luxuria

      Не то чтобы это неожиданность: Андрей всегда был немного ебанутым, дело ли в веществах, которые разъедали остатки мозгов, или в водке — кто знает. Может, он уже такой родился. С ебанцой.       Факт в том, что Федя ждал обычного быстрого секса. Никаких обязательств, только взаимный минет чисто по-дружески, ну, туры — это пиздец сложно, выматывающе и так далее по списку, а трахать фанаток он, в отличие от Андрея, просто не мог в силу ебаных моральных границ. Вот выебать лучшего друга — это, понимаете ли, совершенно другое дело. Конечно, он прекрасно осознавал весь бред ситуации, но, стоило Андрею упасть на колени и потянуться к ремню, все мысли тут же покинули и так пустеющую от звона после концерта голову.       Ну и похуй.       Это ведь ничего не значит, правда?       — Андрюш… — Кажется, он впервые такой ласковый, впервые называет его так не в шутку. — Андрей…       Его имя — лучший, блять, звук на планете. Нет, не на планете: во всём Млечном Пути, наверное, даже во всей Вселенной.       Федя цепляется одной рукой за стену позади, а второй — за влажные от пота волосы, яркие, красивые. Андрей уже полез в трусы, но начал медлить: поднял на него взгляд и, отвлекшись, перестал гладить член. И этот взгляд — этот ебаный взгляд стоил любой дрочки, любого минета. Если бы прямо сейчас Андрей сказал что-то вроде «ну всё, братик, на этом мои полномочия заканчиваются, теперь я просто буду палить на тебя, а ты там сам как-нибудь разберись», Федя разобрался бы — может, прямо на андреево лицо. Но Андрей, к счастью, ничего такого не говорит, просто смотрит какое-то время, а затем возвращается к своему делу: спускает трусы и тут же берет в рот, будто так делал уже, делал не меньше сотни раз, и Федя непременно бы приревновал, но времени на это уже не остаётся, потому что Андрей использует язык, Андрей хватает его бедра, Андрей сжимает глотку, Андрей-Андрей-Андрей… Федя цепляется пальцами за волосы сильнее и дёргает на себя, не осознавая этого.       Кончает он быстро, что ожидаемо. Андрей не пытается отстраниться и только глотает нарочито громко.       Федя от таких приколов съезжает медленно по стеночке, и Андрей правда пытается его поймать, но в итоге он теперь не стоит, а скорее лежит на коленях, а ещё лежит прямо на Феде и не скрывает своего удовлетворения по этому поводу: ласково укладывает голову на его плечо и цепляется руками, куда сможет, пока Фёдор просто пытается прийти в себя.       — В следующий раз, — начинает Андрей охрипшим (блять, неужели Федя так сильно толкался ему в рот, почему он вообще молчал и не пытался отстраниться) голосом, и, боже, как хорошо, что этот их концерт — последний в туре. Просто спасибо тебе огромное, господь Бог. — В следующий раз можешь ещё сильнее, ну, знаешь. Тянуть за волосы. Мне нравится.       И даже по-пошлому банальное (или — по-банальному пошлое; суть разная, но каждая из них хорошо вписывается в контекст этой нелепой ситуации) «в следующий раз» не так дурманит, как «мне нравится».       — Что ещё тебе нравится? — наполовину в шутку (а наполовину всё-таки серьёзно) спрашивает Федя. Запоздало думает, что ответ ему вряд ли придётся по вкусу, но Андрей уже оживился.       — Просто будь погрубее, — просит он.       Интересно, а погрубее это как: просто там, ну, хвататься за патлы, засосы оставлять и всё такое или сразу… к плёткам, японкам и тентаклям? Такое Федя уже не потянет. Впрочем, ему хватает мозгов, чтобы понять, что Андрей просто дуркует, как и всегда.       Дуркует же?

***

      В день рождения Андрей напивается в полном одиночестве, хотя Федя и думал, что он кого-нибудь позовёт, чтобы не глотать водку одному, как законченному алкоголику, а потом они бы уже отпраздновали вместе, только вдвоём — и без колёс или спирта. Не угадывает. Конечно, блять, не угадывает — это же Андрей, с ним сложно в принципе хоть что-то угадать. Раскрывается это только в тот момент, когда в полной тишине квартиры раздаётся звон телефона, а следом — голос Андрея из разъёбанного динамика. Никак не может купить новый телефон: то бабки все растратит, то просто забывает. Это же Андрей.       — Мне как-то, — голос мажет, чуть сипит, — ну. Блять. Мне так хуёво, короче.       Федя сразу понимает по этим скачущим ноткам в голосе и растерявшемуся красноречию, что Андрей либо опять под чем-то, либо пиздец в говнище. Тут же находится правильный ответ: Андрей на том конце, вроде, поднимается откуда-то и идёт на балкон (боже, пускай Федя прав, пускай он просто будет в своей квартире, а не в каком-нибудь блядушнике с белыми следами над губой), чтобы закурить. Под таблетками он и сесть сам толком не в состоянии.       Федя вздыхает и покорно сворачивает новый проект в лоджик про.       — Ты дома?       Андрей мычит там что-то себе под нос, и это даже похоже на «ага», так что Федя не переодевается: только накидывает слишком лёгкую для питерского декабря куртку, зашнуровывает кеды и спешит к Андрею. Не пытается сбросить трубку в пути, потому что Андрей по ту сторону всё болтает о своём в попытке отвлечься, и Федя каким-то образом разбирает отдельные слова, вникает в тему разговора и отвечает что-то невпопад, на что Андрей только смеётся, хотя Федя, вроде, не пытается шутить.       У нужной парадной он оказывается спустя минут пятнадцать. Дышит через раз и с трудом — в какой-то момент перешёл на бег, когда Андрей захныкал так жалобно, что самому стало ебано.       Даже холода, забирающегося под лёгкий шмот, не чувствует практически: ему сейчас важнее другое — и это пиздец пугает.       Андрей сам спускается к нему и падает в объятия.       Телефон всё ещё висит на линии — но им обоим уже плевать.       Федя оглядывается по сторонам, убеждается, что никто их не видит, и крепко-крепко целует Андрея в губы; ему тут же отвечают. На языке остаётся древесная горечь от примы. Сколько же было выкурено сиг до его прихода? Но главное, что Андрей не в приходе — вышла бы несмешная игра слов.       — Пошли внутрь, — умоляет Федя, едва заставив себя оторваться от заалевших опухших на морозе губ, — заболеешь ведь.       Андрей снова целует, но уже коротко, просто из желания побаловаться, и тянет его в свою квартиру (денег только стало хватать на свою, чтобы без ебанутых соседей, как в «Высотке» Балларда), холодную, пустую и грустную — такую же, как он сам прямо сейчас.       За захлопнувшейся дверью Федя оказывается прижат к стене — блять, дежавю — без возможности вырваться, но, честно говоря, он и не особо пытается, потому что ощущать растекающегося по рукам Андрея — это высшая награда за все страдания в мире, и от этой награды он отказываться не намерен. Уличный снег, прилипший к подошве кед, подтаивает, пока Андрей влажно целует его, почти лижет, заставляет выпутаться из кед и куртки, а ещё всё-таки сбрасывает звонок, но это проходит как-то мимо, никто из них особо не замечает, как это происходит. В конце концов глаза у Андрея снова начинают блестеть, но уже не от слез, а от возбуждения: он весь горячий и нуждающийся.       Федя хватает его за бедра, останавливая.       — Что с тобой?       — Кроме алкоголизма и наркозависимости? Ничего.       — Я серьёзно, — теперь он уже не выдерживает и почти шипит, но со злостью не на Андрея, а на всю ситуацию в целом, — нельзя так просто позвонить мне и сказать, что тебе хуёво, а потом ничего не объяснить.       — Федь. — Он упирается своим лбом в его и смотрит ласково, с любовью. Одна рука лежит на щеке, вторая — где-то на шее, сзади. Кольца холодят кожу. Он что, не снял их? Или наоборот поспешил надеть перед тем, как позвонил? Третья загадка человечества сразу после Бермудского треугольника и зоны пятьдесят один. — Фёдор. Ты такой хороший. Красивый.       Целует в щёки, в нос, мажет куда-то в шею. Запах спирта бьёт с силой.       — Извини, если оторвал от важных дел, я бы без тебя просто… — снова лижет шею. Стон срывается сам собой, честное слово. — Сдох бы, наверное.       Вот и отпраздновали день рождения.       Федя поддаётся ему, снова, снова и снова, будто в первый раз.       — Я даже подарок твой не захватил, — вспоминает он.       — Захватил, — спорит Андрей, и Феде требуется примерно с минуту, чтобы понять, о чем он говорит. Щёки тут же краснеют, но уже не от колющего зимнего ветра: ну боже, они такое делали друг с другом, а смущение появляется только в моменты, когда Андрей такой по-нелепому искренний и дурацкий. Все эти его ебаные инфантильные нежности. — Можешь не заморачиваться, честно. Мне хватает того, что ты рядом.       Они снова лижутся, и теперь это все меньше и меньше похоже на прикол. Федя боится всерьёз влипнуть, но он не учёл того, что уже, блять, по уши в этой хуйне: в Андрее и в его чувствах. А ещё — в своих, ну конечно.

***

      Они ещё ни разу не трахались.       То есть, ну, было примерно под полсотню отсосов, взаимной дрочки и влажных поцелуев, но, чтобы взять и вставить, — этого ещё ни разу не было. Федю это вообще-то устраивало, в принципе, его бы и обычные лизания по вечерам на въебанном советском диванчике в съёмной квартире Андрея устроили, но раз уж дополнением к этому идут его холодные длинные пальцы, залезающие в трусы, то почему бы и нет?       Так что.       Всё идет даже скорее хорошо, чем плохо: Андрей наваливается сверху, как и большую часть времени; кажется, ему искренне в кайф сидеть на коленях Феди, и это не должно возбуждать, но у Феди при одной мысли об этом встаёт. Они целуются, в перерывах болтают о какой-то чуши, шутят про бога и юную смерть постпанка, а потом снова возвращаются к поцелуям, будто им по пятнадцать лет.       Ладно Андрей, но Федя… наверное, инфантильность — это заразно. Ага, и передаётся исключительно половым путем, судя по всему.       — У меня тут где-то… — Андрей наваливается всем телом, шарит между подушками. — М-м, нашёл.       В руках блестит презерватив.       Федя приподнимается на локтях и смотрит наполовину с желанием, наполовину — с ужасом.       — А смазка? — спрашивает он первое, что приходит в голову, хотя вообще-то ему хочется уточнить, а уверен ли Андрей в принципе, но с языка срывается какой-то бред, и Федя осознает, насколько нервничает, насколько боится испортить всё это. — То есть, стой, нет…       — Не хочешь? — даже не прячет разочарования в голосе, хотя внешне ещё пытается не подавать виду, насколько он оскорбился. Ну конечно, это же Андрюша, Андрюша умный, Андрюша красивый, как ему не дать себя выебать.       — Хочу! — живо протестует Федя и тут же хочет ударить себя по лицу: он и правда хочет, но нельзя же так… Черт. Блять. Он подтягивается к подлокотнику, спина неудобно упирается в деревянный уголок, это очень больно и неприятно, но у Феди сейчас другие приоритеты. Андрей съезжает. Прямо на стояк. Неосознанно Федя двигает бедрами, желая почувствовать облегчение, и Андрей на это отзывается красочным стоном. — Андрюш…       Руки сами собой укладываются на бедра: узкие, но достаточно мягкие от набранного веса. Приятно ощущать вполне материальное доказательство того, как давно Андрей не юзал.       — Ты просто… Да погоди, блять. Правда смазка нужна, не по слюне же будем… — Он хочет сказать: «будем ебать тебя», но вдруг задумывается. А если Андрей хочет сверху? Ситуация станет совсем неловкой. — Да и вообще для начала лучше все обсудить и…       — Господи, как тебе бабы вообще дают?       — Да я же серьёзно!       — Я тоже, — уже спокойнее отвечает Андрей и кладёт голову ему на плечо. А мог бы уже ноги, если бы Федя так не тянул. Не диво, что в награду мне за такие речи своих ног никто не кладет на плечи — так ведь там было? Федя не знаток. — Ну чё тут обсуждать можно? Может ещё документы официальные подпишем? Даю свое согласие на то, чтобы меня выебали — или как, а?       Федя снова сжимает его бедра и уже даже готов послать нахуй все свои принципы, но Андрей — это Андрей, это слишком, блять, хрупкий цветочек. Дело не в нем самом, он-то, кажется, наоборот, хоть по слюне готов; просто Федя слишком его любит, боится сделать больно.       — Я не буду трахать тебя насухую, — решительно заявляет он.       — Так ты и не насухую. Я до твоего прихода уже…       — Ты что, заранее это продумал? — перебивает Федя, не желая слышать продолжение. Не выдержит ведь, не выдержит, ну.       — Нет. Я постоянно себя пальцами…       — Да хватит!       — А что, не хочешь слушать рассказы о том, как я сам себя ебу?       На этот раз перебить не удаётся.       Федя в качестве мести забирается ладонями под цветастую тишку и ведёт по рёбрам, прекрасно осознавая, как сильно Андрею нравится, когда его касаются.       — Всё равно больно будет без смазки.       — Знаю. Я так и хотел.       — Та-а-ак, — теперь уже серьёзно тянет Федя и убирает руки, — так это не шутка была? Ну, в тот раз.       — Нет, схуяли?       Андрей снова недовольно ёрзает, пытаясь вернуть прежнее настроение, но ничего не удаётся: Федя ласково гладит бока через мягкую ткань и выглядит так, будто вот-вот начнёт сеанс психотерапии, хотя вообще-то все эти серьёзные разговоры — не его прерогатива. Да и вообще… Ебаться всё ещё хотелось, стояло всё так же крепко, но внезапно открывшиеся кинки Андрея интересовали больше и совсем не в сексуальном смысле.       — Ты что, хочешь, чтобы тебе больно было?       — То есть я до этого неясно выражался?       — Да я просто… не ожидал как-то.       Вот теперь хмурится Андрей: наверное, понял, что секс сегодня обломался.       — Я же не прошу ебашить меня током или ещё что-то такое. Просто, ну… Чуть грубее.       — Зачем тебе это?       Федя физически не мог отвечать на раздражение Андрея злостью. Снова ведёт руками по телу, гладит и смотрит нежно, искренне.       — Нравится просто, чё пристал-то? Мы ебаться будем или как?       — Андрей, желание боли во время секса не появляется просто так.       — Я уже испугался, подумал, ты скажешь половой акт.       Член в конце концов опадает от таких унылых разговоров, но только у Феди, потому что Андрей не стесняется проявлять свою заинтересованность в том, чтобы просто продолжить, забывая об этом неловком диалоге. Трется, гладит Федю по животу, цепляется за ремень. Блять, а если его и эти придурочные разговоры заводят? Это же совсем пиздец получается, Феде достался джекпот, а избавиться от него никак — любит ведь уже так сильно, что едва ли согласен делить хоть с кем-то.       Даже думать о таком неловко — ну, обо всех этих непонятных чувствах.       — Ты уходишь от темы, — замечает Федя.       — Да. Потому что я хочу, чтобы меня трахнули, а не пиздели о детских травмах, которых нет. Мне нравится боль без причины, доволен? Просто нравится — и всё. Кончаю так лучше.       Федя молчит: он не знает, что ответить, и только пялится на красивые, но уже чуть потрескавшиеся от уличного питерского холода губы. Андрей ловит этот взгляд и склоняет голову, дует ему в лицо и улыбается по-дурацки, влюблённо. Федя не упускает возможности чмокнуть.       — Тебе нравится ощущение наказания?       Андрей закатывает глаза. Снова выдыхает, но уже явно в губы, а затем ведёт языком по щеке, и от этого у Феди начинает вставать снова.       — Не то чтобы, — голос задумчивый, будто Андрей сам впервые всерьёз начал об этом размышлять, что странно: его хлебом не корми — дай, блять, подумать о всякой хуйне, чтобы потом по миллиард часов пиздеть где-то под ухом о жизни, вселенной и всём таком. Ох, если бы он всегда говорил просто сорок два… — Без колёс меня мало что может так же сильно вставить, а, когда кто-то за волосы хватает, я сразу откидываюсь. У одной девчонки каблуки были, она как-то так впилась ими… Меня пиздец проняло. Ещё кто-то душил. Это тоже хорошо было.       Так значит, просто вместо наркоты?       Федя даже не знает, что хуже.       — Ты постоянно с собой всякую хуйню делаешь, — качает головой Федя, пока Андрей, снова, видимо, словив нужное настроение, принялся тереться об него, из-за чего член опять затвердел. Юный возраст и всё такое, ага. Хотя с Андреем, наверное, в любом возрасте стоять будет. Ну что ж, сексу быть. Может, Федя даже потянет его за эти дурацкие патлы и будет чуть грубее, чем хотелось бы. Всё-таки вряд ли Андрей способен от этого избавиться. Уж лучше пусть его будут ебать вот так, чем мдма. А ещё лучше: если ебать вот так будет один только Федя. Из двух зол всегда надо выбирать меньшее, всё по Ведьмаку. — Меня это пугает.       Андрей кое-как приспускает спортивки, но почему-то решает сразу не трогать нижнее белье. Мальчик-загадка, ну господи боже.       За мысленное упоминание бога всуе тут же платится: Андрей сжимает его член через ткань и гладит, но не делает ничего больше, только смотрит своими бесконечными-вечными глазами и ухмыляется, а ерзать уже и не пытается, так что Федя сам возвращает руки на бедра.       — Мы об этом ещё поговорим, — обещает он, а потом кое-как выпутывает Андрея из джинсов, в которых он какого-то хуя гонял по квартире (самый, блять, красивый что ли).       — Конечно. Конечно-конечно, а теперь просто выеби меня, братик.       — У тебя стиралки тут нет, — делает замечание Федя. Скользит влажным от андреевой слюны пальцем внутрь и тут же чувствует, как кружится голова от тесноты.       Андрей смеётся, потом стонет, но снова пытается вернуть смех. Ожидаемо проигрывает: вместо смеха срывается режущее «блять», а потом — шипение, и красивый голос Андрея становится каким-то месивом на фоне, запястье затекает, и вообще трахаться на таком диване (да и на любом диване в принципе, но этот ещё и вот-вот развалится, стоит на него неправильно подышать) — сплошное удовольствие. Федя загоняет по костяшки, ловит все эти выдохи-вдохи губами, пытается быть джентльменом, но это же ебаный Андрей с его ебаными фетишами: он подгоняет, заставляет вытащить пальцы и вставить сразу во всю длину.       Распахивает свой красивый рот в немом вскрике, глядя прямо в глаза Феде. Сжимает пальцы на плечах и — сам начинает двигаться. Огромный вопрос в том, кому же сейчас больнее, потому что Фёдору тоже пиздец тесно, с бабами такого не было никогда, даже если их пальцами не ебать, а на тесноту Андрея не хватит никакой растяжки, но это только по ощущениям, а ощущения сейчас — полный мрак.       Ему как будто и плохо, и даже хорошо одновременно.       Федя так увлекается андреевой реакцией, что не замечает того, как сам звонко стонет. Наверное, все соседи Андрея в ахуе, но ему как-то поебать — буквально и не очень. Он только мнет в руках ткань домашней растянутой футболки на теле Феди и объезжает его, как в последний раз. Глаза уже блестят от слез, но он просит севшим голосом толкаться и Федю тоже. Федя вспоминает про свои руки на его бёдрах и, стискивая зубы, чтобы больше не стонать так позорно и откровенно, заставляет Андрея насаживаться глубже, а сам чуть толкается. Этого становится достаточно: Андрей перестаёт пытаться давить свои крики (как будто даже и совершенно несексуальные, по крайней мере, в порнухе так едва ли кто пытается стонать) и уже совсем не стесняется того, как слезы текут по бледным мягким щекам. Будь Федя с девчонкой, он бы точно прекратил, остановился, но он ведь с Андреем, с Андреем, который ловит от этого кайф, который просит его не останавливаться. Всё его принципы летят к хуям в горящей тачке вниз по обрыву, когда Андрей просто есть.       Кончают почти одновременно и с таким шумом, будто не ебались, а… Блять, у Феди даже мысли любые исчезают на фоне того, как красиво Андрей изгибается, дёргается в оргазме на его коленях.       Сперма стекает с ткани футболки Феди, на которую кончил Андрей.       — Сам стирать будешь, — недовольно заявляет Федя и проводит пальцем по белой жиже. Морщится и тут же ахуевше вздыхает: Андрей ловит его руку своей и отправляет грязные пальцы в рот.       — Без проблем. Застряну в тазике с порошком.       Федя устало прикрывает глаза. Приплыли.