морскими волнами погребенные

это был первый раз, когда кленовые листья, окровавленные палящим солнцем, несли дурную весть: промокшие донельзя, разбитые в щепки остатки корабля, тлеют на дне морском вместе с экипажем, столкнувшись с яростью владычицы морей и океанов. тогда настало тяжелое время, когда сотни тысяч солнечных фонариков, что так часто запускали жители ли юэ в праздничное небо, были отправлены в омертвевшие от гнетущего траура облака: грозовые и почерневшие, как в ту роковую пору, рассекаемые ярчайшими ветками разъяренных молний. сильный ветер сбивал маленькие огоньки с пути, затмевая их сияние подступающим ненастьем. алькор покоился где-то там, далеко в водах, бушующих и изничтожающих недругов и другов в оседающий на поверхность моря звездный пепел. где-то там, спасая людей, кого можно было назвать семьей, потонул капитан корабля. обжигающие слезы смешиваются с холодными каплями дождя, что так беззлобно оплакивает смерть великого капитана. нин гуан подавляет внутри себя крик, что так и пытается вырваться наружу: очень больно и холодно, что, кажется, она сейчас превратится в глыбу льда, что, рано или поздно, обязательно расколется на мельчайшие кусочки, но пока его испещряют нежнейшие и столь глубокие трещины. она обещала не умирать, но им обеим было понятно, что это когда-то случится: и речь не шла о глубокой старости, ведь промысел этой сильной и безумно позитивной женщины опасен и жесток — в первую очередь к ней самой, думала нин гуан, — кажется, она нарушила данное тогда обещание. обещание, которое она давала, стоя совсем рядом и касаясь нежных пальчиков своими — грубыми и неотесанными, но так, словно эта женщина была легче самого пушистого перышка и хрупче самого тончайшего фарфора. губы бэй доу потрескавшиеся, корявые, горячие и соленые (неужели морская мгла так отмечает своих любимых детей?), а глаза подобны самому дорогому и качественному бордо, за которое нин гуан была бы готова отдать целое состояние. — в моих руках, кажется, оказался самый прекраснейший цветок, — опьяняющим голосом шепчет капитан, словно убаюкивая женщину им, — и я никогда не позволю ему завянуть, госпожа. нин гуан нежится в этой ласке и тянется своим носиком к чужому, касается его еле-еле и дарит губам прохладный и сладкий поцелуй. бей доу улыбается очень ярко: ни одна новейшая отполированная монетка моры не сравнится с этим восходящим рассветным солнцем, что виднелось в теплой кровати — пусть и не каждый день, — но совсем рядышком. от женщины пахнет табаком, свежей рыбой и сырой древесиной, но нин гуан уже совсем забыла этот чудный запах, что был сровне чему-то домашнему и теплому. от нее пахло всем тем, чего нин гуан никогда не имела и не могла иметь, что самозабвенно влекло и внутри уничтожало самые потайные корешки травматичных воспоминаний. но сейчас древо пускало корни все дальше и дальше в израненное сердце, вплетаясь лианами возле шеи и сдавливая ее, прерывая краткое и такое болезненное дыхание. она прикусывает губу и срывается на протяжный вой, сворачиваясь клубочком прямо посреди дороги: словно избитый и брошенный котенок. в области груди адски колет и давит, спирает дыхание и изничтожает, что хочется умереть. в ее пальцах расцветали цветы, в ее глазах скрывалось закатное солнце, а в волосах горели мирные светлячки, а на губах нежились белые лепестки. а сейчас все это тлеет в руках нин гуан, обрушиваясь на нее сметающим все на своем пути вихрем. теперь больше не хочется дышать, и, кажется, она и правда скоро захлебнется в собственной тьме, которую покинул последний свет.