Хочешь?

      — По-почему не убьёшь? — Серёжа взял в руку ложку, но так и не притронулся к супу.       Это был первый его вопрос за почти неделю молчания после череды сбивчивых извинений, похожих на изощрённую пытку. Серёжа сам всё понял и заткнулся. Дело было даже не в прощении как таковом. Не в том, что раны ныли, напоминая о себе, голос теперь сиплый, как будто навечно простуженный, а повреждённая рука никогда не обретёт былую твердость.       Нет.       Просто Серёжа Разумовский — единственный в целом мире, в кого Олег безоговорочно верил (даже когда инстинкт самосохранения рядом с ним вопил: «беги!») Без этой веры личный мир Олега будто в воздухе повис. Ну и что теперь? Кому ты нужен, для чего живёшь?       Логично было бы всё начать сначала: забыть о Серёже и не думать, что тот в тюрьме долго не протянет, что его там замучают до смерти или он сам себя съест изнутри. Сломается и останется совсем никем. Не Птицей, не Серёжей, которого Олег знал большую часть своей жизни, а всего лишь пустой оболочкой.       Или и правда взять и собственноручно убить. Последний акт милосердия, никаких мучений. И самому сдохнуть рядом с ним сразу же, без вариантов.       Но всё это так и осталось суматошными мыслями.       Права была Людочка. Олег тот ещё дурак. Безнадёжный.       Он не мог не попытаться Серёжу спасти. Даже если это заранее проигранный бой.

***

      У Людочки красные ленточки в волосах. Взгляд острый, любопытный, птичий. Вечно задранный курносый нос. Она ябеда и сплетница, и наверняка мало кому в приюте нравится, но с ней предпочитают если не дружить, то хотя бы не ссориться. Людочка - любимица самой директрисы, потому что регулярно докладывает ей о чужих проступках и хорошо учится, что редкость.       Людочка сцапывает Олега в коридоре:       — На два слова, новенький, — и тащит его в сторону от остальных ребят, спешащих на урок.       Олег в приюте несколько недель, но так толком и не освоился. Всё ещё не хотелось верить, что он здесь надолго. Но маме так просто его не отдадут теперь. Ей придётся бросить пить, а это… сложно.       — Ну что? — спрашивает Олег чуть раздражённо.       — Видела, ты с Шизиком общаешься.       — С кем?       — С Разумовским. Я бы не советовала. Он явно не в себе, болтает сам с собой, не раз замечали. Наверняка ненормальный, как его отец. — Людочка понижает голос и округляет глаза: — Убийца, представляешь, настоящий психопат. Серёжину маму сам и зарезал. Двадцать восемь ударов ножом! Такой ужас! Кровищи море!       Олег поморщился. История жуткая, но представить, что тихий рыжий мальчуган способен кому-то причинить вред, трудно. Невозможно даже. Серёжа странный, этого не отнять. Но он не злой совсем. Если бы его ещё почём зря не обижали.       Олега раздражает, что Серёжу высмеивают и презирают буквально за всё. Даже за цвет волос. За собой бы так следили.       А родители… Их не выбирают. Своего отца Олег никогда не видел. А мать… Не самая плохая, когда не пьёт (почти никогда).       — Ну и сплетница же ты, Людочка. Займись чем-нибудь полезным. Я сам решу, с кем мне общаться.       — Дурак ты, новенький, ой дурак, — она хмыкает, демонстративно разворачивается на каблучках туфель и уходит.

***

      — Я не для этого… — Олег прочистил горло: от долгого молчания и без того сиплый голос срывался. — Не для этого притащил тебя сюда. Ешь суп. На пустой желудок лекарства нельзя.       Серёжа опустил взгляд. Ложка в его руках подрагивала. Он, явно сделав над собой усилие, зачерпнул ею суп, отправил в рот. Серёжа ел совсем плохо, ужасно исхудал. Его вообще как будто «откатили» до самой ранней версии себя: одинокого несчастного мальчишки, которого все вокруг ненавидели. Только раньше он всё равно, как мог, давал отпор, сейчас перестал. Может, из-за груза вины, может, не было сил.       Олег молча наблюдал, как он ест суп в своей условной «камере»: подвал, голые стены, железная дверь. Отличное место, чтобы держать кого-то взаперти хоть до скончания века. Но так нельзя. Олег не собирался менять одну тюрьму для Серёжи на другую, лишь с той разницей, что во второй никто его не бил. В первый день он без всяких разбирательств втолкнул Серёжу в подвал, потому что боялся себя, того, что мог сделать. Слишком много противоречивых чувств и мыслей вызывал человек, которого он почти всю свою жизнь знал (но недостаточно) и любил (слишком). Который выстрелил в него пять раз с улыбкой безумца на губах.       Птица отлично притворялся Серёжей. Психически неуравновешенным, постоянно теряющим контроль, но Серёжей. Создавал иллюзию, что борется, что пытается, что битва ещё не проиграна. Олег так привык доверять другу детства, что поздно заметил: Серёжа мухлевал, не принимал лекарство, а втихую избавлялся от него. Серёжа вообще был где-то далеко, вместо него кто-то чужой в итоге поднял руку с пистолетом. «Очень жаль, Волчок, что ты такой догадливый: придётся тебе выбыть из игры».       Была секунда, когда Олег мог выстрелить первым. Война в Сирии отлично научила его примитивному принципу «стреляй или умри», отточила до мгновенного рефлекса. Никаких сомнений или ты не жилец. Но в стычке с Птицей, понимая, что убьёт и Серёжу тоже, Олег это мгновение упустил. И жив остался лишь по фантастической случайности.       Сейчас он контролировал с особой дотошностью лечение Серёжи, до каждой пилюли и укола. Сейчас в Серёже в принципе не ощущалось ничего чужого или враждебного. Но мог ли Олег в этом вопросе верить хотя бы самому себе? Однажды ведь уже дал себя провести.       Но да, придётся.       Иначе зачем это всё? Не будет же он до конца жизни держать Серёжу в подвале, как зверюшку в клетке? Нет, конечно, нет.       — Я больше не буду держать тебя здесь, — произнёс наконец Олег.       Брови Серёжи в немом вопросе поползли вверх.       — Но есть несколько условий. Первое: все лекарства, как и раньше, строго по графику и под моим контролем. Второе: не пытаешься сбежать. Третье: не прячешь ничего, что можно использовать в качестве оружия, не пытаешься напасть. Попробуешь нарушить хотя бы одно из правил — сразу вернёшься в подвал.       Серёжа кивнул, после небольшой паузы дрогнувшим голосом сказал:       — Спасибо.       Дав ему относительную свободу, Олег и сам почувствовал себя свободнее.       Они торчали в домике в лесу в достаточно глубокой жопе России, чтобы их здесь не искали. Временное убежище предоставил приятель Олега, который жизнью был обязан. Теперь они в расчёте. После терактов и резни, что устроил в Питере Птица-Серёжа, теперь и с Олегом желающих иметь дело практически не осталось.       Бытовых удобств в доме хватало: электричество от дизельного генератора, электроплита, минихолодильник, полуторная кровать, пара кресел и диван с торчащими пружинами. Снаружи летний душ и колодец. Можно сказать, настоящий люкс для глухомани.       Серёжа прошёлся по дому, осматриваясь.       — Я… Займу диван?       — Без проблем.       — О, здесь гитара, — внезапно оживился Серёжа.       Олег бросил на неё взгляд: ну гитара и гитара, самая примитивная «студенческая», когда денег на что-нибудь получше нет. Женька, должно быть, оставил.       Серёжа повернулся к Олегу:       — У тебя была похожая. Помнишь, как ты перед девчонками выпендривался?       — Перед тобой, — сказал Олег раньше, чем подумал, насколько это неуместно.       Они с Серёжей друг для друга теперь кто? Чёрт его знает.       — Передо мной, — тихо согласился Серёжа, положив ладонь на бок гитары, и ласково погладил. Как живую. Олег никогда не видел с его стороны подобной нежности к музыкальным инструментам. Да и интереса в принципе.

***

      — Олежка, ты должен мне желание, — напоминает Ирка, положив руку ему на колени. — Спой что-нибудь о любви.       — Да, Олег, сыграй, — просит её подруга, передавая ему гитару.       Они на квартире у Мишки, Серёжиного однокурсника, решили немного оттянуться в последний день весны. Намешали коктейли из всего подряд, сделали фруктовую и сырную нарезки, сыграли несколько раз в карты на желание. За последнюю проигранную партию теперь отдуваться Олегу.       — Ладно. Но почему сразу о любви?       — Потому что это романтично, — Ирка прижимается к Олегу пышной грудью, целует в уголок губ, оставляя жирный след помады.       Олегу хочется его стереть. Он вообще с Иркой всерьёз не мутил и не собирается, но она что-то успела себе надумать.       — Ты когда-нибудь любил? — спрашивает она.       Олег бегло смотрит на Серёжу, который стоит, как обычно, от всех в стороне и держит в руках стакан с коктейлем. У Серёжи завтра экзамен, можно поставить все деньги мира, что пить он не будет. И свалит отсюда часа через пол, ведь готовиться надо (хотя всегда готов, на самом деле).       «Грёбанный задрот», — думает Олег, и сам удивляется тому, какой щемящей нежностью отзывается подобная мысль.       Ничего он Ирке не отвечает, но зато понимает, что именно хотел бы спеть. И для кого.       Олег играет короткое вступление и начинает петь, украдкой поглядывая на Серёжу. По правде, всё, что когда-либо Олег пел, и было для него одного. Всегда.       Интересно, Серёжа знает?

«Пожалуйста, не умирай Или мне придётся тоже, Ты, конечно, сразу в рай, А я не думаю что тоже. Хочешь сладких апельсинов? Хочешь вслух рассказов длинных? Хочешь я взорву все звезды, Что мешают спать?..»*

      Серёжа грустно улыбается ему, когда они встречаются взглядами.       Серёжа знает. И всё равно обижается из-за брошенного универа, призыва, предстоящей разлуки.

***

      — У меня для тебя подарок, Волче. — Серёжа обошёл Олега по кругу, сжимая в руке узкую кожаную ленту. — Тебе подойдёт.       Глаза у Серёжи не голубые — янтарные. Олег стоял завороженный: ему казалось, что ещё немного, и он сумеет разглядеть в них адское пламя и пляшущих чертей.       «Не стоило, ой не стоило, выпускать меня из подвала. Теперь смотри и гори», — услышал он голос Серёжи почему-то у себя в голове.       Тонкий ремень коснулся кожи шеи, обвил её плотным кольцом.       — Отличный ошейник для хорошего, послушного пса, — сказал Серёжа на ухо, ласково потрепал волосы на загривке. И правда, как собаку. — Докажи, что послушный.       Серёжа затянул ошейник туго, так туго, что ни единого вдоха не сделать.       Олег захрипел, вцепился в ремень в тщетной попытке отодрать. Серёжа коротко засмеялся ему на ухо.       — Ну же, Волче, будь хорошим, стой смирно.       Пальцы Олега соскользнули с ремня, он разом утратил всякую способность сопротивляться, а затем почувствовал, как его трясут за плечи. В серебряном лунном свете увидел лицо Серёжи прямо перед собой. Оцепенение спало. Олег ударил наотмашь раньше, чем тот продолжил его душить. Серёжа упал, стукнулся затылком о стену.       — Какого хрена?! — возмутился Олег, ничего не понимая.       Приснилось, нет?       Олег внимательно следил за Серёжей, положив пальцы на рукоятку пистолета, спрятанного под подушку. Серёжа сел, придерживаясь рукой за затылок, зашипел от боли. Поднял на Олега глаза:       — Т-ты… ворочался, хрипел. Я испугался, что тебе стало плохо.       Олег сглотнул, потёр шею. Никаких болей или спазмов. Его точно по-настоящему не душили, хотя кошмар был реалистичным, как никогда. Да и присутствие Серёжи в комнате напрягало. Как минимум потому, что за закрытой дверью он бы не услышал, хрипит Олег, задыхаясь, или спит, как младенец.       — А в комнате моей ты что делал?       — Не мог уснуть, — Серёжа облизнул разбитые до крови губы, — и пришёл сюда. Знаю, как это выглядит, но я не хотел ничего дурного. Я просто… — Серёжа замялся, возможно, сам себе не сумев объяснить. — Прости.       — Блядь, Серёж… Ещё одна такая выходка — и окажешься в подвале.       Серёжа кивнул с таким видом, словно Олег ударил его ещё раз.       — Да. Да, прости.       — Хватит уже извиняться.       Серёжа его разбудил, значит, причинять вред не собирался. И всё же произошедшее настораживало. С Серёжей сложно быть в чём-то уверенным, особенно в том, что творилось у него в голове.       До утра Олег так и не сомкнул глаз. Думал о том, что, решившись вытащить Серёжу из тюрьмы, он купил билет в никуда. «Как будто раньше ты об этом не знал», — съехидничал внутренний голос.       Завтракать они начали в тишине. Было неуютно, но Олег понятия не имел, что сказать. Как же сильно между ними всё сломалось. До основания. Даже фундамента — доверия — не осталось. А слепая привязанность есть. И душила не слабее ошейника из кошмара.       — Его нет, — нарушил наконец молчание Серёжа. — Совсем нет.       Олег, сидящий напротив, поставил чашку с кофе на стол, с сомнением посмотрел на Серёжу:       — Как ты можешь быть уверен?       — Даже когда я забыл о нём, он всегда… как будто за руку держал. Я не осознавал, но чувствовал его присутствие. Не знаю, как это объяснить. — Серёжа обхватил себя руками. — Но сейчас я один. Совсем. С ним было очень страшно, без него страшно тоже. Не знаю, кто я без него. Но я никогда, ни за что не хотел причинять тебе вред. И не причиню больше. Это правда, Олег. Ты мне веришь?       Олег отчётливо вспомнил сумасшедшую улыбку на его лице, горящий предвкушением взгляд за секунду до. Не Серёжа… Но что-то дикое и уродливое, засевшее в нём.       Серёжа поник, сам отвечая на собственный вопрос:       — Нет, конечно же, нет.       — Я попытаюсь, — возразил Олег.       Он понятия не имел, как. Но что ещё оставалось.

***

      Несколько недель они старались притереться в быту. Серёжа неукоснительно следовал правилам, выполнял любые просьбы, старался быть «удобным». В памяти Олега невольно всплывало время, когда они вместе снимали квартиру в Москве. Серёжа «удобным» соседом не был вовсе, так как проявлял редкую дотошность в вопросах чистоты и порядка, но жили они хорошо. Даже очень.       Грустно вспоминать. Тогда они оба думали, что после стен детдома их наконец встретила новая прекрасная жизнь. Дальше — только лучше.        И вот они здесь.       Поломанный и потерянный Серёжа. И Олег ничем не лучше.       Дни летели. Олег решился потихоньку снижать дозировку лекарств. Серёжа клялся, что если вдруг что-то пойдёт не так, обязательно скажет. Олег просто кивнул. Это на самом деле требовало большого труда: просто кивнуть. Олег пытался, правда пытался научиться верить Серёже снова, но пока каждый шаг в этом направлении давался мучительно трудно.       И всё же Серёжа потихоньку оживал, начинал интересоваться готовкой, рисованием, лесом и озером в окрестностях. В нём по-прежнему не чувствовалось ничего враждебного, но Олег всё ещё опасался поворачиваться к нему спиной, всё ещё пристально следил за каждым движением и жестом, избегал прикосновений, как будто они могли ужалить.       Страшно не жизнь поставить на кон (Олег никогда не обманывался по поводу её ценности). Страшно, заглянув в глаза Серёжи, понять, что тот вновь себя проиграл.       Однажды вернувшись в дом, Олег услышал, как Серёжа поёт под гитару. Это открытие ошарашило. Олег когда-то порывался научить Серёжу хотя бы самым простым аккордам, но тот отмахнулся, мол некогда, да и неинтересно совсем. Олег не настаивал.       Выходит, кто-то всё-таки Серёжу научил или, как минимум, сумел достаточно заинтересовать?       Глупая, неуместная ревность опалила неожиданно сильно.       И почему именно эта песня?

«Пожалуйста, только живи, Ты же видишь я живу тобою, Моей огромной любви Хватит нам двоим с головою».

      Олег остановился в дверном проёме и слушал, глядя на Серёжу. Полностью расслабленный, босой, в простых спортивных штанах и висящей мешком белой футболке, Серёжа выглядел очень по-домашнему. Как будто Олег и правда вернулся домой (вот только нет у них дома, да и не было по-настоящему никогда).       Серёжа нежно улыбнулся Олегу перед припевом, как будто говоря: «Видишь, я помню».

«Хочешь море с парусами? Хочешь музык новых самых? Хочешь я убью соседей, Что мешают спать?»

      Пел Серёжа чисто, искренне. И играл умело. Узнать об этом только сейчас было обидно до жути. И в то же время Олег чувствовал, как в груди разгорается глупая надежда. Это ведь и правда настоящий, свободный Серёжа. Такое никто бы не придумал и не подделал бы.

«Хочешь солнце вместо лампы, Хочешь за окошком Альпы, Хочешь я отдам все песни, Про тебя отдам все песни?»

      Когда Серёжа отложил в сторону гитару и посмотрел на него уже в замешательстве, без недавней уверенности, Олег спросил:       — Ну, и когда ты научился?       — Когда ты в армию свалил. Я ужасно злился, представлял, как ты приедешь — и я разобью гитару о твою дурную голову. А вместо этого — вот. — Серёжа вздохнул, покосился на гитару. — Мне так тебя не хватало, я с ума сходил!       «И сошёл». От этой мысли стало так больно, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Всё равно что разбиться, упав с большой высоты. Если бы не армия, не служба в разных точках мира, не похоронка из Сирии, может, вместо всего этого кошмара они были бы счастливы, как мечтали.       Олег думал об этом уже не раз. «Это всё я. Сломал наши жизни, сломал тебя. Хотел, как лучше — и вот что вышло…»       — Прости, — сказал он.       Глупо, конечно глупо вот так извиняться, как будто словами можно что-то исправить. Но, повинуясь внезапному порыву, Олег подошёл и опустился перед Серёжей на колени. Тот отпрянул, испугался как будто:       — Ты что?!       — Я ведь тоже ужасно перед тобой виноват. Надо было тогда тебя слушать. Остаться.       Серёжа покачал головой:       — Это всё уже неважно. Мы не будем выяснять, кто виноват больше. Ты здесь. Со мной. — Он несмело коснулся плеча Олега, побуждая встать. — Вот и всё, что имеет значение.