Silentium

      Горячая вода, плескавшаяся в ванной, приятно грела кожу; пена, плавающая на поверхности, пахла лавандой, запах которой обволакивал со всех сторон. Джисон протянул руку и пару раз нажал на дозатор, выдавливая на ладонь полупрозрачную золотистую жидкость, которая пахла цитрусами. Он вспенил шампунь между ладонями и, пропустив мыльные пальцы сквозь светлые влажные пряди, мягко коснулся нежной кожи головы — Хёнджин, слегка откинувшись назад, тихо выдохнул, ластясь к чужим рукам. Хан слегка улыбнулся, массируя голову парня, и вдохнул запах шампуня, которым всегда пахло от Хвана.       Хёнджин сидел в ванной и выглядел максимально расслабленным: Джисон правда сделал всё, чтобы парню было комфортно. Хван проспал всего ничего, где-то час от силы, а потом проснулся и, сказав, что у него болит поясница, забавно поковылял в ванную комнату, куда за ним последовал Джисон, помогая ему залезть в ванну и набрать воду. Хёнджин выглядел уставшим, но благодарным — на его лице светилась мягкая улыбка, пока Хан регулировал температуру воды и разводил пену для ванны, которую Хван просто обожал. Это было так уютно и по-домашнему, что у Джисона каждый раз ёкало сердце, когда он бросал короткие взгляды на сидящего в ванной парня.       Хан смыл шампунь с волос, стараясь быть аккуратным, чтобы мыльная вода не попала в глаза Хёнджину, и, нанеся на кончики бальзам, положил руки на бортик ванны, упираясь подбородком в предплечья. Хван откинулся на спинку ванны и прикрыл глаза; Джисон протянул руку и, убрав прилипшие пряди с лица, нежно провёл пальцами по мягкой щеке парня.       — Хёнджин, — тихо позвал Хан, проводя пальцами по аккуратной линии челюсти, — давай встречаться?       Хван медленно открыл глаза, упираясь взглядом в белый потолок ванны, который подсвечивался холодным светом. Джисон чуть нахмурил брови, когда услышал тихий вздох, и с пухлых губ Хёнджина сползла улыбка — это была очень странная реакция, особенно после произошедшего.       — Я боялся, что ты спросишь, — заметил Хван, не смотря на Хана, лицо которого удивлённо вытянулось.       — Боялся? Почему?       — Я не думаю, что хочу сейчас вступать в отношения.       Джисон уставился непонимающим взглядом на Хёнджина, который вновь прикрыл глаза, сведя брови к переносице — он неожиданно стал выглядеть очень печальным, и эта печаль потихоньку съедала и Хана. Джисон не знал, как реагировать на это: совсем недавно Хёнджин плакал и признавался ему в любви, и это было точно по-настоящему, не наигранно, а теперь он… отвергал его? Хану казалось это странным. Он любил Хвана в ответ, был готов помочь ему и выслушать его в любой момент, был готов веселить его и шуточно спорить с ним по всяким пустякам, и ему было сложно придумать причины, по которым они не могли начать встречаться. Всё было так очевидно и просто, но Хёнджин почему-то решил выбрать сложный путь.       Хан чувствовал грусть вперемешку с досадой и злостью. На кого он злился, он не знал: то ли на Хвана, который по каким-то непонятным причинам отказывал ему, оставляя его в неведении, то ли на самого себя за то, что он не мог понять парня и его мысли. От этого боль медленно разъедала сердце, которое недавно было заполнено счастьем до краёв, а теперь постепенно покрывалось трещинами.       — Я не понимаю, — нахмурив брови, прошептал Джисон, выпрямляясь и не переставая смотреть на Хёнджина. — Ты час назад говорил о том, как сильно любишь меня и что я самый лучший.       — И я не отказываюсь от этих слов, — вкрадчиво произнёс Хван, открывая глаза и кивая.       — А какой смысл в этих словах, если ты отвергаешь меня? — раздражённо фыркнул Хан, чувствуя, как злость заставляет кипеть кровь. — Зачем мы вообще трахались, если в итоге ты не хочешь вступать в отношения? Или это у тебя прикол такой: сначала дать надежду, а потом всё разрушить в пух и прах?       Хёнджин, очевидно, не ожидавший таких вопросов, выглядел растерянно: в тёмных распахнутых глазах плескалось смятение и непонимание, брови были вздёрнуты и сведены к переносице; он поджал пухлые губы, гуляя взглядом по лицу Джисона, на котором отчётливо виднелась досада и злость. Хан беспокойно выдохнул, понимая, что его слова прозвучали слишком резко, но оправдываться не стал — он действительно злился из-за этой ситуации и чувствовал, как сердце трещит по швам из-за боли, которую причинили слова Хвана.       Сам Хёнджин, кажется, не понимал, что ответить на своеобразные обвинения. Он растерянно хлопал глазами и смотрел на Джисона в поисках каких-то ответов. Его пальцы под водой коснулись исполосованного когда-то давно запястья, и ногти прошлись по нежной коже: Хван как-то упоминал, что шрамы начинали чесаться каждый раз, когда он сильно нервничал, из-за чего кожа на запястьях иногда была расчёсана до маленьких алых ранок. Хан тихо вздохнул, опустив руку, и, обхватив пальцами запястье Хёнджина, вытащил его руку из воды, укладывая её на бортик ванны.       Джисон аккуратно провёл кончиками пальцев по белеющим полосам на запястье и поджал губы, вспоминая, как Хёнджин сидел у него под боком в кромешной тьме и дрожащим голосом рассказывал о своих прошлых отношениях, каждые из которых заканчивались разбитым сердцем и слезами в тёмных глазах Хвана. Каждый раз, когда Хан вспоминал эти истории, ему действительно хотелось встретиться с этими людьми, чтобы узнать, почему они вообще посмели так отвратительно поступить с человеком, который так доверял им и так любил их. Что двигало тем парнем, который смеялся над Хёнджином из-за того, что тот любил его? А тем, который бесследно исчез и бросил Хвана одного, ни о чём его не предупреждая? Или тем, который изменил Хёнджину и из-за которого на изящных запястьях парня остались страшные порезы? Что двигало Минхо, когда он поднимал руку на Хёнджина, в глазах которого всегда, — Джисон помнил эти взгляды ещё со студенчества, — плескалась щенячья преданность?       Может, из-за этого печального опыта Хёнджин и не хочет больше отношений, считая их заранее проваленными?       Но разве Джисон давал повод сомневаться в нём?       — Я ведь не собираюсь и не хочу делать тебе больно, — тихо прошептал Хан, продолжая гладить запястье парня. — Я правда люблю тебя, — он поднял взгляд на Хвана, глаза которого были влажными от подступивших слёз. — Может быть, ты сможешь дать мне хотя бы один шанс?       — Я не знаю, — хриплым голосом ответил Хёнджин, убирая руку под воду.       Джисон тихо вздохнул и, встав с пола, вышел из ванной комнаты, закрывая за собой дверь. В нём бушевала обида, и досада растекалась по венам, но он не хотел наговорить Хвану лишнего — тогда Хёнджин даже не попробует довериться ему, это точно. Хан не хотел разочаровывать Хвана или делать ему больно, поэтому готов был ждать, сдерживая всю свою обиду в себе.       Хёнджин вышел из ванной спустя двадцать минут, с такими же грустными глазами, но непоколебимым взглядом. Джисон почувствовал, как быстрее забилось его сердце, когда Хван подошёл ближе к столу, за которым сидел Хан, и окинул его нечитаемым взглядом. По коже Джисона прошёлся холодок: он почему-то вспомнил, как они с Хёнджином стояли в школьном туалете, и Хван старательно замазывал побои, полученные от Минхо. Сейчас у Хёнджина был абсолютно такой же отстранённый взгляд и спокойное лицо, но на дне тёмных глаз плескалось море боли.       — Я хочу побыть один, Джисон, — начал Хван, смотря прямо в глаза парню. — Мне нужно подумать. Я соберусь и уйду сейчас.       — Сейчас одиннадцать часов вечера, — заметил Хан, кидая взгляд на электронные часы на столешнице. — Куда ты пойдёшь?       — Это неважно.       — Хорошо… Будь осторожен.       Джисон всё ещё сидел на кухне, смотря обеспокоенным взглядом на часы, когда Хёнджин тихо попрощался, стоя в коридоре. Раздался хлопок входной двери, и в квартире впервые за последние два месяца стало холодно, неуютно и одиноко. Исчезли с подоконника у дивана небольшой скетчбук и коробка карандашей, все кружки стояли вымытыми, и больше не было предвкушения почувствовать сладкий запах свежезаваренного чая из многочисленной коллекции Хвана, шампунь, которым всегда пах Хёнджин, больше не наполнял своим запахом всю квартиру, и чемодан с вещами был застёгнут и поставлен в угол комнаты. Больше не было той былой оживлённости, и светлые стены давили, не давая расслабиться.       Джисон не знал, что ему делать. Он так привык к Хёнджину, привык засыпать с тихим бурчанием под боком, привык к тихим возмущениям, привык к куче будильников по утрам, — как он вообще завтра встанет на работу? — привык к рутине на двоих, а не на одного. Хван только ушёл, а Джисон уже скучал по нему.       На сердце медленно появлялись трещинки, и Хан с ужасом осознавал, что совсем скоро будет собирать осколки, если Хёнджин всё же отвергнет его.

***

      Утренняя рутина в одиночестве угнетала. Раньше Джисону нравилось неспешно собираться одному, когда никто не мешал и не путался под ногами, но, после совместного проживания с Хёнджином в течение двух месяцев, складывалось ощущение неправильности. Неправильным казался звон всего одного будильника, неправильной казалась свободная ванна, в которую не надо было бежать сломя голову, неправильной казалась одна порция яичницы и одинокая кружка с кофе. Тишина, стоящая во всей квартире, была такой удушающей, что Хан старался как можно быстрее собраться, чтобы выйти из дома и пойти на работу, где он мог бы увидеться с Хёнджином.       Только Хёнджина в школе не было. Джисон пришёл действительно рано в этот раз, поэтому не удивился полупустой учительской; но чем ближе время приближалось к восьми утра, тем больше нарастало волнение внутри Хана. Хван, конечно, мог опаздывать, и тогда он точно не заглянет в учительскую, а сразу понесётся на урок — этим Джисон успокоил себя и пошёл на урок к сонным детям, которые больше спали, чем внимали его словам.       После первого урока Хёнджин тоже не объявился. Его было сложно не заметить в школьных коридорах: он выделялся своим высоким ростом даже среди взрослых, а осветлённые волосы привлекали внимание ещё больше, поэтому Джисон точно не мог упустить его из виду.       Гудки долго раздавались из трубки, а потом звонок прекратился — Хёнджин не ответил.       — Джисон, — раздался голос Чана совсем рядом, и Хан, положив телефон в карман штанов, поднял взволнованный взгляд на друга, который казался излишне серьёзным и даже… опечаленным?       — Привет, хён, — чуть улыбнувшись, поздоровался Джисон, стараясь не выдавать своё беспокойное состояние. — Слушай, а ты, — он слегка стушевался, размышляя над тем, следует ли вообще задавать вопрос, но волнение взяло вверх, — случайно не знаешь, где Хёнджин?       — Он написал заявление об увольнении, — голос Бана сквозил отстранённостью и непониманием происходящего, а в его глазах можно было прочитать вопрос ещё до того, как он озвучил его: — Что случилось?       Джисон не знал, что случилось.       Эта новость заставила воздух вылететь из лёгких, а желудок скрутиться и завязаться узлом; к горлу подступил ком, и Хан невидящим взглядом уставился на обеспокоенного Чана. Это было слишком неожиданно, слишком непредсказуемо. Когда Хёнджин говорил, что хочет побыть один, Джисон не думал, что он не хочет контактировать с кем-либо. Когда Хёнджин говорил, что уйдёт, Хан не думал, что он собирается уходить из его жизни.       Хёнджин не мог уволиться просто так. Помнится, он говорил, что ему очень нравится работать в этой школе и преподавать детям свой предмет.       — В смысле? — тихо спросил Джисон, сводя брови к переносице. — Он уволился?       — Ему дали неделю отпуска и попросили хорошо подумать, потому что сейчас нормальных преподавателей французского днём с огнём не сыщешь, — выдохнул Чан, прикрывая глаза и потирая переносицу: по нему было видно, что эта ситуация заставляет его нервничать. — Но я видел его сегодня утром… Ты знаешь, мне кажется, он не передумает.       — Где он сейчас?       — Я не знаю.       Джисон чувствовал пустоту где-то в сердце и полное разочарование, которое накрывало волнами. Ему очень хотелось увидеть Хёнджина и поговорить с ним, но тот находился неизвестно где, не отвечал на звонки и, возможно, даже не хотел видеться с Ханом. От осознания того, что Хван даже не удосужился хотя бы что-то объяснить становилось ещё обиднее.       Вечером, когда Джисон вернулся домой полностью опустошённый и усталый, с невидящим взглядом и поникшими плечами, консьержка вручила ему запасные ключи от его квартиры со словами о том, что высокий молодой человек попросил передать ему их. Хан забрал ключи и быстрым шагом направился к лифту, совсем забыв поблагодарить женщину за услугу.       Он почти не видел кнопки лифта и входную дверь открывал на ощупь — горячие слёзы застилали глаза, не давая нормально ориентироваться в пространстве. Джисон завалился в коридор, стягивая с себя куртку и ботинки и кидая сумку куда-то в сторону. В обувнице были только кроссовки Хана, на вешалке одиноко висели пара его курток; в ванной не было миллионов шампуней и масок для волос, на небольшой полочке у зеркала лежала только одна щётка; диван в гостиной был сложен, и чемодана нигде не было видно.       Джисон никогда раньше не чувствовал такую сильную боль в районе сердца. Слёзы сами катились по его щекам, капая на дрожащие руки, и трещины всё больше и больше расходились по поверхности сердца, заставляя захлёбываться в чувствах. Хан правда надеялся, что эта боль от печальной любви обойдёт его стороной и никогда не коснётся его жизни, но все надежды были разрушены в пух и прах Хваном Хёнджином, который исчез, оставляя после себя только воспоминания и фантомные прикосновения на коже и губах.       Джисон не знал, сколько он просидел на диване, утирая слёзы рукавами рубашки и жадно глотая воздух. В нём не было злости на Хёнджина — в его воспоминаниях всё ещё была свежа картина рыдающего парня, которого освещал голубоватый свет луны; он помнил дрожащий голос, печальный взгляд тёмных глаз и грустную историю любви. Но понимание того, что Хван ушёл, ничего не объясняя и ни о чём не предупреждая, отзывалось острой болью и новой порцией слёз.       Спустя время слёзы закончились, принося за собой полное опустошение и усталость. Джисон лёг на диван, не имея даже подушки, и, подложив руку под голову, закрыл слипающиеся глаза. Он слышал, как разрывался его телефон от звонков, — наверняка это звонил Чан, Хёнджин вряд ли бы решил перезвонить, — но сил не было даже на то, чтобы поднять веки.       Засыпая, Хан думал только о светлой улыбке Хёнджина и грустно-печальных прищуренных глазах, в глубине которых можно было утонуть.

***

      На экране телефона горело уведомление о сообщении от Минхо, в котором был написан какой-то адрес, — он даже был не в этом городе, какого чёрта? — и короткая просьба «Приезжай сюда». Джисон глядел на их переписку растерянным взглядом и пытался понять, что вообще происходит. Он всё ещё не отошёл от вчерашних рыданий и щипающей душу боли, поэтому ему было сложно воспринимать что-либо. Особенно от Минхо, который вообще непонятно откуда взялся.       Хан решил отложить это на попозже. У него болела голова от долгого плача, спина ныла из-за неудобной позы, в которой он заснул, не удосужившись добраться до кровати, и тело ощущалось неприятно грязным, потому что вчера он так и не дополз до душа. В квартире было холодно из-за открытого окна и пахло морозом и выпавшим за ночь снегом.       Обычно Джисон радовался снегу. Каждый год. В этот раз белоснежные крыши домов и падающие хлопья не вызывали никаких эмоций.       Горячий душ заставил хотя бы немного отойти ото сна, и шестерёнки в голове начали медленно шевелиться, анализируя сообщение от Ли. Вообще-то, Хан не хотел об этом думать: Минхо напоминал о Хёнджине, а при воспоминаниях о Хёнджине сердце начинало болезненно ныть, и слёзы сами скапливались в уголках глаз. Джисону было плохо, и его тошнило, пока он стоял под горячими струями воды, пытаясь отвлечь свои мысли на что-нибудь другое, но получалось не очень: абсолютно всё напоминало о Хване.       Телефон начал вибрировать, когда Джисон вышел из душа, вытирая влажные волосы полотенцем. Звонил Чан, и Хан, на самом деле, сначала подумал о том, чтобы сбросить звонок и написать другу о том, чтобы тот его не беспокоил ближайшее время, но осознание того, что Бан наверняка волнуется, — он прекрасно видел вчерашнее отвратительное состояние Джисона, когда тот узнал об увольнении Хёнджина, — надавило чувством вины, и парень провёл пальцем по экрану, отвечая на звонок.       — Привет, — послышался мягкий голос Чана из трубки, и Хан непроизвольно улыбнулся, хотя друг не мог видеть его сейчас. — Ты как?       — Честно? — печально усмехнулся Джисон, усаживаясь на бортик ванной и оставляя полотенце висеть на голове. — Отвратительно. Впервые себя чувствую настолько ужасно.       Бан мог себе представить состояние Хана, которое тот описал. Чан был рядом с Джисоном во все самые неприятные и грустные моменты его жизни и видел его чувства во время этих самых моментов. Сейчас всё было действительно намного хуже: так уж получилось, что Хану разбивали голову и нос, — он слишком любил находить себе приключения на пятую точку, — но ему никогда не разбивали сердце.       — Что между тобой и Хёнджином? — после долгого молчания аккуратно уточнил Бан: по его голосу было слышно, что он боится задеть только появившиеся раны.       — Не знаю, — выдохнул Джисон, разглядывая кафельный пол. — Мы жили вместе два месяца, и за это время я успел понять и принять тот факт, что люблю его. И, ты знаешь, в самый последний момент всё так завертелось… Сначала он отсосал мне в туалете какого-то обосанного ночного клуба, а позавчера мы занимались сексом, и он плакал и признавался мне в любви. А потом, когда я предложил ему встречаться, он сказал, что не хочет вступать в отношения, — Хан остановился, тихо выдыхая. — Но я попросил дать мне шанс, и он сказал, что подумает… а потом ушёл. И больше мы не виделись.       — Он действительно ничего не сказал тебе и просто… эм… исчез? — Чан явно был в растерянности.       — Да. И это самое худшее. Я даже не знаю где он и как он.       — Ну, я знаю, что он уехал к родителям в другой город. Я позвонил ему, и он упомянул это.       — В какой? — резко спросил Джисон, ставя звонок на громкую связь и открывая переписку с Минхо.       — Что? — по голосу Бана было понятно, что он совсем не понимает, что происходит.       — В какой город? Ты знаешь?       — Э… В Ансан.       Хан завороженно уставился на чёрные буквы, которые складывались в слова, и не верил собственным глазам.       Зачем Минхо скинул ему адрес дома родителей Хёнджина?       Этот поступок казался донельзя странным, и Джисон мало понимал, что ему следует делать, однако голос внутри нашёптывал на ухо, что нужно послушаться Ли и действительно поехать туда; остатки здравого смысла же кричали о том, что это очень сомнительная идея, особенно учитывая то, как Хван с ним поступил.       Но Джисон правда хотел увидеть Хёнджина, даже если это будет последний раз. Тогда, сидя на кухне, пока парень собирался, чтобы уйти, Хан не знал, что они не увидятся на следующий день, и от этого потом было ещё больнее. Он хотел хотя бы нормально попрощаться, если они всё-таки не смогут быть вместе, и Хван отвергнет его. Хотя, на самом деле, представлять, что так и в правду будет было очень больно, поэтому Джисон всё ещё лелеял надежду на то, что Хёнджин согласится встречаться с ним.       Возможно, после того, как Хван так ужасно поступил, ничего так нормально и не объяснив, надежда Хана выглядела жалко, но он действительно готов был простить Хёнджину этот проступок. Джисон слишком сильно любил его для того, чтобы вот так просто закрыть своё сердце на миллионы замков от этого парня из-за душащей обиды.       — Ты что, собираешься поехать к нему? — после долгого молчания уточнил Бан; Хан чувствовал, как брови друга хмурятся, и взгляд становится осуждающе-усталым.       — Э… Ну, я, — Джисон не знал, как перед собой оправдать эту свою излишнюю преданность и мягкодушность, что уж говорить об оправданиях перед другом.       — Я не буду тебя останавливать и читать нравоучения, — выдохнул Чан в трубку, и Хан благодарно улыбнулся. — Но знай: я молчаливо осуждаю. Его за трусость, тебя за всепрощение.       — Хорошо, — тихо посмеявшись, согласился Джисон, стягивая с головы мокрое полотенце. — Спасибо, хён. До встречи.       — Пока.       Уже через полчаса Хан сидел на автобусной остановке, где столпилась куча людей, и ждал автобус. С неба падали крупные хлопья снега, и морозный воздух обжигал щёки и неприкрытые уши — парень собирался настолько быстро, что совсем забыл о шапке. Люди вокруг что-то тихо бурчали себе под нос или радостно разговаривали с кем-то по телефону, обсуждая предстоящие новогодние праздники; рядом с Джисоном сидела девушка, которая ворковала в трубку слова о любви и, вероятно, разговаривала со своим молодым человеком.       Хан опустил взгляд на экран своего телефона, где в списке недавних вызовов красной надписью горело имя Хёнджина с семеркой в скобках рядом: Джисон семь раз звонил Хвану, но тот не поднимал трубку, и с каждой секундой парень был близок к тому, чтобы уйти с холодной остановки и отправиться в тёплую квартиру, в которой сквозило одиночеством. Но невесёлые мысли развеял подъехавший автобус, номер маршрута которого подходил Джисону; парень быстро забежал внутрь, оплачивая проезд и занимая самое дальнее место у окна: всё равно ему ехать ещё целый час, если не больше.       За запотевшим окном мимо проносились заснеженные пейзажи, и в наушниках играла какая-то спокойная мелодия, которая не отвлекала от собственных мыслей. Хан чувствовал, как сердце сжимается от волнения, и кусал обветрившиеся губы, иногда кидая взгляд на телефон в надежде получить хотя бы сообщение, не говоря уже о звонке. Он не знал, как отреагирует на него Хёнджин, и больше всего боялся увидеть в тёмных глазах холод и отстранённость.       А ещё Джисону очень хотелось встречать праздники с кем-то, а не одному. И чтобы этим кем-то был именно Хван Хёнджин, который под Новый год преподнёс Хану подарок в виде трескающегося от боли сердца и солёных слёз.       Полтора часа поездки прошли мучительно медленно, и Джисон всё время нервно теребил молнию куртки, периодически смотря на экран телефона и отсчитывая минуты до конца поездки. Выйдя из автобуса, он вбил адрес в приложение такси и заказал машину, поджимая губы и чувствуя, как сердце готово пробить грудную клетку — он действительно совсем скоро будет стоять у дома родителей парня, в которого он влюблён, и будет выглядеть как последний идиот.       Не исключено, что Джисон и был последним идиотом, но в таком случае Хёнджин тоже умом не отличался. Безусловно, они нашли друг друга.       Дом был красивым. Большим, с украшенным гирляндами карнизом и рождественским венком на двери, к которой вела небольшая лестница. Этот дом словно вытащили из типичного американского фильма и поставили прямо посреди небольшой уютной корейской улочки в провинциальном городке. И вот теперь, смотря на белую украшенную дверь, Джисон чувствовал себя дураком: он даже не знал, что скажет, если дверь откроет кто-то из родителей Хёнджина.       — Здравствуйте, ваш сын влюбил меня в себя, сам признался мне в любви, а потом тихонечко свалил, заставляя меня страдать из-за разбитого сердца, — звучало как откровенный бред.       Но Хан ехал сюда целых полтора часа, поэтому просто развернуться и уйти обратно на автобусную остановку не давала гордость, которая куда-то спряталась, пока он ехал сюда, и когда он названивал Хёнджину, но это не так важно. Джисон поднял руку и, немного помешкавшись, нажал на дверной звонок, слыша звонкую трель по ту сторону двери.       Когда в дверном проёме показался Минхо, которого Хан ожидал увидеть здесь меньше всего, неожиданно захотелось исчезнуть в мгновение ока. Или развернуться и убежать, не оставляя и намёка на то, что он здесь был. Джисон вообще не понимал, что Ли здесь забыл. Хёнджин вдруг неожиданно переосознал свои чувства и решил вернуться к Минхо, а уволился и уехал для того, чтобы не объяснять всё Хану? А Ли написал Джисону для чего? Чтобы он приехал и посмотрел на то, как им вместе хорошо и отлично?       Как Хёнджину классно без него?       В любом случае, Хан не хотел знать ответы на эти вопросы. Он пропустил мимо ушей неловкое «привет» от Минхо, который выглядел совсем незлобно, но всё равно не внушал доверия, и, развернувшись, спустился по лестнице, слушая хруст снега под ботинками. Джисону хотелось поскорее уйти отсюда, и теперь он вообще не понимал, зачем приехал сюда и на что надеялся.       Сердце заболело ещё сильнее.       — Эй-эй, постой! — воскликнул Ли, и за спиной Хана послышались быстрые шаги. — Ты куда?       — Домой, — отстранённо ответил Джисон, кидая на Минхо враждебный взгляд: он не мог по-настоящему злиться на Хёнджина, но грозился испепелить Ли глазами прямо сейчас. Минхо выглядел уверенным в своих действиях, — это у него Хван научился быть таким непоколебимым в самых сомнительных ситуациях? — и это ещё больше раздражало Хана. — Что ты вообще от меня хотел?       — Тебе нужно поговорить с Хёнджином, — выпалил Ли, и его взгляд стал максимально серьёзным.       — О чём мне с ним разговаривать? Он свалил, так ничего и не объяснив, — Джисон прищурил глаза, пряча замерзшие руки в карманы куртки. — И теперь я приехал к дому его родителей, а тут ты. Вы снова вместе? Отлично, очень рад за вас, но эта информация была мне не нужна.       — Нет, — выдохнул Минхо, хмуря брови. — Он пришёл ко мне поздно вечером позавчера, и мы расстались.       Какого чёрта?       Хёнджин действительно всё это время был в отношениях с Минхо? Они действительно расстались только сейчас? Джисон чувствовал, как обида пожирает душу, заставляя её кричать от адской боли — эти слова Ли разрушали и взрывали всё внутри Хана.       То есть всё это время он был тем, с кем изменяли? Джисон резко почувствовал себя заменой.       — О, вот оно как! — наигранно обрадовался он, пытаясь контролировать срывающийся от эмоций голос. — То есть он сначала потрахался со мной, а потом решил с тобой расстаться? Это вообще не сделало ситуацию лучше.       — Мы не общались и не виделись последние два месяца, — Минхо скрестил руки на груди, потирая переносицу. — Мы оба понимали, что это конец. Просто не оглашали это официально, — он тихо вздохнул, поджимая губы. — Если тебе интересно, что я тут делаю, то я зашёл к Хёнджину, чтобы нормально извиниться перед ним и поговорить. Я приехал в этот город по работе.       — Это странно, — раздражённо рявкнул Джисон, сжимая руки в кулаки: он чувствовал, как глаза начинает щипать от подступающих слёз, но плакать не хотелось, да и время было совсем неподходящим. — Какого хуя вы вообще втянули меня в свои ебанутые отношения?       — Разве ты не любишь Хёнджина?       — Причём тут это?       — При том, что тебя никто в наши отношения не втягивал. Ты сам влез. И если бы ты не любил Хёнджина, то здесь не стоял бы.       Джисона раздражало до скрежета зубов и сжатых кулаков то, что Минхо говорил правду. Ли всегда хорошо читал людей, и ему никогда не составляло труда понять чужие эмоции, поэтому то, что сейчас он понимал Хана, не было чем-то удивительным. Но лучше от этого не становилось.       Джисона раздражало до вздутой венки и быстро бьющегося сердца то, что он правда настолько любил Хёнджина, что приехал сюда из другого города только для того, чтобы поговорить с ним. Наплевал на гордость, на то, что Хван поступил с ним просто отвратительно, хотя сам плакался Джисону о своём сердце, разбитом миллионы раз.       Хан влюблённый идиот. А Хёнджин влюблённый трус.       — Хён? — со стороны распахнутой двери послышался знакомый голос, услышав который Джисон судорожно вдохнул воздух, чувствуя, как слёзы грозятся политься из глаз. — Ты чего дверь распахнул? Холодно же…       Взгляд Хвана упал на Джисона, который смотрел на него исподлобья глазами, полными солёных слёз, наполненных обидой и болью. Хан мог буквально видеть, как печальный страх вспыхнул в любимых тёмных глазах, и Хёнджин крепко сжал ручку входной двери, не решаясь сказать хоть что-то.       Но что Хёнджин вообще мог ему сказать? Что ему жаль? Что он не хотел причинять боль? Что он не может доверить своё сердце тому, кто доверил ему своё? А у Хёнджина вообще хоть что-то осталось от сердца после всего, что произошло в его жизни?       — Ладно, я, наверное, уже пойду, — тихо сказал Минхо, поднимаясь обратно по лестнице и проскальзывая внутрь дома мимо Хвана, который до сих пор не смел двигаться; Ли вернулся спустя несколько секунд в тёплой куртке и потрепал Хёнджина по голове, выводя того из транса — Джисон почувствовал, как ревность вцепилась в его горло своей цепкой хваткой и сильно сжала, не давая дышать. — Не накосячь опять, Хёнджин. У тебя есть шанс всё исправить.       На самом деле, у Хёнджина было миллион шансов. Хан бы позволил ему пытаться снова и снова, даже если бы это стоило ему его сердца.       Минхо коротко махнул Джисону рукой и, развернувшись, ушёл в противоположном направлении, исчезая из виду. Хван смотрел ему вслед растерянным и благодарным взглядом, из-за которого Джисон чувствовал себя ещё паршивей.       Хёнджин вообще попытался бы хоть что-то сделать, если бы Хан не приехал к нему из Сеула? Попытался бы он хоть что-то сделать, если бы Минхо не подтолкнул его к этому? Да и попытается ли он сейчас?       — Ты даже не брал трубку, — тихо сказал Джисон, утыкаясь взглядом в заснеженный асфальт; горячие слёзы обожгли лицо, и маленькие прозрачные капельки упали на землю. — Какого хрена, Хван Хёнджин? Почему ты такой трус?       Хёнджин ничего не ответил. Хан слышал тихие медленные шаги, увидел чужие ноги, на которых были белоснежные тапочки, сливающиеся со светящимся снегом, — в них наверняка было холодно, и Хван, дурак, точно потом сляжет с температурой, — и почувствовал, как чужая рука мягко легла на его голову, аккуратно гладя самую макушку. Тёплые пальцы коснулись задней части шеи, неприкрытой воротом куртки, и притянули к себе, заставляя Джисона уткнуться носом в плечо Хёнджина, на котором был только домашняя толстовка со штанами и ни намёка на куртку или что-то тёплое.       — Прости, — дрожащим голосом ответил Хван, гладя нежную кожу шеи. — Это так сложно. Мне правда было очень страшно, и я не знал, что тебе сказать. Я так не хотел видеть твоё разочарование, — он уткнулся лбом в плечо Хана, тихо выдыхая горячий пар изо рта. — Я не знаю, почему я решил, что побег от проблемы будет хорошим решением. Я дурак.       — Ты умственно отсталый, — всхлипнул Джисон, сжимая пальцами тёмную ткань толстовки парня. — Просто скажи мне «нет» и всё. Я не могу и не хочу заставлять тебя быть со мной, даже если ты правда любишь меня. Но дай мне хотя бы какой-то ответ, я не хочу гадать о твоих мыслях…       Хан чувствовал себя просто паршиво, находясь в тёплых объятиях Хёнджина и понимая, что, вероятно, они обнимаются в последний раз — Джисон правда не хотел в это верить: он охранял свою еле теплящуюся надежду на то, что снова увидит радостную улыбку Хвана, услышит его тихое хихиканье над какой-то нелепой шуткой, закатит глаза на недовольное ворчание, почувствует ставший родным запах чая вперемешку с запахом шампуня. Хану было так сложно представить, что больше в его квартире не раздастся звон надоедливых будильников, что ему действительно больше не придётся пытаться скорее занять ванную комнату, что завтрак и ужин теперь придётся снова готовить на одного. Он жил так всё время, но после того, как Хёнджин вторгнулся в его квартиру и в его жизнь, ему казалось, что жить без Хвана не представляется возможным.       Его сердце словно разбирали по кусочкам, выпуская всю боль и печаль, плещущуюся внутри. Джисону было сложно осуждать Хвана: не после его истории о несчастливой любви, из-за которой Хёнджину было сложно кому-то довериться. Было сложно довериться Хану.       Хёнджину правда не повезло влюбляться в последних мудаков, которые сломали в нём всю веру в любовь и надежду на счастье. Джисону правда не повезло влюбиться в Хёнджина, который не мог отдать ему своё потрёпанное временем сердце, боясь, что и Хан будет таким же неаккуратным и разобьёт его.       — Я не хочу делать тебе ещё больнее, — прошептал Хван, прикрывая рот рукой; Джисон чувствовал, как на его кожу упали горячие слёзы. — Я не хочу, правда не хочу отказывать тебе. Я люблю тебя, я хочу быть с тобой, но мне так страшно представить, чем могут закончиться наши отношения…       — Почему ты вообще думаешь об этом?       — Потому что все мои отношения скатывались в не пойми что. И в этом есть закономерность, Джисон, проблема не только во всех моих бывших, проблема есть и во мне.       — Даже если эта проблема и есть, то всегда можно попробовать её решить. Вместе, — Хан оплёл руками чужую талию, прижимая дрожащее тело к себе. — Я всегда помогу тебе и пойму. А ты постарайся принять мою помощь.       — Возможно, — тихо начал Хёнджин, шмыгая носом и цепляясь за куртку Джисона руками, — я просто не создан для нормальных отношений.       Слова парня ощущались словно острый нож, которым водили по сердцу, оставляя глубокие раны, из которых текла алая кровь, наполненная жуткой печалью. Хван был таким разбитым, с истерзанным, еле живым сердцем, с потухшей надеждой и всегда грустным взглядом, который не исчезал даже когда парень улыбался. Ему хотелось подарить всю любовь, залечить и оживить сердце, зажечь надежду и добавить во взгляд хотя бы капельку золотого счастья, которое бы могло подарить его душе покой. Хотелось вытащить эти склизкие отвратительные мысли о расставании и боли из его головы и поселить туда мысли о спокойной неприторной любви, которая согревает своим теплом.       Хёнджин словно был соткан из страха быть брошенным, из слёз и из печали.       — Просто не думай об этом, — выдохнул Джисон, отстраняясь и беря заплаканное лицо Хвана в свои ладони. — Эти мысли сделают только хуже. Просто… если ты правда хочешь встречаться со мной, то давай попробуем. И я обещаю тебе, что никогда не сделаю тебе больно.       — Я правда хочу тебе верить, — всхлипнув, кивнул Хёнджин; по его щекам полилась новая порция слёз. — Я постараюсь.       У Хана в груди зацвели пахнущие любовью цветы, которые своими корнями крепились в сердце. Слова Хвана заставляли тепло разливаться по всему телу, и клокочущее счастье выбиралось наружу через мягкую улыбку, аккуратные касания и нежный взгляд, из-за которых Хёнджин заливался слезами ещё сильнее: в тёмных глазах в слезах плескалась благодарность и любовь, и горела маленькая-маленькая надежда.       А надежда внутри Хана полыхала ярко-красными лепестками огня, окутывая собой заживающее от любви сердце. Джисон верил, знал, что всё будет хорошо, и он был полон решимости вселить эту стойкую веру в лучшее в Хёнджина, который отчаянно цеплялся за него руками, прижимаясь ближе и вздрагивая из-за ласковых прикосновений к его лицу.       — Ну так что? — слегка улыбнувшись, спросил Хан, стирая большим пальцем слёзы с красивого лица; у Хвана были ледяные, покрасневшие от холода щёки, которые обжигали слёзы и лёгкие прикосновения. — Будешь со мной встречаться, Джинни?       — Да, — задыхаясь от плача, пролепетал Хёнджин, кладя свои руки поверх рук Хана и крепко сжимая их, не желая отпускать. — Я тебя так люблю.       — Я тебя тоже.       Хан приблизился к лицу Хвана, глаза которого блестели от слёз и любви, и, чуть улыбнувшись, коснулся губами его губ, оставляя нежный морозный поцелуй. На языке чувствовался солоноватый привкус слёз, которые продолжали катиться из любимых глаз. В этом поцелуе была вся мягкая и надёжная любовь Джисона к Хвану, вся его искрящаяся надежда на то, что Хёнджин сможет доверить своё сердце Хану, чтобы он бережно хранил его у себя.       С неба падали белые хлопья снега, ложась на растрёпанные светлые пряди волос, на лица и на плечи. Морозный ветер бил по оголённой коже рук и лица, но холодно совсем не было: в двух сердцах горела согревающая любовь, от которой таяли снежинки, превращаясь в маленькие капельки воды.       И Джисон был готов отдать своё живое и радостное сердце Хёнджину, заменив им сердце Хвана: еле бьющееся, искалеченное и разваливающееся, сотни раз склеенное по кусочкам, но самое любимое, горячее от вновь вспыхнувшей любви, которая лилась сквозь маленькие трещинки.