Стань моим редактором

Я трусливая. Самая настоящая трусиха. Папа говорит, что я совсем уже взрослая, но это не так. Мне хочется спрятаться от серьёзных проблем под одеяло и ждать, пока они решатся сами собой. Но теперь это не поможет, я точно это знаю. Под впечатлением от последней встречи с Антоном я подредактировала прошлую главу и написала новую, наполненную тёплыми моментами и красками. Мой любимый редактор, как я в шутку называла его в своей голове, сказал, что ему всё нравится, но всё-таки внёс свои правки. Тогда я его спросила, вернётся ли когда-нибудь хоть одна работа девственно-чистой и нетронутой его твёрдой рукой, на что он сказал буквально следующее: «От меня ещё ничего твоего нетронуто-девственным не вернулось». Это было…двусмысленно. Учитывая, что дело было глубокой ночью. Что ответить я придумывала долго, но в итоге просто написала: «Звучит слишком двусмысленно». Ответом мне было: «Я знаю ;)». Быстро пожелав ему спокойной ночи, я кинула телефон на зарядку и спрятала лицо в подушку. Был бы здесь Антон, наверняка бы рассмеялся с того, насколько меня смутили его слова. Хотя, если подумать, я была бы рада услышать его смех, заполняющий собой пространство. Но моя трусость заключалась не только в том, что я слегка боялась того, о чём так активно шутила, а порой и писала, пряча смущение в темноте комнаты. Моя трусость была в том, что я решилась на разговор с отцом только спустя неделю. Праздники закончились, и четыре дня назад, к сожалению моей мамы, я вернулась в свою квартиру. Все эти дни я варилась в собственных мыслях о том, как спросить у папы, что с ним. И в итоге решила застать врасплох. Спросить при обстоятельствах, в которых он не сможет выкрутиться или уйти от ответа, как обычно любил делать, если тема была щекочущей. Время уже обед, и я стою возле папиного кабинета в ожидании, когда медсестра уладит какие-то вопросы. Я никогда не любила приходить к папе на работу. Запах, стерильность и частая суета слишком сильно давили. Но ещё сильнее давила атмосфера. Помню, когда мне было 10 лет, мама попросила отнести папе какие-то вещи, которые ему были нужны на дежурстве. Прямо возле стойки регистрации пожилая женщина упала на пол ничком, и издала звук, похожий на рёв раненого животного – что-то среднее между отчаянием и ужасом. К ней тотчас подбежали врачи и увели куда-то, но я никогда не забуду боль, застывшую на её лице. Позже, из разговоров медсестёр я узнала, что у этой женщины скончался 7-месячный внук, попавший с пьяным отцом в аварию. Конечно, смерть следовала по этим коридорам постоянно, заходя то в одну, то в другую палату. Но ту женщину и её потерю я запомнила навсегда. Родители не знали о том, свидетелем какой сцены я стала, просто отдала папе то, что должна была, и ушла, не проронив не слова. Дверь открылась, из кабинета вышла тучная женщина в белом халате. Светлые волосы едва выглядывали из-под шапочки медсестры. -Девушка, Вы к Сан-Санычу? – спросила она. Медсестра дышала как-то поверхностно, а её голос был громким и слегка скрипучим. -Да, – негромко бросила я, обходя женщину, которая так и стояла возле двери, преграждая мне путь. -Так у него счас обед, имейте совесть, в конце-то-концов! Человек работает без продыху, а его и в его законный обед дёргают! Идите, ждите, пока обед кончится, дайте человеку поесть! – Заметив, что я не собираюсь отступать, она слегка повысила голос: – Девушка, я говорю, приходите через час! Обед у него! -Светлана, всё хорошо, это моя дочь, – перебил её гневную тираду высунувшийся из кабинета отец. Светлана проводила меня недовольным взглядом и, фыркнув, ушла. Кабинет был небольшой, но уютный. Чувствовалась рука отца. На стенах висели благодарственные письма. Стол из светлого дерева был завален различными папками и какими-то документами, а в середине всего этого бюрократического хаоса стоял включённый ноутбук. Я подошла к окну и открыла жалюзи, пуская в светлую комнату солнечные лучи, которые так редко можно было застать зимой. -Мама говорит, что тебе надо чаще пускать солнце в помещение. А то сидишь как крот со своими бумажками, света белого не видишь, – сказала я, удобно усаживаясь на небольшой светло-серый диван. -Так и говорит? – спросил папа, убирая в шкаф несколько папок. -Да. А ещё говорит, что ты постоянно забываешь брать с собой обед. Он сел рядом со мной и стукнул себя по голове. -Да-да, точно. Но здесь есть столовая. Кстати, ты голодна? -Нет. Я принесла тебе отбивную с пюре. Такую, как ты любишь. – Сказав это, я вытащила из крафт-пакета термоконтейнер. Папа улыбнулся и слегка потрепал меня по волосам. Обед был лишь предлогом, чтобы прийти к нему на работу и поговорить без лишних свидетелей. Я теребила ручку сумки, дожидаясь, пока отец поест, чтобы задать ему вопрос в лоб. -Дочь, ты умница! Готовишь также вкусно, как и твоя мама. Спасибо! -Пап, скажи честно, что значит твой диагноз? – спросила я, смотря ему прямо в глаза. Задор исчез, уступая место той серьёзности, какую требовала от него профессия. -Ты у нас, вроде, была не особой любительницей читать чьи-то документы, – ответил он, закрывая контейнер и кладя его рядом с собой на диван. – Ты за этим сюда пришла? Что-то я не помню, чтобы ты ко мне на работу захаживала. Последние лет 10 точно не приходила. -12. -Да-да, точно. -Пап, пойми, – я взяла его руку в свои, – нет ничего страшнее неизвестности. Скажи мне, что с тобой. Мы же семья и не должны скрывать такие вещи друг от друга. Он улыбнулся, но его улыбка отливала грустью. -Я не хотел тебе говорить, потому что ты с детства была впечатлительной и…ранимой. Я хотел просто уберечь тебя от лишних переживаний. -Я хочу знать, насколько всё серьёзно. Скажи мне. Он сделал небольшую паузу и вздохнул. -У меня кардиосклероз. Это лечится, и я активно занимаюсь этим. Наш кардиолог выписал мне множество таблеток, которые приходится пить по расписанию. Я поправлюсь, уверяю тебя. -Как давно ты понял, что у тебя это… -Пару месяцев назад, когда появилась одышка, гипертония, кашель ночью. Сначала думал, что просто простудился, но всё же решил провериться. Вот и узнал, что моё сердце решило слегка пошалить. Тень улыбки проскользнула на его лице, но через мгновение он снова стал серьёзным. Зазвонил телефон. Папа извинился и принял звонок. -Ну, вот, снова разрывают. Извини, Юн, срочно надо явиться в хирургическое отделение. -Ничего страшного, я понимаю. На прощание он в своей обычной манере поцеловал меня в макушку и ушёл, сливаясь с врачами в белых халатах. На улице мелкими хлопьями шёл снег. Я села на холодную скамейку напротив крыльца и вдохнула морозный воздух. Снежинки опускались мне на лицо и ресницы. Там, где они таяли, кожа слегка покалывала. Рядом кто-то плюхнулся, закинув руку на спинку скамейки. -Привет, – раздался прямо над ухом незнакомый мужской голос. Я искоса взглянула на того, кто потревожил мой покой. Молодой парень, лет 25, в ярко-красной куртке. Каштановые волосы беспорядочно падали на лицо. Точёные скулы, карие глаза – прям как с обложки какого-нибудь журнала для девочек-подростков. – Принимаю твоё молчание как то, что тебе приятна моя компания. Меня Слава зовут, а тебя? -Тебе-то какое дело? – огрызнулась я и хотела было уйти, но он за руку притянул меня обратно на скамейку. -Мне просто интересно, почему такая красивая девушка сидит одна у входа в больницу. Кто-то заболел? -К отцу ходила. -А что с ним? -Работает здесь. Парень на мгновение замер, а потом рассмеялся. Его смех громкий, обрывистый выливался в пространство непрошено, словно текущий кран, который хотелось поскорее закрутить. И был совсем не заразительным. «Когда смеётся Антон, всегда невольно начинаешь улыбаться», – подумала я, но сразу же откинула эти мысли. -Моя тётя умудрилась поскользнуться и как-то неудачно сломала ногу. В общем, теперь лежит здесь. Ходил навещать её. -Желаю твоей тёте скорейшего выздоровления, а мне пора идти. -Постой, так как тебя зовут? -Юналия. -Необычное имя. Я запомнил тебя, Юналия. До встречи! -Это вряд ли. Я встала и направилась к парковке, чтобы поскорее покинуть территорию больницы.