Титул главного ублюдка

С самого первого дня их вражды аль-Хайтаму становилось только хуже. И почему только этот Кави каждое его действие воспринимал в штыки? Ублюдок. Если бы не его блядский образ жизни, может быть, у них изначально всё и не было так печально: но Кави слишком любил лезть на рожон, быть зачинщиком множества драк и унижать слабых. В особенности унижать слабых. И нет, аль-Хайтам не был слабаком. Но он не мог смотреть, как издеваются над слабыми, и тем более, не мог спускать эти издевательства с рук таким, как Кави. — Да ты посмотри на себя, пугало! — издевался Кави. — Таким, как ты, не место в нашем мире. Аль-Хайтам проводил его серьёзным взглядом. Оставшись один на один с собой, тяжело закашлялся, выхаркивая из лёгких мёртвых бабочек. Как же сильно он ненавидел это: он не мог понять, почему именно Кави? Почему среди стольких миллиардов людей на планете его сердцу был мил лишь этот ублюдок? Режущая боль в груди проявлялась всё сильней с каждой новой стычкой этих двоих в коридорах университета. Одного взгляда Кавеха было достаточно, чтобы аль-Хайтам понял, что никогда в этой жизни ему не добиться хорошего отношения от этого морального урода. Ночь. У клуба. Кави с дружками снова мутузит какого-то ботаника из параллели. При виде этой картины аль-Хайтам лишь закатил глаза: ему осточертело видеть одну и ту же картину изо дня в день — время идет, а в повадках этого ублюдка ни черта не меняется. Снова ему вытаскивать этих бедолаг из лап этого хищника. Вот только физическое состояние самого аль-Хайтама с каждым разом становится всё хуже и хуже. Сейчас он понимает, что осталось ему всего ничего, но просто не может стоять в стороне и смотреть, как Кавех снова самоутверждается за счёт тех, кто не может дать ему сдачи. Поэтому он, подгадав момент, когда все рассосутся, практически в полубессознательном состоянии хватает Кави за грудки и припечатывает спиной к каменной кладке здания. Глаза одного метают молнии, в то время как глаза другого наливаются кровью. Грудная клетка тяжело вздымается, и боль неравномерно распространяется по всему телу. — Как же сильно я тебя ненавижу, аль-Хайтам, — с горечью и всей собранной в нём желчью проговорил Кави. Как долго ещё они будут сталкиваться лбами вот так? От этих слов аль-Хайтама охватил приступ удушья, и он тяжело закашлялся, жадно ловя ртом воздух. — Какого черта ты продолжаешь донимать меня изо дня в день? — проигнорировав его состояние, продолжил говорить Кави. — Когда прекратишь бросаться на слабых, я прекращу донимать тебя, — прохрипел аль-Хайтам, всё ещё удерживая его за ворот рубахи. — Какое тебе, блять, дело до того, скольких отбросов я сегодня поставил на место?! — вскипел парень. — Тоже хочешь получить? Поверь, моей ненависти хватит, чтобы раскатать твою тушу тонким пластом по асфальту под твоими ногами. Сплю и вижу, как ты мучаешься в агонии. Честно говоря, он был не далёк от правды. Аль-Хайтам действительно находился при смерти. Изводя себя, он каждый день вступал с ним в перепалки, потому что не мог иначе. Как ещё заставить его встать на правильную сторону? Сердце словно чувствовало исходящую от Кави злобу, каждый импульс ненависти, и аль-Хайтам снова закашлялся, харкаясь кровью. Он больше не держал Кави за грудки, а, скорее, держался за него, чтобы не пасть ничком под его ногами. Каждый вдох отдавал сильной болью в груди, и за ним следовал кашель; горло раздирало изнутри. Аль-Хайтам больше не мог выносить этого. Подняв голову, он ещё раз взглянул ему в глаза: как и ожидалось, ничего, кроме ненависти, он там не видел. Хотя его очень забавлял вид этого засранца, прижатого к стене, как зайца на расстрел. К чёрту шутки, сейчас аль-Хайтаму точно было не до смеха. Красивый снаружи, с выразительным взглядом и внешностью принца из сказки, он был абсолютно прогнившим изнутри фруктом. Но его прямой нос, мягкие губы и глаза, в которых при желании можно было увидеть вселенную, манили к себе непрестанно. Невзирая на возможные последствия, устав бороться с самим собой, аль-Хайтам размытым взглядом уставился на губы Кави. Он хотел перестать испытывать эту режущую боль в груди, освободиться от хронического кашля вперемешку с кровью. Может ли один поцелуй избавить его хоть от малой части этого? Он приблизился к Кавеху и со всем чувством поцеловал его в губы. Не сказать, как давно он хотел этого, но это точно было то, чего хотело его чёртово сердце, которое сжалось сейчас до крошечных размеров и перестало перекачивать кровь. Вкус алкоголя остался на его губах, когда Кави ошеломлённо оттолкнул его. — Что ты делаешь? — сдвинув брови над переносицей, он ухватился за его рубашку. Аль-Хайтам не ответил. Лишь горько усмехнулся, еле держась на ногах. Ничего не подействовало. Он так и умрёт здесь от неразделённых чувств. — Я ненавижу, когда меня прижимают к стене. Особенно когда это делаешь ты! — снова проговорил Кави, поменявшись с ним позициями и больно вжимая его в стену. Он больше не сопротивлялся. К боли в груди прибавилась и тупая головная боль. Спасибо, Кави. — Я ещё раз спрашиваю, какого хрена это сейчас было, — он был действительно зол, но аль-Хайтаму было настолько плевать, что он не удосуживал его и коротким ответом. К горлу подступила тошнота, и парень снова закашлялся. Кави терпеливо ждал ответа, и ему было абсолютно плевать на состояние этого чахоточного. Лишь тонкая игла еле заметно кольнула его в сердце. Аль-Хайтам выхаркал на ладонь очередную мёртвую бабочку. Ну вот, теперь и избежать такого на глазах у других он больше не в силах. Увидев её, Кави побелел от ужаса. — Что это? — резко спросил он. — Аль-Хайтам, блять, отвечай мне, что это?! «Ублюдок. Я страдаю от неразделённой любви к тебе». — А то ты не видишь, — тихо проговорил парень, и лицо его исказилось гримасой горечи. Он почти мёртв, так ему ещё и в перепалку с ним вступать? — Когда это началось? — продолжал выпытывать он. Глаза искрились от злости. — Какое это имеет значение сейчас? — Правда, никакого, — истерически усмехнулся Кави, а затем лицо его приняло ещё более серьёзный вид. — Как долго тебе осталось, м? — Уже мучаюсь в агонии, — прохрипел аль-Хайтам, повторяя его же слова. Всё как и хотел Кави. Радуйся, ублюдок. — И какого хера надо было утаивать это от меня? — он взбесился не на шутку. — А что, ты стал бы ненавидеть меня меньше? — аль-Хайтам почти сполз на землю, и теперь лишь давал жалкие ответы на вопросы, что стоили ему целой жизни. Кави опустился перед ним на колени, тревожно проверяя его состояние. Ответа на последний из вопросов он так и не дал. — Господи, какой же ты идиот, — посетовал он. — Разговаривай со мной и не смей засыпать, понял? Взгляд аль-Хайтама давно расплылся, и он видел лишь размыленное изображение перед собой, но голос Кави почему-то казался ему заботливо-обеспокоенным. — Кави, я не виноват, что я такой. Просто оставь меня здесь, — это он проговорил уже в полубессознательном состоянии, прежде чем отключиться. Аль-Хайтам очнулся от очередного тяжёлого кашля. Он лежал на боку, и кто-то похлопывал его по спине. — Давай, тебе нужно выкашлять их всех, — проговорил тёплый голос. Он с трудом вытащил изо рта мёртвого мотылька. Глаза слезились от то и дело подступающей к горлу тошноты. — Ещё немного, и скоро ты сможешь дышать как прежде, — снова произнёс тот же голос. Действительно, всепоглощающей боли, что охватывала его сердце долгое время, он больше не чувствовал. Он не без труда открыл глаза. Оказался лежащим в комнате общежития, но эта комната отличалась от его; и кровать была иная, с более мягким матрасом. И какая принцесса на горошине тут спит? Рядом с ним на кровати сидел Кави, продолжая придерживать его за спину и с беспокойством в глазах наблюдая за очередной бабочкой в его руках. — Проснулся, — заметил он. — Доктор только что ушёл. Прописал тебе пару лекарств для профилактики, ну и побольше моей всеобъемлющей любви, конечно же, если ты не против, — решил отшутиться он, но шутка не зашла. Он провел рукой по его волосам, взъерошивая их, и помассировал его висок большим пальцем. На какое-то время повисло молчание. Аль-Хайтам ловил на себе заинтересованный взгляд спасителя, словно он внимательно изучает каждый сантиметр на его коже, чтобы лучше понять, что из себя представляет этот человек. — Мне жаль, — внезапно произнес Кавех, установив с ним зрительный контакт, — за всё, что между нами произошло прежде, — пояснил он. — Но есть кое-что, что я хотел бы повторить. Кави придвинулся ближе и наклонился к его лицу. Аль-Хайтам испугался сначала, а затем увидел, как озорные морщинки образовались в уголках его глаз: Кави мягко улыбнулся. — Не бойся меня, ладно? — произнёс он. А затем сделал то, что планировал: оставил поцелуй на его губах; и аль-Хайтам забылся. — Ну что, тебе легче? Вот здесь, — он провёл рукой по грудной клетке и задержался так на какое-то время. Тёплая рука приятно грела кожу. Аль-Хайтам закрыл глаза. Воспоминания врезались в память, как иглы в мягкую плоть. Он усиленно воспроизводил в памяти все события минувших дней, пока Кавех не вышел в коридор, чтобы открыть дверь назойливо стучащему в дверь человеку. Тогда аль-Хайтам накрыл лицо ладонью; глаза защипало от подступающих слёз: не может вдруг так всё хорошо обернуться в его жизни. До его слуха дошёл резкий злой голос, доносящийся из коридора: — Я сказал, что я занят. Блять, идите к черту и не трогайте меня больше! — рычал Кави, захлопывая дверь. — Ей богу, заебали. Стоило отказаться от титула главного ублюдка универа, как от них отбоя нет, — раздосадовано посетовал он. — Ты не голоден? Могу приготовить на нас поесть, если подождёшь немного, — снова мягко обратился он к аль-Хайтаму. Честно сказать, эта перемена в нём пугала. — Кави, — подозвал он к себе. Дождался, когда тот подойдет к нему, и спросил, — Что произошло? — А ты не помнишь? — удивленно приподнял брови Кави. — Мы с тобой повздорили, и ты потерял сознание, — принялся объяснять он. — Я принёс тебя в свою комнату. Ты здесь уже как три дня. Дважды к тебе приходил врач, справлялся о твоём самочувствии. — Хочешь вернуться в свою комнату? — спросил он немного погодя. В голосе слышалось расстройство. — Хочу, — выслушав Кави, заключил аль-Хайтам. — Тогда я на время перееду к тебе, чтобы быть уверенным, что с тобой всё в порядке, — поспешил вставить он. — Зачем ты это делаешь? — спросил аль-Хайтам. К горлу снова подступил приступ кашля. Кави заботливо повернул его на бок и снова похлопал по спине. — А ты хочешь умереть? — с вызовом бросил он. — Я вот не хочу твоей смерти. — В тот раз ты утверждал обратное, — заметил аль-Хайтам. — Мало ли что я там говорил, — отмахнулся Кавех. — Вообще, ты должен был сразу сказать мне о том, что чувствуешь. Зачем было изводить себя до такой степени? Блять, ты не представляешь, как это злит меня. Он словно спорил сам с собой. Весь свой негатив он направлял не на аль-Хайтама, а на свои чувства и поведение. Больной усмехнулся. — Что, смешной я для тебя, а? — с весельем в голосе спросил Кави; и провел пальцами по его волосам, массируя кожу головы. — Пообещай, что не будешь больше скрывать такие важные вещи. Ты правда мог умереть лишь от одного своего молчания! — Кави, — снова прокряхтел аль-Хайтам. — Ты такой ублюдок, я серьёзно. Сказал и закашлялся. Ещё одна бабочка покинула его организм. Кавех сморщился: бабочки были такие уродливые. Как только аль-Хайтам вообще переносит эту боль? Он наклонился к нему и поцеловал в висок в надежде, что это хоть как-то подсластит его горькую жизнь. Он чувствовал ответственность за то, что аль-Хайтам такой. Считал себя полностью виноватым в этом и потому старался искупить свою вину. Сердце выбрало за него — и тут уж ничего не поделаешь; Кави был готов нести это бремя вместе с ним. Поддаться не своим чувствам, встать на сторону своего врага и проникнуться к нему теплотой и заботой. — Да, я ублюдок, — согласился Кави. — Но теперь вопрос к тебе: как тебя так угораздило то… Ему было искренне жаль аль-Хайтама. Но он готов был исправиться ради того, чтобы этот человек, которого он когда-то ненавидел, больше не чувствовал боли. — Ладно, к чему это я, — подытожил Кави. — Я много думал, и, собственно, всё, что ты видишь сейчас, это результат моих решений. Я сделал выбор в твою пользу, так что теперь ты от меня не отвертишься, аль-Хайтам.