Твой святой образ.

Сильная рука провела по эрегированной головке кончиками твёрдых от непростой жизни пальцев. С тонких губ послышался приглушённый стон, он и сам никогда бы не подумал, что может издавать что-то подобное собственной глоткой. Это щекотало его нервы, его нутро; страх, неизвестность, неожиданность, реакция, любая эмоция, любая деталь так сильно щекотала его затуманенное истинной любовью сознание, аж пробирало до мурашек, стоило только задуматься. Мужчина, дёргаясь, при одной мысли об изгибах, о смуглой и мягкой коже, что так красиво и предательски была закрыта рыцарской формой, таял, растворялся и только сильнее выгибался на утонченном, и явно не дешевом стуле с мягкой обивкой. Он подходил под такое же изысканное помещение, над которым работал точно не один лучший дизайнер Мондшдадта, но с одной кроватью, шкафом и зеркалом в полный рост. Словно эта комната не принадлежала никому раньше, а лишь служила «запасной»: для гостей или всего лишь местом для уединения, работы, творчества, раздумий. И только недавно здесь стало появляться все больше мебели, все больше подростковой чуши и хлама, в которых легко можно было подметить все детали, все промахи и все особенности проживающего в нем подрастающего поколения. Такой уж он. Потерянный, заблудившийся подросток, что с таким старанием пытается привлечь к себе внимание мастера Крепуса и Дилюка, хотя все внимание и заботу мог с такой легкостью заполучить, стоило лишь захотеть и отдаться. «.. Он невообразимо обидчив.» Вдруг подумал про себя Дайнслейф, смотря на истоптанный в нахлынувшем юношеском максимализме букет лилий калла, который он так старательно собирал, изучая каждый цветок, стебли и листья на изъяны. С таким усердием, и все только для него. Для этого молодого, пугливого, синеволосого мальчишки, который шугался от любого проявления внимания в его сторону. Рука медленно прошла вверх, заставив ее обладателя дёрнуться и приглушенно выдохнуть, тщательно скрывая все здравые просветы его сознания. Его голова была заполнена лишь образом молодого рыцаря, который вот совсем недавно вышел на вечернюю конную пробежку со своим братом. Но это ему только на руку, нет, не подумайте, он был бы рад видеть его здесь. Чтобы снова мечтательно сидеть за окном, смотреть на это изящное существо, что невинно посапывает на мягкой кровати, запоминая любую мелочь: от вдруг неровного вздоха во сне до вытягивания пальцев ног. Он так же красив, как и невероятно талантлив. Черты его лица могли только во снах снится заключенному в проклятии Дайнслейфу. Большие, голубые, словно два осколка, упавшие с неба, глаза, вьющиеся синие волосы,что точно прекрасным глубоким рекам текли по его худым смуглым плечам, так и заманивая его продолжать движение, продолжать порочить его комнату и святой образ. Светловолосый мужчина сцепил пальцами основание и слегка сжал, стискивая зубы и мучительно ахая на свое же движение, вновь прикрывая глаза в грезах, которые на то и грезы, что никогда не сбудутся. Кэйе, приемному сыну Рагнвиндров, такой известной фамилии в Мондштадте, да и не только, предназначалось все самое наилучшее. От ароматного обеда, приготовленного первоклассными поварами, до неотразимого партнера, с которым он бы провел остаток своих дней. Но Дайнслейф вовсе не из таких. Он и рядом не стоит с этим воплощением эстетичности, с этим мальчишкой, пришедшим из его сна, что не давал ему покоя которую ночь, занимая все его мысли. Дайнслейф не считал себя достойным ему. Кэйа и сам это прекрасно показывает, но, как бы хорошо не понимал этого самопровозглашенный пророк, он не отступал. Он словно пытался доказать,ему, самому себе, что весь его образ - просто иллюзия, что все то,что Дайнслейф способен ему дать, все, в чем он так жадно нуждается - находится внутри, где-то в глубине зараженных эрозией органов, где-то в его сердце, что билось так болезненно,словно отбивая его последние секунды,но они все не наставали. Каждый год он помнит, как мгновение, что пролетело перед пустыми глазами как очередной сорвавшийся с ветвь сухой листок,который разрывается на тысячи кусочков от одного дуновения ветра. Пока он не увидел его. Такого маленького, такого красивого, такого радостного, бегающего средь длинной травы, паренька, который так старательно и мило фыркал, когда непослушная пыльца сыпалась на его щеки и носик, создавая в ночи светящиеся веснушки. Воистину, воплощение красоты всего Тейвата. Дайнслейф думал о нем все те 16 лет напролёт, пока тот рос, становился сильнее, увереннее и вот, опустился до подобного. До ублажения себя в великом храме - в его комнатушке, пока Кэйа об этом даже не подозревает. Блудный рыцарь сжал свою руку, опрокинул голову назад, пока светлые, обросшие прядки его волос дрогнули в живописном танце и остановились. Сильное тело трепетало, щеки налились кровью а дыхание резко участилось. Сердцебиение отчетливо отбивало ритм в его ушах, а взгляд, затуманенный красивыми чертами лица и тела статного кадета, смотрел прямо в потолок, в пустоту, которая ему уже надоела за все его последние мучительные 500 лет ставшей ему противной жизни. —.. Сможешь ли ты меня простить, мой прекрасный принц?- тихо произнёс тот сиплым, низким и мелодичным голосом, закатывая глаза. Он разжал руку, по которой уже текла белесая жидкость и падала на пол с постыдным и характерным для нее звуком. Стыдно. Страшно. И так хорошо.