Доброе утро, придурок!

Коренастый жгучий брюнет с бледной кожей и вульгарными татуировками на сбитых костяшках лежит на спине, на узкой заправленной койке, сцепив руки в замок на груди. Он одет в уже ставший привычным жёлто-оранжевый комбинезон, белую майку и белые же семейники. Его выдающаяся во всех отношениях, однако изумительно пропорциональная пятая точка немного саднит, отчего он то и дело ёрзает на застиранном пледе. Его глаза цвета предгрозового неба прикрыты, а пухлые чувственные губы улыбаются. Его зовут Микки Милкович. Ему двадцать шесть, он родился в Чикаго, неподалёку от места, где появился на свет человек, чья нога сейчас нелепо свисает с верхнего яруса. Ещё более бледная, чем у Микки, щедро усыпанная веснушками и рыжим пушком, стройная, длинная, с солидного размера ступней. Брюнет разлепляет припухшие веки, трёт нос, к слову, аристократически прямой, и довольным взглядом из-под густых ресниц обводит тёмную комнату. Свет ещё не включён, значит он правильно понимает: нет и шести утра. Микки без лишнего шума моет голову и подмышки в раковине, вслепую бреется одноразовым станком по жидкому мылу, наводит порядок и вынимает из намертво прикреплённой к полу тумбочки связку бананов, два сникерса, молотый кофе, сахар, пластиковые кружки и кипятильник. В сущности, Микки мог бы и не вести себя тихо. Выжившие в хаосе крепко спят даже когда вокруг пожар. Тем более, его сосед по камере — на нейролептиках. Медицинская помощь заключённым — явление из разряда фантастики. Скорее на Землю вторгнутся инопланетяне, чем больного воспалением лёгких, к примеру, адекватно полечат. Однако, ВИЧ или, как в данном случае, генетическое расстройство психики худо-бедно обязывают местных врачей шевелиться. Микки со своим напрочь травмированным детством и, что уж греха таить, всем остальным, мог бы насесть на психолога за компанию и добыть себе хоть какие-то седативные, чтобы изо дня в день не вскакивать при пробуждении с сжатыми кулаками. Только вот Микки к психологам не ходок, он из породы мужчин «Мачете не эсэмэсит» Микки ждёт недолго. С треском в люминесцентных лампах включается свет. Мерзкий, холодный он заполняет камеру и делает очевидным убожество обстановки. В панике по углам прячутся тараканы. Яркие всполохи рыжих волос резко запахиваются простынёй, с верхнего яруса койки слышны приглушённые матерки. Длинные пальцы взмывают вверх, как в фильмах про зомби, захватывают подушку и прижимают её к груди. Кокон из простыни и обнажённого тела громко вздыхает, укладывается поудобнее и возобновляет посапывание. По-стариковски крякнув, Микки закатывает глаза и ухмыляется. За ними придут через час, так что брюнет разливает воду по кружкам, всыпает в них кофе (себе вдвое больше), сахар, разматывает кипятильник и задумывается. Кофе сбегает. Ничего, бракованный Микки берёт себе. Вторую же попытку, удачную, подносит снизу к основанию койки, где, судя по очертаниям простыни, у рыжего голова. Аромат кофе проникает сквозь матрас и постельное бельё, из-за чего мужчина благодарно мычит и медленно распаковывается. — Доброе утро, спящая красавица! — Доброе… утро… прекрасный… принц? Дракон? — Слезай, придурок. Или хочешь писать объяснительную за мятую шконку и чтобы тебя голодного, с голым задом вышвырнули из хаты? Так и поедешь ведь. Давай, не позорь меня! Мужчину на верхнем ярусе зовут Йен Галлагер. Он открывает зелёный глаз, только правый, левый невмоготу. Подпирает щёку ладонью, фокусирует взгляд и, наконец, лицезреет любовь всей своей жизни. Человека, которого он заприметил ещё в младших классах, то есть задолго до того, как впервые поимел с ним секс будучи тощим и неуклюжим, тогда как Микки был грозным и агрессивным юношей, — не подступиться! С тех пор многое изменилось, кроме того, что Йен атеист, но видя Микки каждое утро, он на хоть пару минут, да верит в бога. Когда дни Йена никчёмны, он благодарен Микки за то, что тот разделяет их с ним. Когда судьба поворачивается к Галлагеру лучшей своей стороной, он хочет, чтобы и Милковичу солнце светило ярче. В горе и в радости… У Йена большая семья, его любят многие люди, он любит многих людей, только его главная слабость — Микки. Йен знает, что он пырнёт тут заточкой кого-нибудь из плохих парней, пройдёт карцер, ещё один приговор и продлит себе срок, лишь бы быть рядом с Микки. Если Микки не бросит его… Йен больше с ним никогда не расстанется! За почти год, проведённый тут, это их первый и, скорее всего, единственный совместный выезд, редкое совпадение, когда и того, и другого вызывают в суд. Микки таскают и будут таскать — на апелляцию по его первой статье и как свидетеля обвинения и соучастника по второй, связанной с наркокартелем. Йена же по его делу о похищении подростка уже оправдали, ведь фактически он укрывал пацана от родителей, тиранивших его за «неправильную ориентацию»; а взрыв имущества церкви с гомофобскими проповедями рыжему-таки обошёлся в два года строгого режима. Казалось бы, Йен с судами закончил. Не тут-то было: теперь он свидетель в чужом деле, так как в санчасти недавно случилась драка с летальным исходом. Отказаться от дачи показаний согласно закону можно лишь если обвиняемый твой близкий родственник или супруг. Лжесвидетельство или молчание грозит уголовной ответственностью. Поэтому Галлагер снова желанный гость в судебном зале. Нет никакой опасности, что Йен обожжётся кофе, напиток успевает остыть, пока рыжий натягивает на себя одежду и копается с простынями и пледом. Галлагеру не дано заправлять постель быстро и аккуратно. Справедливости ради, стоит отметить, что делать это, балансируя на компактной поверхности в пяти футах от пола, да ещё и спросонья, высокому парню объективно непросто. Йен спрыгивает, традиционно отбив себе пятки и оцарапав запястье о край кровати, шипит, трёт повреждённую кожу и плюхается на нижний уровень. Жуёт банан, одновременно обувается и, увлечённо размахивая руками, делится с Микки подробностями своего сна. Они всегда рассказывают друг другу сны. Галлагер щурится на подозрительно красные веки Милковича и догадывается, что тот караулил подъём, чтобы не проспать выезд. Тут нет ни часов, ни будильников, ни добрых дядечек в форме, которые позаботились бы о его своевременном пробуждении, никто не ждёт опоздавших у зарешёченного автобуса. Во сколько бы ни начиналось твоё заседание в суде, из камеры ты должен быть готов выйти не позже семи. Собранный или какой бы то ни было, сопровождаемый подзатыльниками. Всех, кто в один день куда-либо едет, ведут в отдельное здание, там впихивают в огромные камеры, как сельдей в бочку, и постепенно вызывают группами, укомплектовывая заключёнными спецтранспорт. Люди маринуются во временных клетках часами в ожидании своего автобуса. Представив, как вскоре придётся потеть среди разномастных преступников и мучиться от духоты, Галлагер накрывает огромной ладонью лицо и до скрипа стискивает крупные белые зубы. У него нет желания намываться. Йен уговаривает себя обойтись даже без полоскания рта, ему слишком лень. «В конце концов, так будет лучше, учитывая ревнивость Микки», — мысленно заключает рыжий. «Меньше благоухаю — меньше внимания. Вечером всё равно перемываться… Бриться тоже не буду, сделаю это в душе, осталось всего-то четыре дня». Галлагер скребёт короткими ногтями щетину и, явно никуда не спеша, продолжает завтракать. Микки с минуту гипнотизирует рыжего, недоуменно двигает бровью, откусывает заусенец, демонстративно сплёвывает. Ждёт, когда Йен, как обычно в такой ситуации, начнёт скандалить, но тот ест молча, поэтому Милкович ничего не спрашивает. Однако брюнету достаточно один раз зевнуть в стиле «покажи миру гланды», и вмиг покрасневший Галлагер уже открывает шампунь. Микки любуется Йеном и думает: что у них есть? Двухуровневая койка, из-под палки и сикось-накось слепленная криворукими зэками из почти ровных полос металла, отчего острые края срезов впиваются в кожу, перетирают обивку матраса, насилуют позвоночник и оставляют в подарок синяки с непроходящей болью. Зато койка у стены, так уютнее. Крепко приварена, а значит и не шатается. Тонкие матрасы, которые бугрятся скатанной ватой внутри, пахнут стиральным порошком, затхлостью и горелыми тряпками. Зато парни могут улечься в обнимку и полежать немного, заняться сексом, заснуть — пусть по отдельности, и всё же точно зная, что Микки на нижнем ярусе, Йен на верхнем. И если повезёт, у них эту привилегию никто не отнимет. Ужасное микро-окно с мутным стеклом, единственное в комнате, и то с видом на промзону. Зато им доступны прогулки не в шестиметровых тоскливых двориках с небом в клеточку и сетку-рабицу, со сломанной скамейкой по центру и контейнером под мусор, как во многих других учреждениях, а в большом дворе. С баскетбольным кольцом, зелёной травкой и турниками. Тесная камера. Чудовищно тесная камера! Зато они в ней вдвоём, а не в обществе ста человек, как часто бывает в тюрьмах предварительного заключения, да и на прочих «курортах» исправительной системы в разных штатах необъятной Америки. Противный цвет стен. Смотреть на него, не имея альтернатив, — мука! Зато тут каким-то чудом разрешают вешать на стены рисунки и фотографии. Снимаешь их перед проверками и обысками два раза в день, и нет проблем. Сортир не огорожен даже символическим закутком или шторкой, в итоге седлать унитаз приходится перед сокамерником. Зато относительно новый ремонт позволяет дышать пылью без примеси плесени, обычной для зданий, подобных этому. Тут нет интернета, видеоигр и очереди к пульту от телевизора в общих столовых не дождёшься. Зато Микки с Йеном часами обсуждают, какое животное завели бы, если бы это было обязательно для арестантов — заботиться о животном, чтобы перевоспитаться из преступников в добропорядочных граждан. Они сходятся на капибаре. Следующий вопрос: с кем Микки и Йен провели бы пятнадцать лет на необитаемом острове, если бы им не судьба была застрять там вдвоём и непременно надо было бы взять с собой ещё двух мужчин. Микки останавливает свой выбор на Крисе Хэмсворте (разумеется!), а Йен — на Фаррелле Уильямсе (кто-то удивлён?). Горячие споры вызывает вопрос, какой напиток, помимо воды, они пили бы всю оставшуюся жизнь, если бы им пришлось отказаться от остальных, даже от пива и кофе. Йен сходу знает ответ, и Микки бесится. Разве можно всегда пить «Джек Дэниэлс» без апельсинового сока?! Какую песню они пели бы, если бы по правилам учреждения на проверках при выходе из камеры, построившись у стены, не надо было бы называть свои имя-фамилию, статьи, срок и так далее, а надо было бы петь песню? Тут Йен и Микки склоняются к слишком смешным вариантам, хохочут так, что жалуются соседи и прибегают сотрудники. Поэтому лишь неделю спустя они решаются на новый раунд игры с собственным воображением, представляя, в чём ходили бы за решёткой, если бы полагалось выбрать только один наряд на всё время пребывания тут. Совершенно любой… Да, Микки теперь отбывать срок не только за покушение на убийство, но и за участие в деятельности мексиканского картеля, который, к тому же, наверняка будет мстить брюнету за показания. Зато закладывая своих боссов отделу по борьбе с международным наркотрафиком, Милкович отбывает наказание с выбранным им сокамерником. Рыжий освободится на годы раньше Микки, это железобетонный факт. Зато сейчас Йен рядом, и пока неизвестность приносит такое счастье, что ни о чём не хочется беспокоиться. Тем более, каждый день это возможность. Микки ненавидит, когда люди заводят пластинку «зато», потому что не верит им, считает это закомуфлированным нытьём. Хотя Микки верит в своё «зато». Своё и Йена. Спустя полчаса они жмутся к стене коридора другого здания и ждут своей участи. Их вот-вот сверят с картотекой и запрут в отвратительно густонаселённой камере временного содержания. Тут строго запрещено курить, тем не менее в воздухе отчего-то угадывается тяжёлый шлейф сигаретного дыма. Из кабинета дежурного выходит юнец в офицерской форме. Микки соображает стремительно, он что-то шепчет в конопатое ухо, и розовые губы Йена расплываются в хитроватой улыбке. После сверки, парни плетутся в хвосте группы заключённых и, не дойдя до общей камеры, тихонько просят новенького сотрудника посадить их отдельно, так как они некурящие и, кроме того, астматики. Сменить обстановку и побыть тет-а-тет в просторном помещении — заманчивая перспектива. Почему бы не попытаться? Офицер пожимает плечами, кивает и без колебаний отводит Микки и Йена в конец коридора, в комнату рядом с отсеком карцеров. Порадоваться не получается: это одна из самых загаженных камер, что они оба когда-либо видели! Похабные граффити на стенах, разбросанный мусор, наглухо заколоченное окошко под потолком и неработающий унитаз — ерунда. Вонь человеческих испражнений сбивает с ног! Сначала мужчины просто неглубоко дышут через слои одежды, стараясь не вытошнить на пол, и осознают окружающую их реальность. Потом, не сговариваясь, закуривают и спустя десят минут, освоившись, даже спорят, нарочно ли их упаковали в этот «элитный номер для новобрачных». Нет, безусловно, никто не рассчитывает на качественную уборку здесь, это не спа-отель. Но чтобы до такой степени… — Мать мою за ногу, этот гадюшник обсерает романтику в том числе в прямом смысле! — Тебя никто не заставлял попадать сюда, Мик! — Как и тебя, мудила. — Ничё, когда-нибудь выберемся. Пока потерпи меня. — Ты всё-таки сильно не раздражай уголовника, мало ли… — Уж как-нибудь дотяну до свободы, не парься. С такими планами, как у меня, стимула хватит. — Наслышан о твоих планах. Пить смузи, пока не обопьёшься! — И чё? Это вкусно. Особенно… — Манго-маракуйя, я помню. Самый пидорский вкус. — Вообще-то ты тоже гей. И в твоих планах выйти за меня замуж. — Да не пизди, рыжеяйцый! Это не то, что я загадал! — Я это загадал. А что не так со свадьбой? Отказываешь мне? — Галлагер, ёбанарот, ты же понимаешь, как это щас выглядит? — Нуу. Это выглядит как то, что я, вроде как, делаю тебе предложение посреди заплёванной коробки из говна и кирпичей. Хах, так и есть! — Не место и не время, Йен. — Кое-кто принёс мне сегодня кофе в постель, так что я, знаешь ли, в настроении. — Сентиментальная сучка. — Ой, кто бы говорил… Окей, я повторю позже. — На воле! — Лады. — И только после того как я приму душ в одиночестве, выпью пива, нормально высплюсь и поиграю на ёбаной электрогитаре! Йен собирается сгрести ворчуна в охапку и как следует поцеловать. Не то чтобы запахи его перестали смущать, просто он не может этого не сделать. Внезапно намерения Йена прерывает грубый голос сотрудника. — Галлагер, на выход! Рыжий пристраивает сумку на плече, убирает руки за спину, вопросительно переглядывается с брюнетом. Фамилию «Милкович» следом не называют. Становится ясно, что они едут в разных автобусах, хоть им и примерно в одну сторону. Так заключённых рассортировали конвоиры, теперь и обратно вряд ли поедут вместе. Что ж, по крайней мере, не тайна, в какую камеру они оба вернутся. Тем не менее, разлучаться в таких обстоятельствах тревожно. Микки не выдерживает, говорит в спину Галлагеру еле слышно, пока тот не ушёл: «Береги жопу, Йен!» Галлагер оборачивается, с нежностью смотрит в синие глаза напротив и отвечает: «Береги себя полностью, Микки!»