэхён бы в поместье не потерпел, а потому Хосоку вновь пришлось договариваться, на этот раз с директором сеульского зоопарка, лишь бы юного принца пустили погладить недавно родившихся в вольере оленят. Мирэ был в неописуемом восторге, бесконечно отца благодарил, а сам Хосок расплывался в нежной улыбке от одной только мысли, что его драгоценный рад. Вот и сейчас семья расположилась на больших мягких подушках, а полутьма гостиной разрезалась лишь светом прожектора. На экране же мелькали сцены первой для малютки-Бэмби зимы. Мирэ сидел на коленях у отца и будто заворожённый смотрел на экран, а Тэхён устроился рядом с ними, облокотившись на плечо супруга. И пускай весь мир их подождёт. Единственное, что в это мгновение может их тревожить — ставшая пугающей музыка. Наступил момент, во время которого Тэхён всегда содрогался, а Мирэ так до сих пор его не осознавал до конца. Напуганный оленёнок бежит по лесу, успевает забраться в укрытие и уже весело оборачивается, дабы вместе с родителем порадоваться, что они успели убежать от охотника. Вот только никого рядом с Бэмби не оказывается. Маленький принц бегает посреди угрюмых сугробов, зовёт громко папу, но никто на его зов так и не откликается. — И почему папа Бэмби его оставил? — уже зевая, спрашивает Мирэ, переводя взгляд своих тэхёновских глаз с экрана на отца. — Так иногда случается, когда родителям приходится оставить детей, или дети оставляют родителей, — спокойно объясняет Хосок, не желая слишком углубляться в неприятную для ребёнка правду. — А вы меня с папой никогда не оставите? — говоря это, омега прижимается ближе к отцу и крепко-крепко его обнимает. — Пообещайте, что не оставите. — Конечно же не оставим, наш маленький оленёнок, — за обоих отвечает Тэхён и гладит сына по слегка спутавшимся волосам. — Тебе пора спать, Бэмби, — добавляет после мужа альфа. — Уже поздно, завтра досмотрим. — Я совсем не устал! — Мирэ как всегда упрямится, вот только вопреки собственным словам снова громко зевает. — Всё равно пора отдыхать, ты ведь хочешь завтра с папой пойти в гости к дедушке во дворец? — уже поднимаясь с подушек с сыном на руках, спрашивает Хосок, прекрасно зная, как повлиять на любящего покапризничать маленького принца. — Хочу! — тут же отвечает Мирэ. — Там все придворные мне кланяются и разрешают бегать по тронному залу. — А чтобы пойти во дворец, нужно хорошенько выспаться. Сонных принцев в тронную залу не пускают, — поддерживает супруга Тэхён, и общими усилиями им всё же удаётся убедить сына послушаться и лечь отдыхать. Тэхён и Хосок вдвоём укладывают сына спать, а после уходят в свою спальню и долго целуются, прежде чем тоже уснуть. Плевать на царящий вокруг кошмар, на бомбёжки, на пугающее будущее. Пока они есть друг у друга, а рядом их сын — совершенно ничего не страшно.

***

Чхандоккун встречает гостей неизменно приветливыми слугами и роскошными просторными залами, от которых Мирэ всегда приходил в неописуемый восторг. Тэхён после кончины папы в этих павильонах совершенно не хотел больше во дворец приходить, иногда лишь заставлял себя это делать ради отца, которого следовало навещать. Однако смотря на неподдельную радость сына, которая появлялась, как только мальчик оказывался в Чхандоккуне, Его Высочество невольно задумывался, а стоит ли ему быть настолько строгим с этим местом? Едва ли стены были виновны в смерти наложника Кима. Впрочем, неприятные воспоминания всё равно окутывали разум будто паутина, стоило переступить порог места, которое ранее принц считал своим домом. Картины, висящие на стенах, казались бездушными, хрусталь леденяще холодным, а цветы в вазах мёртвыми. Но при сыне Тэхён всячески старался изображать весёлость и непринуждённость. Не нужно было Мирэ думать о плохом или же подозревать, что это самое плохое в принципе существует. Император ожидает их в зимнем саду на чаепитие, и омеги спешно проходят туда, не желая заставлять Его Величество ждать. Стоит Сунджону увидеть сына и внука, как на лице его тут же расплывается радостная и полная тепла улыбка, а взгляд перестаёт казаться столь пустым и отрешённым, каким был обычно. После смерти наложника Кима альфа так и не смог окончательно оправиться, стал тих, задумчив и нелюдим, принимая у себя лишь премьер-министра и самых близких. Не могло быть и речи отныне и о пышных праздненствах во дворце. Благо это весьма кстати ложилось на военное положение и недопустимость роскоши во время боёв, а потому все подданные были убеждены, что их император солидарен с народом. Об истинных причинах такого поведения мало кто задумывался. — Наконец мои любимые принцы пришли, — говоря это, Сунджон разводит руки, приглашая внука в ласковые объятия, и Мирэ пользуется этим, подбегая к дедушке. — Ты тоже скучал по дедушке?  — Очень, очень, — честно признаётся ребёнок, а после получает от императора поцелуй в свою пухлую щёчку.  — Я уже распорядился, скоро должны принести твои любимые пирожные. — С грушей? — со свойственным детям удивлением переспрашивает Мирэ, чем вызывает у папы смех. — Конечно, дедушка ведь всё помнит. — Мирэ, что нужно сказать дедушке? — Тэхён занимает своё место за столом и выжидающе смотрит на сына. — Спасибо, дедушка, — на этот раз Мирэ целует императора в щёку, что уже стало их милой традицией, чем вызывает у Сунджона впервые за долгое время смех.  — Пока всё подготавливают, можешь поиграть в саду, а нам с твоим папой нужно поговорить, — Его Величество выпускает маленького принца из объятий, однако не похоже, что Мирэ пришлось это по душе. — И почему у взрослых всегда секреты? — Никаких секретов, просто у взрослых слишком скучные разговоры, — спокойно отвечает император, это объяснение всё же ребёнка устраивает, и он убегает в сад вместе с одним из дворцовых слуг. —  А теперь о тебе, — становясь чуть более сдержанным, но от этого не менее ласковым, переводит тему Его Величество. — Как ты Тэхён?  — Всё хорошо, отец, не стоит беспокоиться обо мне, у тебя и так слишком много забот. — Это точно, а главная из них, что наш достопочтенный премьер-министр слишком долго не являлся на аудиенцию. Ты навещал его?  — Нет, не вижу в этом смысла, да и не стану скрывать, что желания нет.  — Тэхён, ты ведь понимаешь, что это не вопрос твоего желания, это вопрос обязанностей. У тебя есть обязанности как у принца, теперь появились как у мужа, ты должен с почтением относиться к родителям супруга, — давно омеге не доводилось слышать от отца поучающий тон, оттого лишь сильнее становится возмущение, разрастающееся внутри. — Почему почтения заслуживает только Сукчон, а не я? До тебя ведь наверняка доходили слухи, как он относится к нам с Мирэ. — Тэхён, это всё будет на его совести, неужели ты не хочешь, чтобы твоя была чиста? Едва ли омегу волновала чистота его совести, однако разочаровывать отца и падать в его глазах не хотелось, а потому Его Высочеству, превозмогая огромную неприязнь по отношению к премьер-министру, всё же приходится согласиться.

***

Общаться с больным у Тэхёна не было ни малейшего желания, однако отец был прав, долг требовал от него хотя бы раз Сукчона навестить. Когда омега сообщает Хосоку, что отправляется навестить премьер-министра, альфе не удаётся сдержать изумления. Он никогда не испытывал иллюзий по поводу отношений мужа и отца, прекрасно понимал, кто в большей степени виновен в этой затянувшейся холодной войне, а потому от Тэхёна ничего не требовал. Тем удивительнее было, что омега решился сделать своеобразный шаг навстречу свёкру. Впрочем, сам принц изображать из себя святого благодетеля также не торопился. Для самого себя он решил, что навестит премьер-министра лишь единожды, и нужно это исключительно, чтобы омегу нельзя было ни в чём упрекнуть. Выслушивать в будущем наставления от отца, а тем более от Сукчона совершенно не хотелось. В большой трёхэтажный особняк премьер-министра в центре столицы принца пускают без лишних вопросов, спешно сообщив, что господин Чон у себя в спальне. Тэхён на ходу осматривает дом и понимает, что даже если бы и испытывал тёплую душевную привязанность к свёкру, точно не пришёл бы сюда во второй раз. Дом премьер-министра был роскошным, но совершенно пустым. Ни одной картины на стене, ни одной вазы с цветами — лишь вычурная итальянская мебель и несколько книжных стеллажей в главной гостиной. Чон Сукчон за время правления явно обзавёлся недюженным состоянием, но не обладал достаточной фантазией, чтобы куда-то это самое состояние потратить. В особняк словно только вчера заехали новые владельцы и ещё не успели тут обжиться, хотя на самом деле премьер-министр жил здесь уже порядка десяти лет. Тэхён поднимается на последний этаж, как ему объяснила прислуга, а после взглядом находит вторую дверь справа и подходит к ней. Из вежливости несколько раз стучит и лишь услышав хриплое «Войдите», открывает дверь. Принц попадает в просторную, но ужасно тёмную и душную комнату. Оба окна завешаны плотными портьерами из тёмно-синего бархата, и в этой темноте омеге едва удаётся рассмотреть единственный предмет мебели в спальне — широкую постель. — Кёнсу, это ты? — звучит всё так же сдавленно, слышно, как Сукчону тяжело говорить, но это обстоятельство волнует Тэхёна куда меньше, чем то, что его спутали с молодым актёришкой, который последние несколько лет спал с премьер-министром. — Я так ждал тебя. — Простите, что разочарую, но это всего лишь Тэхён, ваш обожаемый зять, — омега даже не пытается скрыть в своих словах издёвку. — Хотя в такой темноте меня и за императора Хирохито принять можно, — принц подходит к портьерам и одним резким движением распахивает их, наконец запуская в комнату дневной свет, а после открывает одно из окон, дабы немного проветрить. — Так-то намного лучше. — Кёнсу приходил? — похоже, не теряя надежды, премьер-министр вновь заговаривает о любовнике. — Этого знать не могу, но по Сеулу ползут слухи, что он уехал с каким-то режиссёром в Японию, и похоже, собирается за него замуж, — Тэхён отходит от окон и направляется к кровати, у изголовья которой как раз был приставлен стул, скорее всего, для доктора. — Пришёл поиздеваться надо мной? — Ну почему же сразу поиздеваться? Хотел проведать отца своего мужа, так ведь поступают хорошие омеги? — Жаль, что мой сын так и не развёлся с таким хорошим омегой, — Сукчон явно собирался сказать ещё что-то, но речь его обрывается громким надрывным кашлем, который трудно было списать лишь на обострившуюся простуду. Принц, сев на стул рядом с постелью, спешно оглядывается, и наконец замечает рядом с одеялом окровавленный некогда белоснежный платок. — Вы умираете, — не вопрос, а скорее констатация очевидного факта. — Не дождёшься, — с трудом отдышавшись, продолжает говорить премьер-министр. — Врач говорит, что я скоро пойду на поправку. — Врач боится, поэтому врёт. Только не говорите, что это туберкулёз, — Тэхён уже хочет встать и спешно покинуть спальню, пока сам не заразился, однако слова премьера-министра его успокаивают: — Нет, это бы они не скрывали, всего лишь небольшое воспаление, — однако вопреки собственным словам, у альфы вновь начинается приступ кашля, который чуть ли не срывается на хрип. — Сомневаюсь, — отстранённо и несколько сухо произносит принц, не испытывая к премьер-министру никакого сочувствия. — Хосок в курсе, как в действительности обстоят дела? И почему императора держат в неведении? Отец действительно уверен, что у вас просто горячка, не более. — Его Величеству и моему сыну нет нужды ничего знать, потому что я действительно здоров! — Тэхён не понимал, к чему в эту минуту храбриться и отрицать очевидное, но похоже, Сукчона было не переубедить. — Можете убеждать себя в этом сколько угодно, но я подозреваю, что вам недолго осталось. Не хотите в последнюю нашу встречу попросить прощения? — Встреча не последняя, — и вновь слова прерываются кашлем с кровью. — И за что ты хочешь получить извинения? За то, что я спас твою семью? Что создал страну, где ты принц? Что сделал возможным брак с моим сыном, и весь Чосон не узнал, что ты всего лишь мерзкая шлюха? Полагаю, ты должен меня до конца жизни благодарить и ноги целовать. — А все слова, которые вы говорили обо мне и моём сыне? — Что в них было неправдой? Ты жалкий омега, который родил такого же жалкого сына. — Сына, который сделал Хосока по-настоящему счастливым, — пытается спорить Тэхён, забыв, насколько незначительным для Сукчона было счастье собственного сына. — И который совершенно бесполезен для Чосона! — Я больше не намерен это слушать, — омега чувствует, что начинает достигать точки кипения, а потому решает прекратить весь этот фарс и поднимается со своего места, желая как можно скорее покинуть спальню. — Надеюсь, вас больше никто не навестит, и вы умрёте здесь одиноким и таким же жалким, как и я, — Тэхён уже хочет развернуться и пойти прочь, как неожиданно слышит: — Хотя знаешь, пожалуй, есть то немногое, в чём я повинен, — омега замирает и окидывает свёкра равнодушным взглядом, ожидая получить очередную издёвку. — Я не терплю тех, кто стоит у меня на пути, и вначале мне казалось, что мы с наложником Кимом союзники, однако вскоре он разочаровал меня. — Неужели... — догадка, озарившая Тэхёна была настолько ужасающей, что омега даже не решается её озвучить. — Да, но ради блага Чосона меня ничто не остановит, — судя по тону, пускай даже ослабевшего премьер-министра, он ни на мгновение не сомневался в собственной правоте. — Война для него благо? — Наивысшее. Тэхён больше ничего не говорит и не слышит, более того, ему кажется, что и реальность вокруг перестала существовать. Всё застилает лишь ярость, смешанная с горем. Сколько дней и ночей он провёл в отчаянии, сколько он плакал, сколько счастливых дней у Мирэ и Хосока он отнял своим горем, чтобы сейчас виновник говорил об этом так, словно ничего и не произошло. Словно не было трагедии, перевернувшей жизнь как Тэхёна, так и его отца-императора. В себя принц приходит, лишь когда осознаёт, что держит в руках подушку. Подушку, которой давит на голову Чон Сукчона.