А за окном горели фонари

"Взгляни на небо, посмотри, как плывут облака и солнца свет нам с тобой не поймать никогда. Наш мир убогий и в нем нет ни капли души, везде пороги, ну, а ты не сдавайся, дыши."

Тем зимним утром Тася проснулась от смутной тревоги. Это было все то же тянущее чувство, только в этот раз как-то острее, чётче. Рядом заворочался сонный Витя. Будильник еще не сработал, за окном ночная мгла, как будто время не 7 утра, а часа два ночи. Таисия перевернулась на другой бок, но сон как рукой сняло. Женщина села, посмотрела на мужа и слегка улыбнулась. Сегодня закончится их последняя гонка, сегодня заканчиваются выборы. Долгие недели работы наконец подошли к концу. И Витя с Космосом собирались сегодня быть в офисе до последнего. До победного. Тася хотела было тоже побыть в конторе, но Витя сказал, что там будет дурдом и вообще ей там нечего делать. Но сейчас, смотря на его спокойное, расслабленное лицо, не искаженное морщинками тревог и дум, которых за последние годы стало больше, Тася поняла, что не сможет сидеть дома. Придется мужу ей сегодня уступить. – Ты чего так смотришь? – сонно приоткрыл один глаз Витя, находя над одеялом ее руку, – Доброе утро. –Да рано еще, - шепнула Тася, -Поспи немного. У тебя есть еще полчасика. – Только если с тобой, – Витя потянул жену за руку, заключая в объятия и поглаживая мягкие рыжие прядки, – Почему такая задумчивая с ранья? – повторил он вопрос. – Вить, я с вами сегодня поеду, – водя пальцем по его груди, сказала Тася, – Тёмку с Ксенькой к твоим родителям отвезу, попрошу до завтра с ними посидеть. Не могу, я на нервах, я дома с ума сойду. Витя вздохнул и оставил долгий поцелуй на Тасиной макушке. Вот же упрямая. Но…он даже немного рад, если его девочка будет рядом с ним сегодня. – Хорошо, – согласился он, – Может так даже лучше. Тася облегченно выдохнула. Стало чуть-чуть спокойнее. Совсем немного. Ох уж эта паранойя. Понежившись в кровати еще чуть-чуть, родители все же выбрались из объятий друг друга. Утро в семье Пчелкиных неминуемо настало. Пока Тася колдовала на кухне над кофе для взрослых и омлетом для детей, Витя заглянул в детскую. После рождения Ксюши Артёму пришлось делиться половиной комнаты. По первенству парень бузил на эту тему, но потом его с трудом оттаскивали от детской кроватки сестры, которой он постоянно строил рожицы или разыгрывал сценки с игрушками, отчего из их комнаты постоянно слышался заливистый смех маленькой Пчелки. А потому сейчас некогда разукрашенная в голубые и серые тона детская была поделена на две равные половины: Тёмину и Ксюшину. На одной господствовали мягкие игрушки и преобладал бежевый и фисташковый, а на другой расположились солдатики, подаренные дедушками на последний день рождения, теряющиеся на зеленом и белом фоне. Пестро, ляписто, но детям нравилось. Витю в комнате встретила умиротворяющая тишина. Брат с сестрой вообще были тяжелы на подъем. Разбудить их в будние дни было почти невозможно. В выходные родители и сами были не против поваляться подольше, так что в субботу и в воскресенье экзекуций не было. Но не сегодня. Витя подошел к кровати Тёмы и потрепал сына по волосам, присаживаясь на край кровати. – Эй, товарищ, – позвал он, – Пора вставать. Тёма что-то пробормотал и попытался натянуть одеяло повыше. Но Витя был явно сильнее и легко пресек это поползновение. – Артём, давай давай, открывая глазёнки. Мама уже завтрак приготовила. – Почему так рано? – простонал ребенок. – Вы сегодня побудете у бабушки Аллы и дедушки Паши, – Витя встал и пошел будить дочь. Погладил Ксюшу по рыжеватым кудряшкам, – Милая, пора просыпаться, зайка, – позвал он. Девочка оказалась более сговорчивой и захлопала голубыми глазками, сгоняя сонную дымку. – Уже солнышко встало? – спросила она. – Солнышко еще нет, а ты уже проснулась, – Витя поцеловал дочь в лобик, – Просыпайся. Пока дети выползали из своих кроватей, Тася уже накрыла стол и крутила в руках телефонную трубку. Она знала, что Витины родители – ранние пташки, и ближе к 8 утра точно не спят. Но не решалась набрать номер. И все-таки пальцы забегали по цифрам, пока в трубке шли гудки. Как и ожидалось, ответили быстро. – Алло? – как всегда вежливо спросил Павел Викторович. – Павел Викторович, доброе утро, – поздоровалась Пчелкина. – Ой, Тасечка, - обрадовался свекр, – Доброе утро, дорогая. Что-то случилось? Что-то ты рано. – Нет, нет, все хорошо, – заверила Тася, отдавая Вите его чашку кофе, – Павел Викторович, вы не будете против, если мы вам Тёмку с Ксенькой на ночь оставим? Я бы хотела с Витей в офис уехать, побыть там до конца всего этого безобразия. А это явно надолго затянется. – О чем речь, конечно, – с готовностью согласился Павел, – Привозите. Аллочка будет рада. Даже не переживай об этом! Тася улыбнулась. Все-таки ей повезло с родственниками. Договорившись о времени, Пчелкина положила трубку. Кивнула Вите и села с семьей, завтракать. Дети, узнав, что отправляются к бабушке с дедушкой, умяли завтрак в два раза быстрее обычного. Им нравилось бывать у старших Пчелкиных и Рощиных. Там всегда было что-то интересное. – Мама, а можно Топу взять? – уже одетая Ксюша заглянула в спальню родителей, демонстрируя плюшевого медведя. Того самого старенького медведя, которого когда-то Витя выиграл для нее в тире. С которым ребенком играл Артём, с энтузиазмом саранчи пытаясь откусить бедолаге оба уха. Который теперь перешел по наследству Ксюше, которая любила с ним спать. – Конечно можно, – кивнула Тася, подкрашивая ресницы. Ксения радостно засмеялась и снова убежала в комнату. Вскоре чёрная иномарка уже въезжала в до боли знакомые дворы. У дома Пчелкиных старших Витя заглушил двигатель и вылез из машины. Вдохнул морозный воздух. Хорошо. Как же хорошо. – Витя, ты бы хоть застегнулся, – от подъезда отделилась фигура Аллы Дмитриевны, – Простудишься! – Мамуль, – Виктор крепко обнял мать, – Ты чего на улице? – К тёте Зое ходила. У нее спину прихватило, помогла растереть. Привет, зайки мои, – бабуля с нежностью обняла подскочивших к ней внуков, – Ну-ка бегите в подъезд. Тася стояла возле машины и приветливо улыбалась свекрови. – Может хоть чайку зайдете выпить? – предложила женщина. – Не, ма, мы поедем, – покачал головой Витя, – Спасибо. Завтра заберем их. Бате привет передавай. И молодые уехали, оставив счастливых внуков на не менее счастливых бабушку с дедушкой. А в конторе уже пар валил из всех окон. Такое чувство, что повыходили даже те, кто никогда не появлялся на работе. Но эта большая и сплоченная команда сегодня, как и все недели до этого, работала на один результат: на победу. День пролетел незаметно. И чем ближе был вечер, тем больше накалялась атмосфера. Саша был как на иголках, Витя постоянно курил, а Кос от нервов начал нарезать круги по периметру, пока его не перехватила Люда и не вручила бокал виски. Белов и Каверин шли практически вровень. Перевесы в ту или иную стороны были незначительны. От нервного напряжения у Таси начинала болеть голова. Найдя свободный стул в уголке, Пчелкина присела и прикрыла глаза. Боль уменьшилась, а потом и вовсе стала еле осязаемой, как надоедливый белый шум. Но уже не так сдавливала голову. – Осталось всего несколько избирательных участков, пока ведет Каверин, – сообщила секретарша в наступившей тишине. Тася открыла глаза. Действительно, в комнате стало нестерпимо тихо. Только голоса из телевизора нарушали повисшее молчание. – Последний участок за вас, Александр Николаевич, – кажется спустя вечность сообщила помощница, запустив механизм разрушения. Разрушения ожидания, нервозности и тишины в комнате. Как будто в телевизоре выкрутили громкость на полную. Присутствующие взорвались аплодисментами, криками и поздравлениями друг друга. И нового депутата. Тася даже не заметила, как оказалась в объятиях Вити. – Наконец это кончилось, – засмеялась она, прижимаясь к его груди. – Да, малыш, теперь все будет хорошо, – подтвердил супруг. Будет. Только не у них. После официального подтверждения результатов в штаб компании начали прибывать гости. Все хотели лично поздравить победителя. И пока Саня поехал за супругой, с которой хотел разделить эту ночь, Витя, Кос и Тася принимали гостей. – Пчел, тут так душно, пошли, выйдем на улицу. Перекурим, да в тишине хоть пять минут постоим, – позвал Космос. Витя кивнул и пошел было за другом. А потом обернулся и протянул руку Тасе, мол, идешь? И она пошла. На крыльце Тася столкнулась с знакомой женщиной и отстала от ребят, чтобы перекинуться парой слов. Мужчины же отошли к аллейке, чтобы покурить подальше от людской толпы. На двоих их согревала початая бутылка виски. Конечно, ведь они празднуют. Тася, увлеченная беседой, не заметила, когда на территорию въехала хорошо знакомая им машина Макса. Видимо, Саша приехал. А значит и Оля тут, надо бы пойти поздороваться. Жаль, что Филатовых сейчас тут нет. Валере бы понравилось. Попрощавшись с собеседницей и проводив ее до входа, Тася неторопливо направилась по опустевшей дорожке к Вите. Но еще быстрее к ним спешил появившийся Максим. Один. Тася даже не сразу поняла, что случилось, когда в свете уличного фонаря блеснуло что-то металлическое. А когда поняла, ее крик уже ничего не мог изменить. Максим уже был возле Коса. – Витя! –имя разрезало зимнее утро. И Витя слышал ее. Слышал, но глаза его были прикованы к другу, в сердце которого только что, на его глазах, вогнали нож. Витя не особо успел сориентироваться. Виной ли тому выпитый алкоголь, или растерянность от абсурдности происходящего, шок от осознания того, что Космоса только что убили, сказать сложно. Но окроплённый кровью друга металл встретился с его горлом раньше, чем Витя Пчелкин успел дать отпор. Он умер быстро, но даже в те последние мгновения, ловя уходящий свет, он слышал ее голос. А раз она с ним, то и умирать не так страшно. И если мертвым уже все равно, то Тася смотрела на все это, как в замедленно съемке. Сердце ухнуло куда-то вниз и больно и быстро заколотилось, как будто билось в предсмертной конвульсии. В судорогах агонии, понимая все быстрее разума. Нет. Этого не может быть. Не сейчас, когда все это кончилось. Когда все должно было быть хорошо. Макс бросил безразличный взгляд на тела и быстро скрылся. Но Тасе было все равно на него. Она хотела броситься к мужу, бежать, что есть сил. Но ей с трудом удавалось переставлять ноги. – Витя? – дрожащим голосом позвала она. Так тихо, что ее вряд ли бы кто-то услышал. Даже если бы здесь кто-то был. Еще шаг. Другой. Вот уже видно его лицо. Оно было бы таким же, как утром, если бы только не было испачкано кровью. И глаза не смотрели бы в занимающееся рассветом небо с таким безразличием. – Витенька, – прошептала Тася, падая на колени рядом с ним, – Родной, пожалуйста, – Тася не ощущала холода, зарываясь руками в снег, который впитал в себя кровь ее мужа, оставляя на руках кровавые капли и разводы, – Витенька, не умирай. Ну, ты же меня не бросишь. Помнишь, ты мне обещал? – она протянула руку и погладила мягкие светлые волосы. Сознание пока не готово было в полной мере принять все случившееся. Но с каждой новой секундой, проведенной рядом с ним, понимание трагедии по капле разъедало ее изнутри. Шепот становился все громче, слова быстрее. На дорожке появился Саша, за ним спешила Оля. Но все это было неважно. Боль, вперемешку со страхом забурлили в венах, раздирая голосовые связки, когда улицу прорезал уже совсем другой, полный отчаяния и боли крик: – Витя! – Тася уткнулась ему в грудь и разрыдалась. Ядовитые потоки горя моментально разошлись по телу, не давая вдохнуть, заставляя тело содрогаться в истерике. Эмоциональный взрыв, который уносил все силы, но не приносил за собой ничего. Оставлял пустоту. – Нет, Витя, пожалуйста, нет, – от крика заболело горло, связки сводило от натуги, но Тася не могла остановиться. Слишком больно. Она сжимала в онемевших руках его рубашку, впитывая в себя последние крупицы тепла его тела. Его мертвого тела. Как через толщу воды, Тася услышала, как ее кто-то зовет. Ей было плевать, она не разбирала голосов. Не узнавала лиц. Оказалось, на ее крик высыпали многочисленные гости и охрана. И теперь ее пытались оторвать от тела мужа. Но она отказывалась оставлять его, отпускать его. Она знала: стоит разжать пальцы и все будет кончено. – Тася, – а вот этот голос она узнала. И меньше всего хотела его слышать. Она подняла на Сашу мокрые глаза, слегка покрасневшие и уже припухшие. И увидела в нем отражение своей боли. Но нет, ему не может быть так же больно. Ему должно быть больнее в сто раз. – Это ты виноват, – голос хрипел, но Саша понял каждое слово. Он не ответил. Ему нечего было сказать жене, точнее уже вдове, своего лучшего друга. Он лишь позволил Оле обойти его, присесть рядом с Тасей и крепко обнять ее. Тася уткнулась в плечо подруги и снова заплакала. Горько и безутешно. Саша присел возле Вити и аккуратно закрыл остекленевшие глаза. Никогда больше этот голубой пронзительный взгляд не упрется в него, не залучится счастьем при виде детей. Витя Пчелкин не увидит, как его сын научится играть в футбол, или как его дочь принесет домой первую пятерку. Витя останется в этом мире только воспоминанием. И болью. Болью всех, кто его любил. Следующие часы были для Таси настоящей пыткой. Ей приходилось давить в себе истерику после каждого вопроса милиции. Ей приходилось заставлять себя не смотреть на белую простынь, которой накрыли его тело. Слишком белая для этой серой зимы. Но когда санитары начали грузить тела на носилки, Тася попросила милиционера о перерыве. Ей надо было проводить его. Последний раз прикоснуться. Женщина присела рядом с трупом и аккуратно отбросила край простыни. Дрожащими пальцами дотронулась до его руки. Холодной. Безжизненной. Собрала оставшиеся силы и переплела с ним пальцы. Как они всегда делали. В последний раз. Ей пока было неведомо, что этой ночью не стало и Валеры Филатова. Тому с Анечкой спасло только то, что Анюта простыла и мать поехала с ней домой, лечиться. Но позже Оля сообщит и это. – Оль, я закончу тут сам. Отвези Тасю домой, – попросил Саша, когда милиция закончила собирать показания. Пчелкина даже не сопротивлялась. Она выгорела. Не осталось даже слез, она выплакала все, что было за эти часы. Оля бормотала какой-то бред о том, что все будет хорошо. Что это трагедия, но она должна быть сильной. Сильной? Как она сможет быть сильной без него? Где она найдет силы рассказать Алле Дмитриевне, что ее единственный сын больше никогда не приедет в их маленькую квартирку. Как сообщить отцу, что его гордость уже не позвонит им, чтобы спросить, как здоровье? Как объяснить маленьким детям, которые обожают своего отца, что папа больше не споет им колыбельную и не прочитает книжку. Как жить дальше в мире, где нет Вити Пчелкина? Но вернуться домой оказалось самым тяжелым, хотя казалось, что тяжелее уже ничего не будет. Квартира встретила хозяйку тишиной. Еще утром тут царили смех и радость. Сейчас же повисло траурное молчание. И эта тишина давила, уничтожала, растворяла в себе. Хотелось включить телевизор или радио, только бы не утонуть в ней. Не раздеваясь, Тася прошлась по коридору. Каждый сантиметр возрождал в памяти призраков. Вот тут, возле зеркала, Витя каждый вечер целовал ее, возвращаясь с работы. Эту фотографию, на которой сидят довольные Тёма с Витей, которые только что собрали большой замок, Витя вешал впопыхах и чуть не отшиб себе палец молотком. Зазвонивший телефон заставил вздрогнуть. Отвечать не хотелось, но надо было. Тася медленно подняла трубку и тихо произнесла: – Да? На том конце провода всхлипнули. – Тасенька, горе какое, – Тамара, видимо, тоже узнала о случившемся. И она, как никто сейчас, понимала, что чувствует Тася. – Родная, надо держаться, – Пчелкина вложила в голос всю уверенность и чувства, которые в ней остались, но все же заплакала, – Мы должны. Ради Анюты. Ради Тёмы и Ксюши. Тома, мы должны, – с каждым словом новые и новые слезы скатывались по побледневшим щекам. – Витины родители знают? – кое как совладав с голос, спросила Филатова. – Оля сказала, что сообщит им. Я не могу, Том. Я не могу смотреть им в глаза, я не вынесу, – прошептала Тася, опуская по стенке на пол. – Хочешь, я приеду? – предложила Тома, – Вместе не так страшно. – Не сейчас. Мне надо чуть-чуть побыть одной, собраться с силами и с мыслями. Приезжайте с Анютой вечером ко мне, я заберу детей. Ты права, вместе не так страшно. – Хорошо, – Тома снова заплакала, – Витя любил тебя. Ты ведь знаешь. – А Валера любил вас с Анютой, – без толики сомнений сказала Тася, – Скоро увидимся. И разговор прервался короткими гудками. Тася попробовала отвлечься от непереносимой боли в груди, считая их. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Стало душно. Каждый вдох давался с трудом, захотелось выбежать на улицу. Вдохнуть. Почувствовать холод в легких, но дышать. Тася встала, скинула шубу и пошла открывать окна. Она открыла все окна в квартире, впуская в гости зимний холод. Морозный воздух тут же наполнил помещение, став невольным свидетелем горя любящей женщины. Натянув рукава свитера на самые пальцы, Тася вошла в спальню. Взгляд ее уперся в наспех застеленную кровать, где вчера утром Витя обнимал ее. В последний раз. На краю валялась бордовая рубашка. Пчелкин хотел надеть ее, но Тася уговорила его пойти в черной. Пальцы смяли ткань, пытаясь уловить остатки человеческого тепла. В горле встал ком, до боли давя на связки, не давая выдавить ни звука. Тася поднесла рубашку к губам и тихонько прижала к мягкой поверхности. Ветер с улицы качал занавеску, в открытое окно залетали одинокие снежинки. Странно, почему она не чувствует холода? Она ведь должна была замерзнуть. Но Тася не ощущала себя окоченевшей. Физически она вообще ничего не ощущала. Только сейчас, в пустой холодной квартире Таисия Пчелкина окончательно поняла: ее муж мертв. Витя умер, он больше никогда ее не обнимет, не поцелует. Не скажет, что все будет хорошо. Всхлип сорвался с губ, утонул в бордовом ворохе, за ним еще и еще. Слёзы потоком капали из глаз, впитываясь в ткань, отчего цвет становился темнее. Так похоже на кровь. Тася закусила ребро ладони, лишь бы не закричать. Лишь бы потушить в себе эту агонию. Но из груди все равно вырвался не то вой, не то крик. Сердце разрывалось на куски, она даже не почувствовала, как сильно впилась зубами в собственно руку. Физическая боль больше ее не пугала. Через несколько минут приступ ослаб и Тася смогла немного восстановить дыхание. – Витенька, родной мой, я люблю тебя, – прошептала Пчелкина в пустоту, прижимая к груди случайно брошенную вещь, – Всегда буду любить. С тумбочки на вдову смотрела она сама, на несколько лет моложе, в белом свадебном платье, рядом со смыслом всей ее жизни. Который сейчас растворился во тьме, покинул ее, оставил. Тася взяла рамку, легла на Витину подушку и стала бездумно водить пальцем по его портрету. Он тут такой счастливый. И она сияет рядом с ним. Она всегда с ним светилась, смеялась. Была живой. Но сейчас она отдала бы жизнь, лишь бы он снова дышал, снова смеялся. Снова жил. Девушка уткнулась носом в подушку, которая сохранила его запах: табак, пряный запах его геля и едва уловимый след одеколона. Этот аромат обволакивал, немного ослабляя узел к груди. Как будто Витя снова обнимает ее, защищая от боли, даря ей силу. Но его нет. А она тут. Могла ли она что-то изменить? Возможно, но кого это теперь волнует? Копаться в себе, искать свою вину или вину других бессмысленно. Лучше потратить эти силы на то единственное важное, что осталось в ее жизни: на детей. Предстоит много сделать, многое пережить, вставать каждое утро, заставлять себя жить дальше. Когда-нибудь эта мука притупится, эта боль станет частью ее и не будет вырывать душу каждую секунду. Но это будет не скоро. А пока… Выплакавшись до боли и жжения в глазах, Тася не заметила, как сознание ее померкло. Выжатая до предела переживаниями и слезами, Тася просто провалилась в спасительную мглу. И там, в окружении темноты и холода она услышала голос, который никогда уже не услышит наяву. Но он звучал так четко, так близко… Кажется, протяни руку, открой глаза, и он снова очаровательно тебе улыбнется, протягивая свою сильную ладонь. Слишком живой, до боли родной и любимый голос, который теперь будет являться ей только во снах. – Родная, проснись, – просил он, – Тасенька, просыпайся.