Вина

Он знал, что так будет.

      Понимание приходит, когда Донни меняет капельницу. Регулируя скорость введения раствора, он невольно пробегается взглядом по небольшой, полуразрушенной комнатушке, в которой царит полутьма. Несколько приборов тускло освещают участки около себя, создавая хоть какое-то подобие уюта, но ритмичный писк наспех сконструированного аналога ИВЛ убивает и так некомфортную атмосферу, превращая ее во что-то более омерзительное.       Донни ощущает себя стоящим посреди кладбища, что находится в центре города — вокруг все мертво, но будничный шум и гам не покидает это место. Точно так же и здесь, в Богом забытом подвале, который Сопротивление переделало в очередной временный штаб.       Взгляд останавливается на бледном лице брата, нижнюю часть которого скрывает кислородная маска с множеством пластмассовых трубок. Донни с радостью сделал бы что-то менее громоздкое, но тогда не было времени на разработку новых чертежей; пришлось копировать уже созданные человечеством приборы.       Главное, что все работает, а остальное уже не важно.       В гробовой тишине мысли становятся особенно громкими и неприятными. Зацепившись раз за одно, навязчивый голос не оставит в покое, — это Донни заучил давно, еще тогда, когда ушел Он. Вот и сейчас, под писк и редкое, неестественно медленное, дыхание брата, рой соображений, словно стая голодных собак, раздирает уставший от постоянной работы разум.       Черт, как же сильно за эти дни Донни устал. Он не спал… несколько дней? Да, с возвращения отряда прошло уже два дня, за которые гений ни разу не сомкнул глаз.       Чертов Лео с его чертовым планом… Нет, во всем виноват Кренг. Винить брата в глупости не стоит — тот всегда был дурным на голову, а вот существо, захватывающее их родную планету, пожалуй, можно обвинить во всех грехах.

Но он-то знает, кто действительно виноват в случившемся.

      Донни мотает головой, отмахиваясь, и опускает капельницу. Зачем-то несколько раз сгибает и разгибает металлические пальцы на левой руке — свои он потерял еще несколько лет назад, — и мысленно делает пару заметок, касающихся нового протеза. К сожалению, предназначенного уже не ему, а Лео.       Нужно не забыть про пластичный контакт, думает Донни, когда выходит из мрачной комнаты в не менее мрачный, разбитый и узкий коридор.       Выходит и чуть не сталкивается с кем-то, кто проносится мимо в спешке. В руках у человека “гора” окровавленных тряпок и бинтов, а вся его одежда перемазана чем-то бордовым, черным и грязно-серым. На правом плече виднеется повязка с красным, запачканным кровью, крестом, а из сумки, перекинутой через это самое плечо, торчит кусок марли. Не сказав ни слова, человек исчезает за поворотом, перепрыгивая через лежащие на бетонном полу тела больных.       Донни отворачивается, не желая смотреть на изуродованных взрывом и обстрелом людей, стонущих от непрекращающейся боли. Гадко. Мерзко.

Совестно.

      Мимо вновь пробегают. Теснят на повороте, задевают руками, но здороваются и благодарят за несколько сооруженных из какого-то хлама приборов. Огромная, говорящая, конструирующая сложные механизмы черепаха больше не смущает никого.       Когда над твоим городом из ниоткуда появляется инопланетный корабль, а существа, находящиеся в нем, за несколько часов разбивают армию твоей страны в пух и прах, перестаешь удивляться прямоходящим рептилиям.       Донни выходит в зал, заваленный оружием, припасами, вещами и прочим человеческим барахлом. Туда-сюда бегают дети, таскающие медикаменты и ухаживающие за больными. Даже несмотря на ситуацию, их все равно не подпускают к тем, кому надо оказывать первую помощь.       Дети не должны видеть вместо тел куски мяса, раздробленные кости, оторванные конечности и уродства. Дети не должны видеть живые трупы.       Провожая нечитаемым взглядом девчонку лет девяти-десяти с красным крестом на плече, Донни проходит в центр некогда красивого подземного этажа торгового центра. От былого “величия” не осталось ни следа, лишь расписные обломки, побитые вывески и цветное стекло, разбросанное тут и там, напоминают о прошедших мирных временах.       Около деревянных ящиков, что Сопротивление недавно получило от военных, стоит темнокожая девушка с коротко остриженными волосами и грязно-белой повязкой на одном глазу. В трясущейся правой руке она держит потрепанную тетрадь, а во рту строительный карандаш. Время от времени голову девушки поддергивает в стороны, от чего она заметно раздражается. — Как ты? — первое, с чего начинает Донни, подходя ближе.       Эйприл оборачивается, нервно дергает головой, опускает ее к загипсованной левой руке и еле двигающимися пальцами забирает карандаш. Донни осматривает подругу внимательным взглядом, пряча в нем все сожаление и скорбь.       Видеть Эйприл… такой — невыносимо.       В памяти всплывают картинки их беззаботной юности, что оборвалась резко и неожиданно. В первые дни захвата Земли многим пришлось повзрослеть слишком рано. — Н-нормально, — запинается она, вновь мотнув головой. — жить буд-ду.       Девушка пытается улыбнуться своей фирменной — во все зубы — улыбкой, но правильно реагирует только правый уголок рта. Мышцы левой части лица напрягаются, но поднять губы не могут. Донни видит это отчетливо, внимательно следя на раскрашенной шрамами и ссадинами щекой. — Тебе надо на перевязку, — заботливо произносит он, протягивая руку к здоровой — правой — щеке и поглаживая ту, — повязка испачкалась. Если попадет инфекция, лишишься зрения.       Эйприл жмурит глаз и слегка отодвигается вбок, уходя от холодной стали. — Сомневаюсь, ч-что у меня там хоть что-нибудь ос-сталось, — отмахивается она, вновь дергая головой. Положив тетрадь на ящик, девушка тянется рукой к повязке, но Донни останавливает ее. — Да лад-дно, Дон-нни, я знала на что шл-ла.       Заикается Эйприл из-за очередного нервного тика. Которого до той вылазки у нее не было.       Что говорить, до той ночи Эйприл была совершенно здорова. На ее хрупком женском теле не было такого количества глубоких шрамов, не было росписи ожогов разной степени, не было переломов и… внутренних, неизлечимых травм. Если человечеству повезет одолеть Кренгов и не подохнуть, как скоту на забиве, то подруга навсегда останется ослепшей на один глаз дерганной заикой. — Джес-сси сказала, что н-не стоит над-деяться на лучшее, — продолжает Эйприл. — Тот осколок был-л действ-в-в… — Она делает паузу, раздраженно выдыхая через нос и вновь дергая головой. — …ительно огромным. Когда мн-не его показали, я даже не пов-верила, что эта херовина была в моей голов-ве!       Очередная жалкая попытка улыбнуться и очередное нервное дерганье головой.       Донни помнит. Прекрасно помнит эту кровавую, омерзительную и страшную картину, когда среди толкотни, душераздирающих криков, стонов, паники и отчаянья он, выискивая всего три тела, увидел Эйприл.       С огромным железным осколком, торчащим из ее правой глазницы.       Тогда он думал, что Эйприл не выживет. Люди слабые, их тела легко ломаются. Достаточно всего одного сильного удара по голове, и человек становится умственно отсталым или лишается зрения, слуха и прочих чувств. А небольшая трещинка в позвоночнике неминуемо ведет к отказу всего тела. Любая, даже самая, казалось бы, безобидная травма может принести к трагичным последствиям, и это страшно. По-настоящему страшно.       Потому, что видеть свою лучшую подругу лежащей на окровавленном полу с открытым переломом, торчащими в разные стороны костями и сожженной кожей, и понимать, что каждая царапинка, каждый шрамик — необратимые последствия для ее хрупкого тела.       Тик, начавшийся из-за травмы головы, тому подтверждение.

И все это, вина только одного…

      Донни хлопают по плечу, привлекая внимание. — Третий р-раз уже спрашив-ваю, — дернув головой, ворчит Эйприл. — но ты н-не со мной-й, очевидно. — Я задумался, — признается Донни. Он мог бы сострить что-нибудь, но… Сейчас для этого нет ни сил, ни желания. — Ты вс-сегда думаешь, — Эйприл упирает здоровую руку в бок, — иногд-да это плохо.       Донни молчаливо соглашается и переводит взгляд на небольшую группу людей, собравшихся около выхода из штаба. Несколько парней и пара девчонок, молодых, но уже потрепанных жизнью, готовятся совершить очередную вылазку. Среди всех выделяется одна женская фигура, которая громко мотивирует остальных.       Кассандра выглядит побитой, но не сломленной. Удивительно, как человеческая злоба может давать силы подниматься вновь и вновь. — Она нач-чала кашлять кровью, — проследив за взглядом Донни, произносит Эйприл. В голосе подруги ясно улавливаются нотки тревоги за свою девушку. — Лео, к-конечно, закрыл ее собой, но…       Донни опускает взгляд с побритой налысо головы на перевязанный бинтами живот Кассандры. Той повезло — пулевое, прошедшее насквозь и почти не задевшее никаких жизненно важных органов. Тем не менее, ни ей, ни Эйприл вставать все еще не рекомендовалось.       Но командиры отрядов не могут позволить себе отлеживаться, пока наверху, под непрекращающимися обстрелами, гибнут их люди. — Кст-тати, как Лео? — вновь прерывает тишину Эйприл. — Отлынивает, — жмет плечами Донни, намереваясь скрыть за напускным безразличием волнение за брата. — ты его знаешь. — Значит-т, без изменений.       Слова бьют по больному. Донни едва сдерживается, чтобы не скривить лицо, потому что Эйприл права. Без изменений. Абсолютно никаких изменений даже спустя два чертовых дня.       Брат все еще на грани смерти, как в ту ночь, когда выживших притаскивали в этот подвал. Ничего, совершенно, мать вашу, ничего не поменялось за это, пускай и короткое, время. Ни лучше, ни хуже. Ни-че-го! — Он справит-тся, — Донни еще раз, теперь намного сильнее, бьют в плечо. — всегда справлял-лся. Только эт-тот придур-рок мог пойти на т-такую авантюру, как стащ-щить у Кренга флешку с расп-п-п… со с кладами, короч-че. — Следует очередной удар, но уже в другое плечо. — И он эт-то сделал, Донни.       В пласторн тычут трясущимся пальцем. — И из ком-мы своей дурацкой он тож-же выйдет! — уверено заявляет Эйприл. — А н-не выйдет-т сам, так выт-тащим мы! Так что, руки в н-ноги и вперед в мастер-рскую! Или правильно говорить перед-дние лапы в зад-дние? — шутит она, тихо хихикая.       Донни издает смешок и кивает. Прощаясь, он дружески хлопает подругу по плечу и уходит из зала. Курс лежит к импровизированному складу, на котором хранятся все “серьезные игрушки” Сопротивления, и который выступает в роли временной лаборатории тире мастерской для Донателло и его изобретений против захватчиков.       Именно в этом холодном и сыром месте Донни провел последние часы, прячась от настойчивых мыслей за долгой и кропотливой работой. Разбирание инопланетных технологий сильно отодвигало волнение за друзей и брата, не позволяя вестись на провокации совести.

Потому, что вестись было на что.

      Донни подбирает лежащую на заваленном столике отвертку — специально изогнутую «Г»-образной формой — и останавливается напротив широкого, метра в два-три, дубового стола, на котором стоит металлическая стойка. А на ней, во всей своей красе, недоделанный, но почти готовый, протез правой руки.       Серебряное железо и мигающие пурпурным светом провода смотрятся дико и навевают лишь одну ассоциацию: смерть. Потому, что именно так выглядят экзоскелеты, раздирающие людей на кусочки, давящие их своими огромными «лапами», сжигающие лазерами и уничтожающие тысячами. Тот же блеск железа, то же свечение фиолетовых оттенков, тот же механизм и те же реакции — нет ни одной причины не бояться этого изобретения.       Даже Донни это понимает и ощущает липкий, неприятный страх. Следом за ним, хвостиком, идет омерзение и какая-то непонятная мозгу брезгливость, которую он испытывает по отношению к своему «детищу» впервые. На протез не хочется даже смотреть, а от мысли, что к нему нужно еще и прикасаться, становится дурно.

Потому, что точно такая же металлическая «лапа» несколько дней назад оторвала брату руку.

      Донни косится на баллончики с краской, которой Сопротивление помечает безопасные места и рисует знаки на дорогах. Минута уходит на раздумывания, после чего он, закрыв небольшой люк на искусственной двуглавой мышце плеча, подбирает один из баллончиков и, не жалея темно-зеленой краски, окрашивает холодный металл в почти родной, черепаховый цвет.       Почти как у Него.       Сердце болезненно сжимается, но Донни не останавливается. Он открывает следующий баллончик и аккуратно начинает наносить на связку яркий красный.       Когда Лео очнется, он… наверное, будет обо всем сожалеть, проскакивает очередная тревожащая мысль. И успокоить несносного брата не сможет ни Донни, не умеющий проявлять достаточно чувств для поддержки, ни Мики, растерявший за последние годы всю эмоциональную стабильность. Лео, вновь думает Донателло, просто необходим Он.

Он необходим всем им, потому что никому другому Донни бы не смог признаться, что…

      Это он виноват в обречении на жестокую смерть целого отряда. Он виноват в том, что Эйприл получила серьезные травмы, а малыш Кейси чуть не стал сиротой. Он, черт возьми, бесконечно виноват в том, что его бесящий своей самоуверенностью, раздражающий глупыми шутками и каламбурами, выводивший на злость одной лишь ухмылкой брат сейчас лежит и умирает под искусственной вентиляцией легких.       Душераздирающие крики, мольбы добить, слезы, море крови, ранения, оторванные, болтающиеся на одних лишь тонких полосочках мышц, конечности, раздробленные кости в ту кошмарную ночь — целиком и полностью его вина.       Донни судорожно выдыхает и оседает на пол, теряя связь с ногами. Руки дрожат, а воздуха в легких становится катастрофически мало. Стены в помещении ходят ходуном — то ли от бомбардировки, то ли из-за панической, наконец одолевшей его слабый рассудок, атаки.       Вина гложет. Выгрызает все нутро, терзает, словно садист жертву. Он старался, он честно старался об этом не думать. Не накручивать себя, не брать ответственность за других на себя.       О н и з н а л и н а ч т о ш л и, убеждал себя Донни, но каждый раз, когда взгляд цеплялся за бездыханные тела, когда уши улавливали болезненные стоны и плач, когда собственные пальцы меняли окровавленные повязки брату, он чувствовал вину.       Вину за то, что не остановил. За то, что позволил брату возглавить отряд и отправить тот на сомнительную авантюру. За то, что промолчал, хотя с самого начала понял, что шансов на успех нет.       Донни виновен во всем.

В И Н О В Е Н

      Истерика захватывает в свои жестокие объятия, лишает свободы, забирает последний воздух. Из глаз текут безудержные слезы, а тело трясет, словно в подвале минусовая температура. Донни устал, у него нет сил держать все в себе, как-либо реагировать и делать вид, что все нормально. Устал, устал, устал!       По коридору раздаются спешные шаги. Стук кожаных сапог бьет по ушам, и у Донни хватает сил лишь на слабый поворот головы, чтобы увидеть бегущего к нему человека. — Мастер Донателло, — захватывая ртом воздух, взволнованно кричит парень. — мастер Леонардо очнулся!