Толпа малолетних нигилистов

      Шикамару отворил ключом дверь своей квартиры. Ино шагнула внутрь первой, будто вчера ещё была здесь. Было очень тихо, будто жилище в тайне от их с отцом все это время дожидалось Ино. В детстве они все время ходили друг к другу в гости, он к ней, она к нему, они вдвоем к Акимичи Чоджи. Иными словами, рациональных причин беспокойно вертеть связку ключей в кармане всю дорогу до дома у Шикамару не было.       — Гляди-ка, у вас тут всё как и было!       Ино разулась и по-хозяйски прошла на кухню. Её дизайнерские балетки выглядели инопланетным артефактом на фоне тапочек отца и его собственных пыльных кроссовок. Две вселенные. Одна — с глянцевых обложек, другая — из комиксов с потёртыми углами.       — Что в меню интересного у вас сегодня, официант?       С её лица не сходила широкая горяченная улыбка. Глаза светились — ещё чуть-чуть и искры полетят.       — Рамен. С кипятком и... и с кипятком. Вас устроит?       — А бульон?       — Да, я забыл, там ещё кипяток будет.       Ино рассмеялась. Так же, как раньше — звонко, без оглядки.       До своего увлечения диетами Ино с Чоджи опустошали его холодильник, каждый раз когда были в гостях. Отец ворчал, но Ёшино ставила мужа на место и принималась за новую стряпню — “Опять ты за своё, Нара, это же дети! Им нужно много есть!” Сейчас ему было очевидно, как сильно мать любила Ино и Чоджи. Прирожденная, неисправимая наседка — даром, что инженер со стальным характером….Хорошее было время, подумал Шикамару тепло. Но от воспоминания о матери незаживающая рана заныла с новой силой.       — Ты еще держишь связь с Чоджи? — спросил он.       — Нет,— призналась Ино.       — Чего так?       После переезда Акимичи в Киото их связывали только дежурные поздравления с днем рождения, о которых напоминали лишь уведомления в социальных сетях. Это было до того, как она вознамерилась стать королевой школы. Потом она удалила все упоминания об этом ширококостном любителе манги из своих социальных сетей. Словно и не было вовсе этого негламурного пятна в её биографии.       — По моей глупости, — сказала Ино, отведя глаза, — Расскажу тебе в другой раз.       Шикамару хмыкнул, открыл кухонный шкаф, в котором обитал годовой запас быстрорастворимой лапши и услышал смешок за спиной.       — Смеяться вздумала над нашим холостяцким бытом?       — Мне просто радостно. Будто я вернулась домой после долгого отсутствия.       Шикамару стало не по себе. Его самого не покидало чувство, что он разговорился с незнакомцем на улице и какого-то черта привёл его домой.       Он взял две пачки говяжего рамена и принялся за бесхитростную стряпню: достал из холодильника маринованные в соевом соусе яйца, чесночное масло чили, зеленый лук и оставшуюся с прошлого ужина свинину, покромсал всё крупным ножом и выложил выложил в залитые кипятком тарелки с лапшой.              Ино следила за его руками. В детском саду она заставляла его плести себе косички, он постоянно путался, а Ино ругалась. Теперь они уверенно шинковали лук — точные рубящие движения. Он вырос. Плечи, когда-то сгорбленные над учебниками, расправились. Спина — прямая, как клинок. Даже взгляд стал жестче. Все тот же мальчик, что когда-то показывал ей Большую Медведицу через свой певый телескоп, но… Не он. Чужой. Красивый. В груди Ино что-то кольнуло Он предстанет перед всем миром таким, каким раньше он был только перед ней.       Она завороженно смотрела в его сосредоточенное лицо. Более мужественное и зрелое, без сомнения. Но оно застыло, схватилось как бетон — уже навсегда — в этом стоическом выражении. Щемящая тоска сдавила Ино грудь. Она не могла отделаться от ощущения, что прямо сейчас, сидя рядом с Шикамару, она неумолимо теряла его снова.              — Здесь же миллион каллорий, — пожаловалась Ино, когда Шикамару поставил перед ней тарелку. Её голос сорвался на фальцет.       — Рецепт холостяцкий. Могу переписать для вашей домоработницы, — съявил Шикамару, но его голос звучал криво. Он пытался вести себя естественно, но ничего не выходило. Словно зритель в первом ряду представления, который не мог увидеть в картонных декорациях дома и деревья.       Тишина. Ложка звякнула о фарфор.       — Помнишь… — начала она и закусила губу. Идиотка. Перестань. Шикамару поднял голову. На лбу — едва заметный шрам, которого раньше не было.       — Что?       — Ничего. — Она набрала лапшу, но палочки дрожали.       Жуя лапшу, Шикамару украдкой глядел на неё и тоже подмечал произошедшие с ней изменения. Она стала более серьезной — если это слово ней хоть как-то применимо. В её манере говорить и слушать чувствовалось: что что-то в ней сломалось и срослось, приняв новую причудливую форму. Получившаяся фигура была незнакомкой для Шикамару.       — Блин, — он резко поднял голову, посмотрев на неё удивленно. — Я только что вспомнил.       Ино смотрела на него растерянная. На три удара сердца дольше, чем нужно.       — Ты же ненавидишь грибы.       Ино выловила из рамена кусочек шиитаке и, напустив на себя развязный вид, отправила в рот.       — Люди меняются.       Вечером, после её ухода, он найдет горку грибов в мусорном ведре.       Они доели молча. Шум посудомойки заполнил квартиру. Шикамару вытащил из кармана школьного пиджака пачку сигарет и позвал Ино на балкон. На большой город уже начинал срываться вечер, он закурил. Запах Lucky Strike смешался с запахом её духов.       Высотка Шикамару стояла на холме, по склону которого, словно светлячки, уже начали зажигаться огоньки в окнах зданий поменьше. Крохотный парк с синтоистским храмом отделял частный квартал, светящийся то тут, то там голубым неоном персональных бассейнов, у которых ещё можно было рассмотреть отдыхающих после рабочего дня горожан. Частные дома ползли вверх по соседнему холму, за которым виднелись покатые плечи гор. На западе тускло розовел закат. Ино помнила, в ясную погоду с этого балкона можно было даже увидеть море.       — Помнишь, — она облакатилась о перила и посмотрела на горизонт, — мы сидели на этом балконе и придумывали, как станем самыми влиятельными людьми в мире?       Со свойственным ей упорством она всё ещё пыталась сделать так, чтобы оба чувствовали себя комфортно. Как раньше.       — Это ты придумывала, — Шикамару ткнул сигаретой в сторону центра, — Я уже тогда хотел, чтобы меня просто оставили в покое.       Ино засмеялась. Слишком громко, слишком фальшиво.       — Всё ещё веришь, что станешь суперзвездой?       Она легонько толкнула его в плечо, отпустив искру беспечности в вечерний воздух.       — Почему бы и нет? В этом мире нужно хоть во что-нибудь верить.       Он заглянул в её лицо. Сердце пропустило несколько ударов. Говорила ли она серьезно или только напускала на себя драматический аллюр? Ино не отвела вгляд, робко глядела в ответ, словно пытаясь задержать момент: они вдвоем, закат, дым. Хрупкий фрагмент будущего воспоминания.       Ино Яманака ужасно одинока. Он понял это за миг до того, как она опустила ресницы.       Между ними нарастала тишина — толстый слой пыли на замурованной комнате. Только разговоры о прошлом у них теперь и случаются. Вот они кто теперь, с глухой жаждой подумал Шикамару. Груда сваленных друг на друга воспоминаний.       Ино взяла с подоконника зажигалку, стала крутить колесико большим пальцем.       — Говорят, вы ходили в кино с президентом студсовета. Темари, кажется? — вдруг спросила она.       Шикамару нахмурился. Ино в этой школе полтора года, конечно она знает, как зовут Темари.       — Что за вопрос? — переспросил он резче, чем собирался. Ино видимо смутилась, но продолжила так же непринужденно. Взгляд прикован к колесику зажигалки. Из него вылетают искры, а огня нет.       — Просто интересно стало. Я надеялась, от тебя самого побольше узнать...Раз мы теперь снова друзья.       Шикамару взял тругую сигарету, резко выхватил из её руки зажигалку. Ино не знала, куда теперь деть руки.       — Вы так нам вынесли мозг на бранче после вечеринки Хьюги. После такого самое то идти смотреть чешскую ретро-психоделику. Как-то само собой получилось.       — Между вами ничего нет? — спросила Ино.       Какое ей вообще до этого дело? Не должна ли она допрашивать своего ненаглядного Учиху или ещё бог знает кого?       — Нет.       Такого Не-желаю-отвечать-на-твои-дурацкие-вопросы рода нет. Ино, пораженная, словно от пощечины, отвернулась. Шикамару сделалось ужасно стыдно.       И с чего меня вдруг так выбесил этот вопрос? — подумал он. То было невинное любопытство одного близкого друга к другому. Не стоило так реагировать. Как будто новый знакомый в баре, набравшись, сказал бестактность.       — Извини… — пробубнил Шикамару себе под нос.       — Да ладно.       И Ино правда как будто забыла.       В комнате Шикамару ничего не изменилось, мебель и декор стояли на своих местах, так же как в воспоминаниях Ино. Приветствую вас, о свидетели ушедших дней.       — У тебя новый телескоп! — воскликнула она, едва войдя. По тому, как Шикамару смущенно потрогал затылок, она поняла что он не ожидал, что она запомнит. На мгновение была собой очень довольна, и стала спрашивать его про звезды, надеясь, что это поднимет ему настроение. Астрономия была тем малым, что связывало Шикамару с отцом. После того, как не стало Ёшино.       Он видимо ободрился, и Ино внимательно вслушивалась во вновь открывшиеся факты о Юпитере и Сатурне, не понимая ни слова, а затем он стал рассказывать, как со своими канадскими одноклассниками ездил на космодром.       — Был у нас в классе один парень... Ужасно напоминал Наруто в его худших проявлениях. Я из-за этого страшно скучал по Узумаки, — с усмешкой признался он.       Шикамару продолжил рассказывать ей о Канаде, и чем больше она его слушала, тем более одинокой себя чувствовала. Мысль, что у него была жизнь, новая, отдельная от неё, неожиданно ранила.       Они расположились за компьютерным столом и стали решать домашнее задание по физике. Ино чувствовала себя самозванкой. Со старым другом в его старой комнате, она была новой — той, что он не знал, и, быть может, даже не захочет знать. Он видел мир, завёл новых друзей и уже становился тем, кого раньше в апатичном юноше она могла лишь угадывать. Тупым безжизненным взором Ино глядела в тетрадь, не зная, как взять себя в руки. Часы тикали медленно, напоминая о каждом мгновении, которое безвозвратно потеряно или только будет, сейчас или завтра. Потому что это уже предрешено.              — И как ты прошлый семестр закрыла? Здесь же все неправильно, начиная с условия, — хмуро сказал Шикамару, пробежав глазами по её тетради.       — Я сегодня не в форме, что поделать, — нарочито бодро ответила она, но Шикамару уловил едва различимую нотку фальши в его голосе. На всём свете он был единственным, кто был на это способен.       — Выкладывай, что случилось, — сказал он.       Она поймала его взгляд и растерянно смотрела в его глаза, серьезные, умные.       — Заметил, — наконец констатировала Ино.       — Такое не заметишь.       С секунду Ино молчала.       — Я боюсь, что ты меня осудишь. Я сделала слишком много ошибок, — призналась она тихо.       — Ты? Ошибки? И как только умудрилась.       — Об этом я и говорю, — вздохнула она.       Она поднялась со стула и мягко, словно лист бумаги унесенный порывом ветра, упала на кровать уставилась в потолок, крепко прижимая его подушку к груди, бугры которой угадывались под форменной школьной блузкой. От этой сцены прошлый Шикамару бы забыл как дышать. Нынешний же молча глядел на неё и ждал. Тысячелетия существования рода человеческого навалились своим весом на эту затянувшуюся паузу. Настенные часы в гостиной чинно отсчитывали секунды. Они умерли, нерастраченные, и упали к миллионам других, проведенных порознь.       — Ты должен кое-что обо мне знать, — сказала она медленно. Её голос дрогнул, словно мгновенно лишившись какой-либо опоры, и внутри у Шикамару всё заледенело. — Я сделала кое-что ужасное.              В голове Ино промелькнула шальная мысль: сейчас, в последний момент, она могла бы свести это в шутку, чтобы сохранить статус кво. Почти уже открыла рот, но рвано вобрала носом воздух и начала свою исповедь. Так бросается со скалы самоубийца.       — Я знаю, что говорят про меня.Ино Яманака влюбляется в первого встречного-поперечного, кто ей только слово доброе скажет. Стоит только пальчиком поманить, и она кидается в объятия. Надеется на любовь, которой ей не давали в детстве. И всё в этом духе, можешь представить. Слухи бывают такими жестокими, Шикамару. Но большая часть — всегда правда.       Она замолкла. Шикамару, сконфуженный, ждал. Он не мог припомнить, видел ли когда-нибудь Ино в таком состоянии.       — Это произошло вскоре после того, как ты уехал. Мне было паршиво, так паршиво — словами не передать. Ты исчез, бабушка медленно умирала, отец и дед как с ума посходили. Ко всему прочему, ко мне начали цепляться одноклассницы. Травить, наверное, было бы точнее. Каждый день вместо обеда я закрывалась в туалете и ревела весь перерыв.Не жалей только меня, умоляю. Меня нельзя жалеть.       Однажды на физкультуре играли в баскетбол с девочками из параллельного класса. Энергии ноль, играла я из рук вон плохо. Одна из девочек сострила по этому поводу, сказала что-то про мою худобу. Похудела я тогда жутко, так что вышло даже очень остроумно, не спорю. Это было не впервые. Но в тот момент меня осмеяли все. Даже парни, сидевшие на скамейке, учитель и тот хихикнул. Сволочи. Скалились, как шакалы. А я стояла и думала, да, неужели это теперь моя судьба? Позволять всем подряд обращаться со мной, как вздумается? Ну уж нет. Лучше быть тварью, чем вещью. И я со всей силы швырнула мяч прямо в её мерзкое лицо. Кажется, сломала ей нос и была страшно этим довольна.              Её родители тут же примчались к директору, грозили полицией. Потом услышали мою фамилию и подостыли — я тогда поняла, что на самом деле значит быть Яманакой. Асума-сенсей убедил директора не принимать против меня никаких мер, так что до деда и отца этот инцидент даже не дошёл. Он меня, можно сказать, прикрыл, взяв под личную ответственность. После этого случая я часто стала оставаться после уроков, чтобы поговорить с ним. Асума так хорошо умеет слушать, ты же замечал? Он позвонил деду и убедил его отправить меня работать с психологом. Для меня до сих пор загадка, как у него это получилось: Инохару из той породы стариков, кто верит, что родительская порка сделала их достойными людьми, психология — псевдонаука, а сами они всегда правы.       Тогда я поняла, что Асума особенный. Он всегда был на моей стороне. Всегда был ко мне добр. Всегда был рядом, когда мне это было нужно. Он пытался защитить меня от собой себя. И я — что бы ты мог подумать? — решила, что это любовь.       Шикамару почувствовал себя так, будто температура в комнате упала на пару градусов, по рукам поползли мурашки. Он боялся даже представить продолжение этой истории.       — Сейчас об этом мерзко вспоминать, но я спешила домой и до поздней ночи зачитывалась историями про учениц и учителей. К его урокам готовилась, как экзаменам: для меня было жизненно важно заслужить его одобрение. Я подтянула оценки и перестала бросаться на людей. Асума был мной доволен. Но моей больной голове этого было не достаточно. Я жаждала взаимности.              Ино замолчала. Раскачивался в разные стороны трос, по которому она шагала, пытаясь не смотреть в пропасть под ногами. Шикамару физически ощутил, как сложно ей давалось каждое слово.       — Однажды я набралась храбрости и попыталась его поцеловать. Он меня оттолкнул. Сказал, что если я выкину ещё что-то в этом роде, он прекратит наше общение раз и навсегда. Но ты же меня знаешь — я на полпути никогда не останавливаюсь. Что ж, как оказалось, Асума свои общения тоже выполняет всегда. На следующий день нам объявили, что он ушел во внезапный отпуск и оставил наш класс другому классному руководителю. Я снова почувствовала себя брошенной. И сделала худшее из того, что когда-либо совершала. Тем же вечером я пришла к деду в слезах, сказала, что Асума… Она смотрела потолок, Шикамару облизнул пересохшие губы. Заледеневшая кровь с трудом текла по венам.       — Что Асума… что?       — Пытался меня изнасиловать.       Шикамару почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, и пошатнулся бы на месте, если бы уже не сидел. Он не мог поверить в то, что слышал. Это неправда. Это должно и не может быть правдой.       Ино поднялась на кровати, сжалась в комок, спрятав лицо в подушке и невидящим взглядом смотрела перед собой через прикрывающую глаза челку. Несколько бесконечно долгих мгновений протекли мимо, пока Шикамару всматривался в её фигуру, а она не осмеливалась показать ему свое лицо. Медленно к нему возвращался голос. — Что потом? — спросил он холодно.       — Из школы Асуму попросили уйти, чтобы избежать скандала. Не получилась. В классах, в которых он вёл, началась массовая истерия. Впечатлительные школьницы стали приходить толпами к директору и докладывать о том, что Асума якобы сказал им что-то двусмысленное. Он все это записывал в специальное досье, которое потом передал полиции. Обыск дома, пара ночей в камере. Всё, что у них на него было — одно моё слово. Но что такое слово какого-то учителя против слова внучки Инохару Яманаки.       — Что дальше?       — Я призналась, что соврала. Его выпустили. Никогда не забуду, как он посмотрел на меня, когда мы пересеклись в коридоре в полицейского участка.       Она затихла, вспоминая. Оглушительная тишина. Только часы в гостиной продолжали безжалостно отчитывать невыносимые секунды.       — «Это не ты, Ино. Ты лучше всего этого», — её голос, пустой и спокойный, наконец дрогнул, надломился, в шепоте зазвенели слёзы, как шум воды на дне колодца, в который, звеня цепью, плашмя ударилось брошенное ведро. Было слышно, как она сдерживается, чтобы не разрыдаться, — Так он сказал. Несмотря на то, что я сделала, он всё ещё в меня верил.       — С Асумы сняли все обвинения, но исправить ничего было нельзя. Работы у него больше не было и никогда не будет. С одним только упоминанием о подобном скандале дорога в образование ему закрыта навсегда. Его жизнь была разрушена. Я её разрушила.       У Шикамару кружилась голова. Он явственно помнил это ощущение — тот же болезненный белый шум заполонил его голову, когда он, борясь с пеленой перед глазами, отчаянно вчитывался в заключение о смерти Ёшино, а его разум упорно отказывался верить в то, что он видел.       — Моя семья выплатила ему компенсацию за моральный ущерб. Потом я убедила отца и деда, что мне необходим Асума. С тех пор он у нас на зарплате. Работает моей нянькой: встречает со школы, разговаривает со мной, ходит на родительские собрания. Делает вид, что это всё нормально. Что это не жалкая пародия на жизнь, которую я у него украла.       С минуту она молчала, затем сделала глубокий, тревожный вздох и, набравшись храбрости, посмотрела на Шикамару со смесью надежды и подступающего отчаяния.       Как и многие люди, слишком хорошо привыкшие обманывать, она переоценила эффект, который произведет правда. Правда ничего не могла ничего исправить. Ни к какой ране её не приложишь и никакую горечь ей не запьешь.              Как и тогда, когда Шикамару обнаружил в отцовском столе истинную причину смерти матери, Шикамару не знал, что делать с этой информацией. Откуда он мог знать? Все было так хорошо и просто. Пару дней назад, на вечеринке Хинаты Хьюги, они дали друг другу обещание на мизинцах снова быть друзьями — вернуться туда, где закончили. Наивность этого намерения сейчас жгла Шикамару лицо, кислотой съедала глаза. Это — не Ино, которую он знал. Это кто-то другой, незнакомый, опасный. Ино, которой он дорожил, не была способна на нечто настолько чудовищное.       — Скажешь что-нибудь? — спросила она осторожно.       — Я не знаю, что сказать, — ответил он.       — Понимаю. Я уже ухожу.       Он не стал её останавливать. Захлопнулась входная дверь. Он сидел, не шевелясь. Ещё медленнее отсчитывали секунды часы в гостиной. Квартиру окончательно поглотила темнота. Внутри Шикамару сделалось совсем холодно.