His Empire of Dirt

i. сегодня я ранил себя, чтобы узнать, что я ещё жив я фокусируюсь на боли, единственной реальной вещи для меня Бассейн с шариками. Ресторан, потом — бассейн с шариками. Неужели так чувствует себя акула, вечно плывущая от одного запаха крови к другому, бесконечно, ожесточенно, упрямо и… Боже, сигареты — это фантастика. Затяжку можно сравнить разве что с восхождением на Небеса. Дым спускается по горлу, оседает в легких и выходит вместе с легким морозным паром, и у него нет отдышки, нет, потому что он чувствует себя превосходно, он на вершине мира. И единственная его проблема — это Майкл, потому что как может быть иначе, конечно Майкл должен вести себя как маленький наглый паршивец… Тень. «Ты просто глупец, вот ты кто! Ты тень моей тени.» Червь. «Ты всего лишь червь в грязи.» ПАРАЗИТ. Он должен избавиться от паразита. Он тушит сигарету о консоль, сразу достает из пачки следующую, закуривает и растворяется в облегчении. Это оно, облегчение? Так и есть, так и есть, это то, что должны были испытывать пилоты, когда сбрасывали бомбы на его крошечное убежище, но почему ни одна не приземлилась туда, куда ему нужно было… Его чертов Тандерберд стоит на парковке их второй локации. И ещё как попало! Он бы скорее убил себя, чем припарковал свою машину криво. Он заезжает на парковку на пикапе Шарлотты. Не считая его машины, она совершенно пустая. Во-первых, из-за погоды; во-вторых, Розита сегодня закрылась пораньше. И всё же двери болтаются на ветру, открытые, забытые. Дождь попадает внутрь ресторана, как когда-то вода из взорванной трубы в убежище, а мама удерживала его, всё сильнее и сильнее… Почему он не называл отца «папой»? Когда это Майкл стал называть его «папа»… Майкл убил моего Банни? ну разумеется разумеется чертов паршивец тень моего лучшего друга как он посмел говорить со мной таким тоном, говорить со МНОЙ таким тоном, я дал ему всё, самую легкую жизнь о которой можно только мечтать, МАЙКЛ СНОВА ЗАБРАЛ У МЕНЯ МОЕГО КРОЛИКА… Он убирает пачку сигарет в пальто и сжимает зажигалку в руке, раздумывая, может, ему просто стоит спалить «Фредди» к чертям. Фриц хотел сжечь своего отца заживо. Он ловит свое отражение в стеклянной двери, покачивающейся из стороны в сторону, и задумчиво хмыкает. Только сейчас он понимает, что на нем надето. Он уже забыл, что было этим утром. Он смеется так сильно, что, кажется, сейчас заплачет. Конечно, под его пальто костюм и фиолетовый галстук. Он заходит через двери и закрывает их за собой на ключ. Щелчок эхом раздается по всей его крошечной империи. ii. игла вонзается в плоть, знакомая, жгучая боль пытаюсь отогнать воспоминания, но я помню в с ё Он проводит ладонью по столам, где днем малышня жадно поедает пиццу, прося родителей купить им ещё жетонов, чтобы поиграть в автоматы. Под потолком летают воздушные шарики. Пиратская Бухта (любимое место Майка) справа от него, сразу рядом — сцена, стойка с призами слева. Выберет ли он приз для себя, когда всё это закончится, чем бы это ни было, что это, что это, где он?.. Двигай ногами… Так ли чувствует себя Бог в Его маленьком Раю? Должно быть, да, так и есть, это ошеломляющее чувство легкости и величия, и божественности, которое может приходить только, когда Он смотрит на свои творения, Его чудесные маленькие вещи, да, вещи. Их жизни, их счастье, всё принадлежит ему, это чувствовал монстр, это ошеломляющее чувство всего и сразу? Наверняка. Наверняка. Наверняка. Наверняка. Ещё раз, почему Уилл убил его? Паразит. Он был паразитом. Он сделал больно моему лучшему другу. Лучший друг. Мы все позволили ему у м е р е т ь. Но не он. Он никогда не умрет. Как может Бог пасть в собственном вечном королевстве?..

Это просто гребаная закусочная

Сколько грешников должно было пасть на колени в этих священных залах

Ничего не должно было произойти

Ему нужно найти бассейн с шариками. Он ещё не знает, где он находится. Возможно, в одной из комнат для вечеринок, раз он не видит его ни в игровом зале, ни возле главной сцены (он машет рукой Бонни, потому что всегда так делает, когда проходит мимо). Бонни? Нет, Банни… Мне нужно вернуть моего Кролика. Может, когда он вернется в прошлое, он даст Фрицу подзатыльник и отругает за то, что так надолго забрал его друга, и тогда у него снова будут двое его лучших друзей. Он проходит за стойку с призами, по памяти набирает код от кассы, проводит пальцами по мелочи и хмыкает. Он опускает голову и с довольной улыбкой видит, что огнетушитель и пожарный топор на случай экстренных ситуаций все ещё на месте. Отец Фрица взял с собой в прошлое нож. Мог бы принести что-нибудь, чтобы защитить себя. Ему понадобится что-то, чтобы убивать ублюдка снова, и снова, и снова, потому что, если он просто застрелит паразита, то не увидит, как свет покидает его глаза. Он берет топор, гадая, неужели последний раз, когда он на самом деле был собой, случился, когда он топил худшие части себя всего в дюйме воды, совсем как монстр утопил маму. Он проходит мимо туалетов и зала с аркадами, тихо напевая, я был собой, возможно, он будет петь эту чудесную песню, когда снова будет рубить и колоть маленького паразита, разве не чудесно, что все услышат мир так, как слышит он, кучка крошечных вещей мешает ему вернуть его лучшего друга, и он задается вопросом, каково это падать сквозь бассейн с шариками. Он готов поспорить, это совсем не как тонуть. Он готов поспорить, это как парить. Парить над этим маленьким городком и над Лондоном, над всем и всеми, совсем немного как Бог, прямо как Бог, разве нет? Разве Он не был им всегда? Это ошеломляющее чувство, которое Майкл грозится отобрать у него. Он продолжает петь, волоча топор по полу. Он идет по коридору, за угол, и тогда он слышит что-то в одной из дальних комнат для вечеринок. Его офис находится дальше по коридору, и им ещё нужно починить двери, чтобы предоставить охранникам некое подобие уединения. Вперед, направо, дверь комнаты обслуживания открыта нараспашку. Оттуда на него смотрит искаженный эндоскелет лисицы, которую он сделал для своего Банни, потому что его сын обожает лис. Её голова свисает с потолка, чтобы удобнее было чинить нижнюю челюсть. Белое, как у клоуна, лицо улыбается ему сверху, словно бомба, летящая с неба. До него доносится шорох, и Уилл знает, что это кто-то — Майкл — тащит бассейн с шариками по полу. Как мог Уилл вообще спутать этого дурня со своим Фрицем, Фриц великолепный, хороший, достойный, а Майкл жесток. Майкл забрал у него его Банни, после всего, что Фриц сделал, чем пожертвовал, Майкл хочет просто взять и разрушить всё это? С него достаточно. — Мне нужно, мне просто нужно исправить это, — Уилл слышит сбивчивый шепот Майкла. — Почему они не доверяют мне исправить это? Уилл поворачивает за угол, и вот он, под мигающим светом ламп, под рев грома над головой, тот, кто всегда оказывается здесь: Майкл Афтон. iii. во что я превратился? мой милый друг все, кого я знаю, в конце концов уходят — П-папа? — удивленно бормочет Майк. С него градом катится пот, волосы липнут ко лбу, руки, сжимающие пластиковый борт бассейна с шариками, дрожат. — Что ты здесь делаешь?

я пришел за тобой. я так волновался.

Но он указывает открытой ладонью на бассейн с шариками, а взгляд Майка прикован к топору. — Как ты сюда попал, Майкл? «Фредди» уже закрыт. — У меня есть ключ. Ты дал мне его на всякий случай, помнишь? — Майк встает во весь рост, как будто хочет казаться выше него, но он смотрит на костюм отца, и в глазах его животный страх, его трясет, словно он в лихорадке. Уилл наклоняет голову вбок, его глаз дергается. Изо рта вырывается смех, невольно, хотя, может и нет, это всё так нелепо. Его мальчик ведет себя как заносчивый сопляк. — Иди домой, Майк. Тебе не составило труда сюда добраться, раз ты украл мои ключи. Дыхание Майка сбивается, он сжимает пластиковый борт так крепко, как будто от этого зависит его жизнь. Затем, легко, слишком легко, как было в последнее время, он отрезает: — Нет. — Нет, Майк? Нет? Ты хоть понимаешь, что ты здесь делаешь… — Он тонет, — говорит Майк, делая шаг назад, бассейн с шариками шуршит. — Он тонул всё это время. Он тонет уже много лет, и я могу вернуться, я могу спасти его… — Что ты несешь? — Уилл делает шаг, металл скрежещет по полу. Он представляет, как от трения вырывается искра, и весь ресторан охватывает огонь. — Фриц! — кричит Майк. Уилл широко раскрывает глаза и отчетливо слышит, как в ушах бешено стучит пульс. — Фриц, Фриц, он тонет, он тонул годами… — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь… — Он снится мне, — шепчет Майк отстраненно, как будто он не совсем здесь. — Каждую ночь. Каждую чертову ночь. Иногда сны нормальные. Просто обычные дни. Но даже в обычные дни Фрица, мать его, Смита, он не Фриц Смит, он Майкл Афтон, и он живет с монстром, — Майк скалится. — Он живет с тобой.

Фриц, Фриц, что же ты делаешь с моим Майклом?

— Его избивают почти каждый божий день, а тетя Белла, и Лиззи, и Эван, и Кэсси, и мама, все мертвы. Они все мертвы из-за тебя… — Из-за меня? Из-за меня? — Уилл захлебывается безумным смехом и хватается за живот. — Что я вообще тебе сделал, Майк? Что я тебе сделал, кроме того, что дарил свою любовь? — Ты… каждую ночь, каждую ночь… — Майк трет свою шею, холодный металл кольца касается кожи. — Ты уколол меня — его, здесь. Фиолетовой жидкостью. Ты убил детей. Ты убил детей, папа. — Я никого не убивал, — отвечает Уилл, закатывая глаза, но это ложь. Однажды он утопил человека, и когда стало так легко лгать своему сыну? — Отойди от бассейна, Майкл. — Почему тебе это надо? Ты ничего не знаешь про мои сны! Они настоящие! Все они настоящие, и никто не верит мне. Ни Чарли, ни Джер, ни ты. Они все настоящие! — Майк вскидывает руки в воздух, бассейн падает и скользит по полу. — То, что внутри него, — он указывает на глубину бассейна с шариками, — реальнее чем всё, что мы делали всю жизнь. Так откуда ты об этом знаешь, папа? Зачем тебе бассейн с шариками? — Зачем тебе? Что ты думаешь, будет внутри, Майк? — Уилл смеется, подходя ближе, а Майк, наоборот, отшатывается назад. — Ты вообще ничего не знаешь. — Я знаю всё! Я прав, я прав, если я прыгну туда, я исправлю… — Исправишь что? Вернешься назад во времени и тогда перестанешь вести себя как чертов паршивец? — рявкает Уилл. В глубине сознания до него доходит, что никогда до этого он не срывался на своего сына, но он не может остановиться, это чувствуется правильно, разве не так, разве это не правильно заставлять Майкла Афтона чувствовать себя слабым, он просто хочет спасти своего Банни, своего Фрица, а Майкл ни то, ни другое. Майкл смотрит на отца, как дергается его глаз и как почти синхронно его заливает свет молнии, идущий из окна. Уилл наклоняет голову в другую сторону и пожимает плечами. — Ты хотел драки, Майк, разве нет? Разве ты не хотел, чтобы я накричал на тебя? — Я… Ты… — Итак, ты ждал этого так долго, и вот оно, Майк! О, мне жаль, что никто не увидит, как сбывается твое желание, — пальцы, сжимающие рукоятку топора, дергаются. — Разве ты не хотел неприятностей, мальчишка? — Да, потому что это реально! Ты не должен быть достойным! — Майк кричит, кричит как избалованное дитя, и дергает себя за волосы, едва переводя дыхание. — Всё остальное не реально! Ничего из этого! Это всё сон! — он снова смотрит на бассейн с шариками. — Я прыгну туда, я снова буду в 1957, я буду дома, я буду там, где всё реально… — И что же там случится, Майк? Ты думаешь, Майкл Афтон выберется оттуда живым? Майк сглатывает, делает ещё шаг назад. Ноги касаются края бассейна с шариками. — Это угроза, папа? — Это то, что уже случилось, дурень, — огрызается Уилл. Он снова смеется, наконец-то он чувствует себя собой, как долго он не испытывал это чувство, и как же это великолепно. — Видишь, Майк? Теперь ты видишь, что ты вообще не знаешь, что на самом деле происходит? — И чья это вина? — яростно кричит Майк, указывая пальцем на отца. — Ты никогда ни о чем не рассказывал. Я ничего про тебя не знаю! Откуда мне знать, настоящий ли ты? Откуда мне знать, что вообще настоящее? — Майк смеется, но по его щекам бегут слезы.

и Фриц всегда плакал, потому что Уильям Афтон давно выбил все слезы из Майкла, но не из Фрица.

Фриц?

— Ничего, — говорит Майк, сглатывая горький ком, — не настоящее. Здесь нет ничего настоящего. Я… Я не настоящий, папа.

«Ты заслуживаешь всего мира, Майкл. Майкл Афтон. Майкл Афтон.»

— Я устал, папа.

«Я устал, Уилл.»

— Я просто хочу, чтобы что-то было настоящим, и там есть всё это. А здесь… это просто сон. Я устал спать. Мне нужно… — Майк судорожно улыбается. — Я могу быть как ты. Я могу исправить это. Я могу всё исправить. Просто… дай мне попробовать! Поверь в меня. — Тебе не стать героем, Майк, — почти с рыком отвечает Уилл. В конце всех хороших историй герой умирает.

«Давай будем злодеями.»

Майк отдергивается и наконец-то заливается смехом, который так ему подходит, маленький ублюдок, маленький монстр. Он качает головой. — Да. Да, да, я смогу. Я должен им стать. А ты — нет, папа, — Майк наклоняет голову вбок, и, как бы он ни пытался противиться этому, он выглядит точь-в-точь как отец. — Разве ты не знаешь, что ты злодей этой истории? Уилл фыркает, сжимает деревянную ручку топора мертвой хваткой. Майкл видит это предельно ясно и вдруг достает из кармана зажигалку. — Не подходи, папа. — Или что? Или что, Майкл? — Столы. Салфетки. Всё здесь легко воспламеняется. Всё сгорит, весь твой чертов ресторан, я наконец-то вернусь домой, а у тебя останется только пепел… — Рискни, — Уилл пожимает плечами. — Я повторяю, рискни, Майкл. Майкл держит зажигалку перед собой. Он щурит взгляд и шепчет: — Я всё исправлю, папа. Майкл Афтон бросает зажигалку и падает в бассейн с шариками. Нет нет нет нет нет нет нет нет ОН НЕ МОЖЕТ ИСПОРТИТЬ ВСЁ СНОВА УБЛЮДОК ОН НЕ МОЖЕТ РАЗРУШИТЬ МОЙ СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ ПОЧЕМУ ВСЕГДА ПРОИСХОДИТ ПАРАДОКС ПОЧЕМУ Я НЕ МОГУ ПОЛУЧИТЬ СВОЙ СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ ОН ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ ЭТО ОН ДОЛЖЕН ОСТАНОВИТЬ МОНСТРА ОН ДОЛЖЕН СПАСТИ СВОЕГО БАННИ ОН ДОЛЖЕН БЫТЬ БОГОМ ОН- Он бежит вперед, хватает сына воротник и кричит, широко раскрыв глаза. — ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ОСТАВИТЬ МЕНЯ ТАК, МАЙКЛ! В блеске карих глаз Майка, он знает, они оба прекрасно понимают кое-что: Уилл может убить его. Как же легко он может убить его. Он может ударить Майкла топором в грудь, или затащить в челюсти Мангл, пока те не вонзятся в его череп, или сжечь ублюдка заживо, и все эти мысли проносятся в его беспокойной голове, пока Майкл Афтон проваливается во тьму бассейна с шариками. iv. ты можешь забрать её всю Мою империю грязи я подведу тебя я причиню тебе боль Он не знает, куда бассейн отправит их. Ему, должно быть, потребовались годы, чтобы решить, что делать с отцом Фрица. То привести в шкаф в детской Уильяма, то на Заячью улицу в день Рождества, то в Юту в начало 1957. Это должно быть что-то важное. Мост. Больница. Карьер. Что угодно. Куда угодно. Куда угодно, чтобы он спас своего Кролика. Он ожидает, что ощущение будет схоже с падением с высоты ночного неба, возможно, в брызгах крови и воды, пока они с Майклом возвращаются назад в единственное время, которое когда-либо имело значение. Он открывает глаза, и он… Что? Он поднимает голову, куча пластиковых шариков окружает его, осыпается с его груди на пол. Он старательно моргает глазами и видит зажигалку на полу, еле-еле пытающуюся зажечь несколько салфеток, блеск молнии в окне, темные коридоры и слышит горестный плач. — Нет, нет, нет, — повторяет Майк. Он встает на колени, шарит руками по дну бассейна, словно ищет что-то. — Это должно было сработать! Оно должно было сработать! Должны быть ты и я в чертовой пиццерии, и мы падаем, и мы… мы должны вернуться назад… Должны вернуться назад. — Это… это не сработало… — он проводит рукой по спутанным волосам, всё ещё держа в другой топор, которым собирался перерубить горло мистера Смита. — Это… Это не сработало… Майк дергает себя за волосы и исступленно качает головой, отрицая единственный разумный факт: ничего не сработало. Майк встает, топает ногами, как будто, если он прыгнет посильнее, бассейн отправит его в другую вселенную. — Оно должно было сработать! Это то, что должно было случиться! — он поворачивается к отцу и обвинительно указывает на него пальцем. На отца, который разглядывает свои руки, представляя их себе такими, какими они были много лет назад: покрытыми кровью мистера Смита и Фрица. Кровью Уильяма и Майкла Афтона. — Что ты наделал? Ты же всё знаешь! Что произошло? Что произошло?! Бассейн должен был сработать! Это то, что должно было случиться! Я… Фриц, Фриц прыгает в бассейн с шариками, Майкл Афтон падает в бассейн с шариками, и потом… потом ты просыпаешься… я наконец просыпаюсь… я не понимаю, какой сейчас год… — Майкл, ты… — Уилл весь дрожит. Может, если он просто ляжет на спину, даст пластиковым шарикам удушить его, он просто умрет и проснется в больнице в 1957 и скажет: «Какой это был чудесный и странный сон». — Сейчас 1987… — Нет, нет, это неправильно, ты должен был… — Майк не заканчивает. Он выбирается из бассейна с шариками и хватает зажигалку, как будто та может убежать от него, и отчаянно пытается зажечь пламя. Искра отражается в карих глазах его матери. — Сначала всё должно сгореть, должен быть огонь, а потом я прыгаю, ты идешь за мной, и потом мы… п-потом м-мы умираем в-вместе… — он обжигает свои пальцы и истошно кричит. Он сжимает руки в кулаки, бьет себя по голове, и… …и его руки заливает красным. Наверное, он ударился головой об пол, когда упал. — М-Майкл, — зовет его Уилл. Его сотрясает дрожь, словно кто-то засунул его в ванну, наполненную льдом. — Майкл, я… — Нет, нет, просто… просто накричи на меня. Просто… просто продолжай кричать на меня. Скажи, что я дурень, воткни мне в руку ту хрень и пой свою тупую песню. Убей Чарли, и убей Джереми, и убей Кэсс, и я убью маму, и Эвана, и Лиз, и тогда мы… тогда мы можем быть только вдвоем, и я вернусь через бассейн, я вернусь назад, я спасу твоего Фрица, папа, я могу спасти Фрица, я наконец перестану быть его тенью, я буду собой, я снова буду Майклом Афтоном, я не понимаю, где я… Он в маленькой империи Уильяма Афтона, разваливается на части, как эндоскелет в комнате обслуживания. Он трясется и кричит, но пытается сдержать слезы, потому что Майкл Афтон не плачет, плачет только Фриц Смит. Он делает шаг обратно к бассейну с шариками. — Я упаду… — Я поймаю тебя, — Уилл слышит собственный голос, его глаза загораются, сердце стучит в груди, и, и… Разве ты не хочешь убить па-

черт черт черт я я кто я что случилось я черт я в ресторане я ресторане и сейчас 1987 и Майкл Афтон мой сын и Фриц Смит мертв и мистер Смит мертв и они все мертвы но Майкл жив МАЙКЛ ЖИВ ОН ЗДЕСЬ Я НАВРЕДИЛ МОЕМУ СЫНУ-

Я должен поймать моего Майкла.

Майкл падает вперед, Уилл встает, преодолевая саму гравитацию, и он победит самого Бога, вселенную, судьбу, а Майкл падает прямо в его руки. Уиллу приходится сдерживать его, пока он кричит и вырывается. — Я с тобой, я с тобой, — шепчет он, но Майк мечется словно дикое животное, загнанное в угол, он пытается не жить, а выживать, потому что только это он умеет. Уилл качает головой, не зная наверняка, плачет ли он, только чувствует, как слезы падают на окровавленные волосы его сына. — Я с тобой, Майкл, всё хорошо. Сейчас 1987, ты жив, ты Майкл Афтон, всё хорошо, ты в порядке, никогда не смей прощать меня за то, что я накричал на тебя… — Отпусти меня, отпусти меня… — Ты можешь пораниться, если будешь… — Боль настоящая! Я настоящий, только когда больно, ничего не настоящее, я… я… я не могу, я не могу дышать… — Делай отсчет, — говорит Уилл, сильнее обнимая его. — Попробуй считать в голове. — Я не знаю… — Какая песня тебе нравится? Майк хрипит, едва выговаривая: — Та песня The Smiths… — Я был счастлив, забывшись в выпивке, — тихо поет Уилл, сглатывая слезы, — но, видит Бог, я несчастен. Тишина, затем дрожащие пальцы слабо отстукивают ритм о руку Уилла. — Я и-искал р-работу, затем н-нашел работу, и, в-видит Бог, я несчастен… — Молодец, молодец. Ты меня понимаешь? — он чувствует, как Майк кивает. — Я скажу кое-что очень важное, хорошо? — кивок. — У нас с тобой жуткие маниакальные эпизоды. Нам нужно сменять друг друга. Назови что-нибудь, что ты чувствуешь, видишь или слышишь, хорошо? Я чувствую тебя. Твои волосы. — Я… — Майк сглатывает и всхлипывает. — Я чувствую твое пальто. — Я слышу гром. — Я вижу лампы. — Я слышу, как ты поешь песню. — Я… Прости меня… — Не сейчас. Пока нет. — Я… Какой сейчас год? — 1987. — Мой… мое солнце в порядке? Ты убил Чарли? — Они оба в порядке. Они просто волновались. — Я… Я вел себя с ними жестоко… — Всё нормально. Сфокусируйся на настоящем… — Ничего не нормально! — вопит Майк, наконец вырываясь из рук отца. Он переводит дыхание и пятится к стене. — Ничего не нормально! v. я ношу терновый венец, сидя на троне лжеца я полон разбитых мыслей, которые уже не исправить — Майкл, скажи мне, что происходит у тебя в голове… — Ты не понимаешь! Ты не знаешь, каково это! Ты ничего не понимаешь… — Майкл, пожалуйста, пожалуйста, я… — Уилл сжимает руки в кулаки, чтобы унять дрожь. — Я не могу это сделать… Я позвоню твоей матери, потому что не хочу снова причинить тебе боль… — Но ты должен, ты должен, так и должно быть. И мама не может прийти сюда, мама мертва, мама даже не жива… — Мама жива, помнишь? Помнишь, она отправила тебя в твою комнату? Она жива. Я позвоню ей, и мы… — Она не понимает! Никто не понимает! Они не знают, что я исправлю… — Ты не можешь, — вздыхает Уилл, не двигаясь с места, — исправить вещи, Майк. Иногда… Иногда в мире столько дерьма, и мы ничего не можем с этим сделать. Я не могу вернуться в прошлое и… Я не могу вернуться и спасти Фрица. Я не могу спасти Кэсс от её прошлых родителей. Я не могу исправить голову Лиззи. Я не могу остановить хулиганов, которые издевались над Эваном. Я не могу… Нечего исправлять, Майкл. Всё… Всё будет хорошо. — Тебе легко говорить, — оскалившись, отвечает Майк и вытирает лицо рукавом. — Ты можешь так говорить! Ты… Ты злодей, который каким-то образом стал главным героем! Уилл вздыхает и считает в голове, считает, считает, как это делает Лиззи, и качает головой. — Я не знаю, о чем ты… — С тобой никогда ничего не случалось! Мир… весь мир вращается вокруг тебя! Ты знаешь, почему я не настоящий, папа? Я… Я не главный персонаж какой-то там трагедии, который становится героем! Я всего лишь твой сын! Я просто катализатор для твоего развития! Я просто… Я просто вещь. — К-Катализатор? — повторяет Уилл шепотом, и его руки опускаются. Он всегда существовал, чтобы кого-то бить, кого-то любить, ради своих детей, ради его Банни, но… но нет… они существуют только для того, чтобы быть счастливыми. — Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, Майк. Это всё, чего я хочу. Я просто… Я просто хочу быть счастливым. Я хочу, чтобы все могли быть счастливыми. — Но… — Но, я знаю, нельзя всегда быть счастливым. Это невозможно. Наши мозги, — он устало показывает пальцем на свою голову, — не справятся с этим. Я… Я позвоню твоей матери… Он качает головой и идет в сторону выхода. Чувство ненависти и отвращения к себе оседает в нем, почти физически тянет к земле, он тяжело волочит ноги по полу, потому что вот он, конец всего, конец всем отношениям с его мальчиком, в которые он вложил столько сил. С его мальчиком, которого он просто хотел защитить. Он нарушил свое обещание, он был жесток с Майклом. Он проиграл. — Ты… Ты не можешь сказать ей! — кричит Майк. Он бежит за отцом, хватается за край пальто в попытке остановить его. — Не звони ей, нет, она не поймет, никто не понимает, они не знают, что это реально… Уилл выдыхает и разворачивается. Он смотрит сверху вниз на своего взъерошенного, несчастного сына, и его сердце вновь разбивается. — Сейчас мы оба не в порядке, Майкл. Я навредил тебе. Нужно возвращаться домой… — Дом не там! Почему ты мне не веришь?! Почему ты… — Майкл, какую песню ты пел? The Smiths, верно? Когда она вышла? — Н-несколько лет назад… — Не в 1955, да? Майк опускает взгляд. — Д-да, — он печально смеется, его плечи трясутся. — Ты не понимаешь. Никто не понимает. — Да, Майк. Я не понимаю. Я не знаю, что происходит с твоей головой. Я не знаю. Я ничего не знаю про твои сны… — Лжешь. — Я… Нет, Майк, я не знаю, почему они тебе снятся. Я не знаю, почему ты думаешь, что я… — он проводит ладонью по волосам, затем вскидывает руки в воздух и усмехается. — Я не знаю, почему тебе кажется, что я какой-то там протагонист, когда я всего лишь… Я всего лишь твой отец. Вот и всё. Я муж, я отец и больше ничего, и я доволен этим, мне кажется, я смог дать тебе хорошую жизнь, и я не… Не прощай меня. Не нужно. Я сделал ужасную вещь, и не важно, что я… я… — Нет, важно! Должно быть! Всё, что сделал Фриц… — Это в прошлом, Майк… — Мы и так в прошлом! Или в будущем, или… я не знаю, я не знаю… — Майк, нам нужно вернуться домой… — Он здесь! — кричит Майк, снова указывая на бассейн с шариками. — Просто скажи, что я сделал не так. Ты всегда знаешь, что правильно, ты уколол меня той штукой, просто… просто скажи, что мне делать, и я всё исправлю, я могу спасти Фрица… тогда я могу стать собой… — Ты — это ты, — шепчет Уилл и осторожно подходит к своему сыну. Он тихо посмеивается и нежно берет дрожащее лицо своего мальчика в ладони, кивает. — Ты Майкл Афтон. Ты это ты. Я — Уильям Афтон, я твой отец, и… это всё, Майкл. Разве это не чудесно? — Я… я всего лишь твой сын. Я всего лишь сын Уильяма Афтона, я просто… я принадлежу тебе, и всё, мы — один и тот же человек, либо мы связаны, но мы не можем существовать друг без друга, и… и я всего лишь сын, который нужен, чтобы ты изменился, и я… я даже не существую, я не настоящий… — он улыбается так широко, что сводит скулы. — Но там я настоящий. Если мне больно, если я герой, тогда… тогда это реально. Это по-настоящему. — Что для тебя настоящее, Майк? — Ничего… — он сглатывает и усмехается. — Ничего из того, что ты говорил, не настоящее. Ничего. Ты просто… Мир не настолько хорош, чтобы ты был таким. Люди не всегда хорошие. Люди ужасны. Я ужасен. И ты был ужасен! Мы просто куча… — Люди. Мы люди. Мы делаем друг другу больно, мы извиняемся, и мы чувствуем вину за это, но ты должен знать, Майкл, всё это… настоящее. Я клянусь, клянусь, я не знаю, о чем ты говоришь, но… — Что угодно! Что угодно, твоя рука, твой зуб, Фриц, что угодно… Мои сны. Это всё в моих снах. Каждую. Чертову. Ночь, — он поднимает свои трясущиеся руки, хочет сделать что-то, но может только дрожать и смеяться, и смеяться. — Мне кажется, я схожу с ума, папа. Это… это не имеет смысла. Уилл смотрит на своего мальчика и чувствует, что не может перестать плакать. — Ничего… — он качает головой. — Всё, что ты сказал, в этом нет ничего счастливого. Почти ничего. Ты сказал, что я ничего не знаю, что мир не настолько хорош, но, Майк, если я не буду в это верить, тогда я сойду с ума, и, если я это сделаю… — он опускает руки, униженно обводит взглядом комнату. — Сам видишь, что происходит. Это страшно, Майк. Я сделал тебе больно. Очень больно. Я накричал на тебя, назвал дурнем, хотя обещал, что никогда так не сделаю, и вот, что случилось. Вот, что случается, когда я перестаю верить, что я могу быть лучше. Ты думаешь, что я злодей сейчас, Майк? — он смеется. — Ты не представляешь, на что я способен. Я мог убить тебя. Я уже сделал это, когда-то однажды. Я… Он сделал. Он убил тебя. — Я не могу представить, папа, потому что… потому что я не знаю. Я ничего не знаю! Папа, иногда я просыпаюсь и… я не могу понять, какой сейчас год, или почему-то думаю, что Джереми в больнице, или что Чарли мертва, и… в этом нет никакого смысла! Нормальные люди не пытаются вернуться в прошлое, чтобы спасти кого-то, кого они даже не знают! Я делаю это для тебя. Потому что я не протагонист. Я существую, чтобы делать то… то, что нужно тебе… Это то, что чувствовал Фриц? Он думал, что существовал только ради своего отца? Разве он не знал, что никто не рождается для какой-то цели? Что так прекрасно просто жить? Что это так чудесно, и страшно, и ужасно, и так человечно? Разве он не знал? Нет, конечно он не знал. Монстр никогда бы не позволил ему. И вновь мистер Смит ломает человека, которым Уильям Афтон бесконечно дорожит. — Пойдем со мной, — мягко зовет Уилл, и Майк (очень) неохотно и неуверенно следует за ним в ближайший офис. Он указывает Майку сесть на стол, а сам заходит за него и достает из нижнего ящика аптечку. — У тебя кровь. Дай мне. — Она настоящая… — Дай мне, — Майк сглатывает и замолкает. Он опускает голову, позволяя Уиллу провести рукой по спутанным волосам, обработать рану средством из аптечки. Он резко втягивает воздух каждый раз, когда Майк вздрагивает. Впервые за эту ночь они просто молчат. Как только он доволен оказанной помощью, которая, впрочем, всё равно не сравнится с тем, что сделала бы Клара, Уилл отходит назад, чтобы оглянуть с ног до головы своего мальчика. Его мальчика, который одновременно так похож и совсем не похож на него. Он вздыхает. — Ты веришь мне? Ты веришь, что сейчас 1987, Майкл? Майк не отвечает на вопрос. Вместо этого он тихо говорит: — Ты не понимаешь, каково это. Маленький невыносимый парш… Дыши, дыши, дыши, тихо, тихо, не кричи на него. Всё в порядке. Он никогда тебя не простит, но это нормально. Просто дыши. Уилл облокачивается на стол и тяжело вздыхает, барабаня пальцами по дереву. — Тогда расскажи мне. Расскажи мне, каково это. Тишина, а затем, Майкл Афтон раскрывается. vi. время сотрет всё, исчезнут все чувства ты изменился, но я всё тот же — Это… Типа, это моя жизнь. Это моя жизнь, и это хорошая жизнь. Если посмотреть издалека, как на книгу или сериал, и я — персонаж, которого нужно анализировать, то всё нормально. У меня счастливые родители, хорошие дядя и тетя, я здоров, у меня есть лучшая подруга, Чарли, и прекрасный парень, Джереми, классные сестры, брат, и… Но, если ты читаешь трагедию, это нелогично. Они все не могут дожить до конца. У протагониста не может быть всё. А если у него всё есть, значит… он должен всё потерять. И я каждый день жду, что земля исчезнет из-под ног. Каждую секунду каждого дня я думаю: «Когда папа сорвется и признается, что ненавидит меня?». И это так больно.       И это больно, но это всё, что имеет смысл. Я существую… не знаю, типа, в уравнении, но цифры смешаны. Как... Ты же знаешь, что Джереми сложно воспринимать текст? Потому что для него буквы перемешаны? У меня то же самое. Типа… все мои буквы перемешаны. Они должны складываться во что-то другое, но это не так. И… И все вокруг могут читать, кроме меня.       И это странно! У меня хорошая жизнь! У меня фантастическая жизнь, я не должен жаловаться, но я не могу! Потому что… потому что всё не настоящее! Я не чувствовал это, когда был младше, потому что ты говорил мне, что мои сны это просто сны, это просто сны. Но после того, как я встретил Джереми, и после… после того дня рождения Чарли, я начал думать… что всё бессмысленно. Уравнение не работает. Алфавит не читается. Но… Когда я сплю, я попадаю в то место, я не могу выбраться, но там всё правильно.       Знаешь, почему я хотел, чтобы ты накричал на меня, папа? Потому что так и должно быть. Ты должен ненавидеть меня. То есть, это правильно! Я забрал что-то у тебя. И поэтому ты ненавидишь меня. Это оно? Разве нет? Ты знаешь всё, так скажи мне, что я должен забрать, папа? Я не знаю… Я знаю, что это! Это Эван? Я никогда не обижу его. Лиззи? Я никогда не обижу её. Кэсси, она наконец-то стала открываться нам, я не могу забрать её у нас. Я люблю Чарли и Джереми, и… и я не хочу обижать маму, или дядю Генри, или тетю Беллу. Это ресторан? Это… мое безопасное место. Типа… здесь мои мысли имеют смысл, тут громкая музыка и яркий свет и всё такое. Я знаю, Лиззи не нравится, потому что, она говорит, у неё такое чувство, что она под водой. Но немного приятно быть под водой. Я как будто должен тонуть. И я не хочу, чтобы меня спасали. Я сам могу сделать это. Я сделаю это, когда заслужу это.       Но я не заслуживаю это! Я плохой человек, папа. Я просто… Я дурень, я отвратительный ребенок, который ведет себя как кусок дерьма со своими близкими. И почему? Потому что… Потому что жестокость для меня — это безопасно? Потому что я не понимаю, почему ко мне относятся хорошо? Потому что… Потому что легче быть жестоким, чем добрым, потому что гнев чувствуется таким настоящим. Он такой настоящий, папа. Все мои плохие эмоции, я не… Я не хочу плакать. Я хочу что-нибудь сломать. Иногда я хочу кого-нибудь убить, и это так страшно и бессмысленно, но в то же время наоборот! Это имеет смысл. Я как будто… я должен быть таким обозленным, потому что я ничего не понимаю. Ничего… ничего не настоящее, кроме боли, и я знаю, что звучу драматично, но… эти мысли в моей голове, которые топят меня, это всё, что имеет смысл.       И… да, папа, это имеет смысл, потому что ты должен ненавидеть меня. Я смотрю на тебя каждый день и жду, когда ты сорвешься. Просто бросишь в меня стакан, или ударишь меня ремнем, или возьмешь нож и… Я не знаю, папа, я просто жду. Но… ты ничего не делаешь. Ты разрешаешь мне курить с друзьями, ты даешь мне советы для свиданий, ты спишь на полу в моей комнате, когда я не могу заснуть, и ты не… ты не должен это делать! Ты должен быть таким, как в моих снах, потому что это правда, а правда в том, что ты ненавидишь меня.       И даже когда это не правда, это… это так давит на меня, папа. Как будто мы не можем существовать друг без друга! Майкл и Уильям Афтон, лишь вдвоем, навсегда. Это правильно, но… это так тяжело, папа. Я как будто ничего не могу сделать, не беспокоясь о том, что сделаешь ты. И если я лажаю, я вижу, как ты смотришь на меня. И почему-то грусть ещё хуже, чем гнев. Я хочу, чтобы ты разозлился на меня, папа, потому что я ненавижу, когда тебе грустно. Но, когда я плаваю или когда ухожу на свидание, я всегда боюсь, что папа привяжется ко мне и не позволит мне… просто существовать…       И я существую для тебя. Это правда. Я существую, потому что ты главный герой. Я существую, чтобы ты научился быть хорошим отцом, или научился плавать, или вообще что угодно, и потом твоя жизнь становится ещё лучше, всегда лучше, а про меня забывают. И это почти имеет смысл, но в то же время нет. Типа… Я должен быть центром трагедии. И если я центр трагедии, то всё вращается вокруг меня. Я разрушаю вещи, потом пытаюсь это исправить, потому что так поступает герой. Герой исправляет свои ошибки. Но… ничего плохого не произошло. Ничего трагичного, хотя должно. И эти трагедии не происходят из-за тебя, Уильяма, черт возьми, Афтона.       Это бессмыслица. Я центр. Но сейчас нет. Я просто какая-то третьестепенная вещь, которая существует, чтобы делать твою жизнь лучше. Я больше не могу так жить. Я хочу быть самостоятельным человеком. Я хочу, чтобы всё было правильно. Я хочу… Я просто хочу быть счастливым. И Фриц… Я не знаю его, но… каждую ночь, я чувствую, что должен быть здесь. Я должен быть здесь. Я должен спасти его. Я должен спасти… Я должен спасти всех. И я просто… Майкл вздыхает. — Мне просто нужен мой счастливый конец, папа. Уилл медленно кивает и вытирает мокрое от слез лицо, усваивая всё, что сказал его сын. — Прости меня, Майкл. Прости, что я не замечал раньше. Мне жаль… Мне жаль, что ты сделал это всё, потому что тебе было страшно. Тебе страшно, потому что ты зол. Ты зол, потому что тебе страшно. Ты думаешь… я не понимаю каково это? Я всё понимаю. Я знаю… Всё. Он поднимается из-за стола, подходит к телефону, висящему на стене и, пока Майкл не успевает остановить его, снимает трубку, набирая домашний номер. — Уильям, — раздается голос Клары. Она звучит так, словно только что пробежала целый марафон и уже готова спустить на него всех адских гончих. — Быстро говори… — Он в порядке, — шепчет он, болезненно сжимая трубку. — Я в порядке. У нас с ним сильные маниакальные приступы, дорогая, но мы… я успокоил его, — он прикрывает рот ладонью, чтобы Майкл не услышал, как он плачет. — Мне так жаль, Клара. Я не хотел. Я не хотел, клянусь. Тишина. — Где вы сейчас, Уилл? — В ресторане, и… Я должен рассказать ему, Клара. — Рассказать что? — Всё. Я не… Нет, не всё. Пока нет. Я не могу, пока я такой, но… он не знает про Лондон и про мистера Смита и… Я должен рассказать ему. Он слышит вздох, представляет, что она кивает. — Мы сейчас все приедем, хорошо? — Нет, нет, дороги мокрые, только пикап Чарли может ездить в такую погоду, и… я отвезу его домой, когда дождь кончится. Клара, я… пожалуйста, передай всем, что мне очень жаль, я люблю вас… — Уильям, я ужасно зла на тебя, — тихий, печальный смешок. — И ты же знаешь, что я очень сильно тебя люблю, да? Он кивает, словно она стоит прямо перед ним. — Я очень люблю тебя, Клара. Мне жаль. — Я знаю. Мы поговорим об этом, когда увидимся, ладно? С моим сыном всё хорошо? Уильям поворачивает голову, чтобы взглянуть на мальчика, который сидит на столе и отстраненно крутит кольцо на большом пальце, и он потирает похожее кольцо на своем мизинце о ладонь. — Он в порядке, — шепчет он. — Он будет в порядке. — Хорошо. Я люблю тебя. Скажи ему, что я люблю его. Нам нужно с ним поговорить. Всё… всё будет нормально. Я убью тебя, но не сильно. Он смеется. — Да, хорошо. Хорошо. Я люблю тебя. Я… Увидимся, Клара, — он кладет трубку и тихо посмеивается. — О, твоя мама убьет меня, — у него уже нет сил подойти обратно к столу, поэтому он соскальзывает по стене вниз и похлопывает ладонью по месту рядом с собой. Майкл встает, вздыхая, и садится на пол рядом с отцом. — Я хочу рассказать тебе историю, Майк. vii. во что я превратился? мой милый друг все, кого я знаю, в конце концов уходят — Что вы учили про Вторую Мировую войну, Майк? В школе?

— Ты правда хочешь поговорить об истории сейчас?

— Это, вообще-то, случилось не так давно. Просто… просто скажи, что знаешь.

— Ну… только основы. Джер лучше разбирается в истории чем я. Но… знаю про Страны Оси и Союзников. Мы победили.

— Вы проходили Блиц?

— Нет… Не очень. Мы не особо останавливались на Англии.

— Ну… Я родился в Лондоне, Майкл. В 1938. Мой дом находился на Заячьей улице недалеко от Темзы. Я плохо помню, каким был мой отец тогда. Помню только, что он ходил без трости. Это важно. До этого, отец был вполне обычным. А потом он ушел на войну. Я и мама… нас определили в убежище. Немцы очень долго сбрасывали на нас бомбы с самолетов, Майк. В убежище я научился читать и писать. И… сынок, мои родители… они не были достойными. Они были не такими, как я и твоя мама. Джон и Беатрис Афтон были… скажем так, родительство им не подходило. И быть достойными людьми тоже. Я не знаю, почему они ненавидели меня, но это было так.

— Почему ты никогда не рассказывал про них? Я… Я даже не знал, как их зовут.

— Это и многое, многое другое. Мама… она меня не любила. Мне кажется, иногда она пыталась, но всё равно называла меня демоном. Ребенком-демоном. Когда-то она называла меня своим кроликом, её Банни. Я был Банни, а она была мамой, и я притворялся, что она любит меня. Я думал, она пыталась сказать «Бонни», но она называла меня дурнем, идиотом и поправляла. И однажды… однажды маме пришло письмо от отца, я не знаю, что в нем говорилось, но той ночью бомба упала на убежище и взорвалась труба, и я почти утонул, потому что мама… мама держала меня на месте. Я пинался и умолял её, но она не отпускала. Она пыталась утопить меня. Может, она хотела забрать меня с собой. Я не знаю. Я никогда не узнаю. Но потом кто-то открыл двери и спас нас. И отец вернулся домой. Я был толстым мальчиком, Майк, он бил меня своей тростью. Почти каждую ночь.

— Я… Я не знал это.

— Я не рассказывал. И ты бы не узнал. Я думал, это несправедливо рассказывать тебе о моей травме, Майк. Это на докторе Вагнер. Дети не должны волноваться о своих родителях.

— Все дети так делают, папа. Например, когда ты уходишь по делам и не возвращаешься слишком долго. Мы волнуемся. Это… Это просто в человеческой натуре.

— А, ну, это не касалось моих родителей. Раньше я молился, Майк, чтобы моего отца подстрелили выше, или чтобы бомба упала на мою мать. Когда война закончилась, они продолжали называть меня демоном, и… тогда я начал видеть монстра в своем шкафу.

Не сейчас.

— Я думал, что он — это худшее, что есть в моем мозге, и я не мог спать. Я вел дневники, записывал в них все свои отвратительные мысли, и тогда же у меня начали случаться мои эпизоды, Майк. Я хотел причинить кому-нибудь боль, мне было так страшно, что я закрывался в шкафу и бился головой об стену, пока не усну. Так я потерял вес, Майк. Я перестал есть и заставлял себя терять сознание. И… было ещё хуже, когда начиналась гроза. Я думал, что гром это бомбы. Это было моим триггером, а Лондон очень дождливый город.

— Ты… кажется, сейчас ты хорошо переносишь грозу.

— Поверь, мне приходится очень стараться, чтобы не закрыться в шкафу, когда погода портится, Майкл.

— Поэтому… в тот день, когда нас пытались ограбить, ты закрылся в ванной?

— Я… Да, именно поэтому. И, ты знаешь, Майк, я не мог плакать. Очень много лет. Я просто не мог. Но в один день, когда были похороны моего дедушки, я смог. Я убежал и потерялся, но очень… очень хороший человек помог мне. Мой самый первый друг. Его звали Майкл.

— Правда?

— Да. Он научил меня пускать блинчики по воде. Он показал мне, как рисовать, а я познакомил его со своими друзьями. Моими маленькими созданиями, которых я делал, чтобы не сойти с ума. Он защитил меня от хулиганов, которые задирали меня. И это он дал мне самое главное наставление всей моей жизни: будь достойным. Я пытался. Я очень пытался. Но однажды… однажды Майкла сбила машина. Он спас меня, потому что я загляделся на мертвого кролика на дороге. Его увезли. Мои родители сказали мне забыть про него, что он был ненастоящим. Что он был моим воображаемым другом.

— Это… Это ужасно, папа.

— Я знаю! Это даже как-то смешно. Однажды я чуть не утонул, когда пытался сам научиться плавать, и они ничего не сделали. У меня не было друзей, когда я был ребенком, Майк. Поэтому, когда та женщина… она была помощником преподавателя в моей школе, мне было пятнадцать, она была гораздо старше. Она соблазнила меня, поэтому я настоял на том, чтобы быть на твоем первом свидании. Тебе тоже было пятнадцать, и я хотел, чтобы всё прошло хорошо. Я не мог позволить, чтобы с тобой что-то случилось. И… когда я узнал, что я квир, Майк, я начал встречаться с мальчиками, а когда приходил домой, меня избивали. Я не рассказывал своим родителям, но они подозревали, ведь я был демоном.

— Я… бля.

— Потом я уехал учиться в колледж. Твой дядя съехался со мной. И однажды Клара привела к нам другого парня. Это был мой Фриц. Фриц Смит. Фриц… он был очень похож на меня. Люди даже путались и называли нас братьями. Но я этого не видел. Я разрешил ему переехать, потому что я был тем ещё придурком, и он показался мне занимательным и… мне очень нужен был друг. Он свел меня с Кларой. Хена с Беллой. Я изменял твоей матери, Майк. Несколько недель, я встречался двумя людьми одновременно.

— Она бы тебя убила!

— Я тоже так думал! Но она не убила. До сих пор не понимаю почему. Хотя всё ещё жду этого. Но мы поговорили об этом. Но ещё тогда я лучше узнал Фрица. Он был… Он был очень хорошим, Майк. Он был решительным, добрым, замечательным. Он был очень несчастным, но добрым человеком. Его отец был жестоким, Майк, его отец…

Не сейчас.

— У его отца было ПРЛ и биполярное расстройство, как у меня, Майк. У нас было много общего. И так как я был похож на Фрица, я был похож и на его отца. Фриц… Фриц был очень хорошим. И он хотел, чтобы я тоже был хорошим. Он верил в меня. Но я видел людей как вещи. Вещи, которые я могу искажать, которыми могу манипулировать, потому что я не знал, как нужно любить. Но он научил меня быть достойным, и я вспомнил Майка. Я вспомнил свое обещание. И я пытался быть лучше. Он был со мной, когда я был в своем худшем состоянии. Как когда у меня случился страшный эпизод и пружинные замки прототипа Бонни сдавили мою руку. Это он делал меня лучше. Как когда я мог утешить его, или когда он учил меня плавать.       А потом… на Рождество в 1956 мой дом на Заячьей улице сгорел, и мои родители умерли. Это было ужасно. И очень внезапно.

— Я… Господи, папа.

— Да. Да, Майк, это… это было кошмарно. Я ненавидел их, но они же были моими родителями. Родители должны любить тебя сильнее всех на свете. У меня начался адский эпизод. Самый худший, какой у меня вообще был. Я начал вредить всем, кто был вокруг. Я причинил боль Фрицу, я напомнил ему его отца, и он… он пытался убить меня…

— Что?

— Пытался, пытался. Генри остановил его, выгнал его, но, думаю, у него тоже был свой эпизод. Мы думаем, он страдал от ПТСР. Его мать, брат, сестра, вся его семья была мертва. Он винил себя в этом, хотя вина лежала на его отце. Потом, мы пошли на вечеринку в честь Нового Года, и я вел себя отвратительно. Я наговорил Хену, Белле и Кларе много гадостей, и они ушли, как и должны были. Я ударил Фрица. Я назвал его неудачником, сказал, что лучше ему умереть.

— Ты… Ты бы так не сказал.

— Но я это сделал. Да, сделал. Он поехал на мост, чтобы спрыгнуть с него, Майк, а я помчался за ним. Я сам выбрался из своего маниакального эпизода. Я пытался остановить его… но он прыгнул.

— Он… Так он умер?

— Нет. Я… Я поймал его, спас его и сам упал с моста. Я почти умер. Я должен был умереть.

— Папа! Какого хрена?!

— Я знаю, знаю. Остальные быстро отвезли меня в больницу, и я поклялся, больше никогда, больше никогда я не буду вести себя так, но… потом мистер Смит, отец Фрица…

Боже, не сейчас.

— Мистер Смит нашел его. Нашел нас. У него был нож и пистолет. У нас был один пистолет. Он погнался за нами в карьер, куда мы вместе ездили… и он начал стрелять. Он попал в твоего дядю. Остальные едва удрали, но он… он нашел меня. Он поговорил со мной. Потому что мы были так похожи, Майк. До дрожи похожи. И он почти убедил меня, что я могу убить Фрица, могу убить их всех, и тогда я получу свой счастливый конец, потому что он точно понимал мою голову. Иногда я хотел, Майк, убить их, сломать их. Но мы обманули его, но… этого было недостаточно. Он победил. Он…

— Всё… Всё нормально, пап.

— Он… Он сбежал от нас и нашел Фрица. Фриц выстрелил в него, но мы не успели добраться до нашего друга, и… мистер Смит напал на него с ножом. Он воткнул его ему в шею и в грудь, и… и я повалил его на землю, и я…

Скажи ему.

— Я держал отца Фрица под водой, пока он не задохнулся, Майк.

— Ты… ты убил его? Ты убил человека?

— Д-да. Я знаю, что противен тебе из-за этого, но…

— Ты не… Ты не противен мне.

(Тишина.

Когда Уильям, кажется, совсем не может перестать плакать, его сын протягивает ему руку, и он держится за неё, молча глядя в пустоту.)

— Я убил его. Мой Фриц, он умер. Он умер у меня на руках. После того, как я пообещал, что защищу его. Я бы с радостью умер, если бы это значило, что Фриц выживет, но этого не произошло. Я думаю… Думаю, из-за этого он казался мне каким-то ангелом, почти святым, но… но он не был идеален, Майк. У него были свои недостатки, как у всех. Он был до крайности самоотверженным и очень дерзким. Он не верил в себя, как ему следовало, почти до самого конца, но и тогда было уже слишком поздно.       Мне потребовалось… мне потребовалось очень много времени, чтобы отпустить его, Майк. Даже больше, чтобы простить себя, если у меня это вообще получилось. Мы все потеряли нашего лучшего друга. Почти каждую ночь я видел в себе мистера Смита. Я убил своего лучшего друга. И я собирался сломать их всех. Я пытался уйти, но они мне не дали. Они не отпустили меня. Тогда я обратился за помощью. Я пошел на терапию, стал принимать таблетки, мне стало лучше. И однажды… Однажды, у меня появился ты, Майк. Уильям Афтон наконец смотрит на своего сына, улыбается дрожащими губами, чувствуя, как бремя долгих лет камнем спадает с сердца — Я думаю, это было лучшим, что случалось со мной.

— …Правда?

— Правда-правда. Ты, Лиззи, Эван, Кэсс и Чарли. Все вы. Я думал, это будет единственным, что я не… что я не испорчу. Но… Прости меня…

— Ты… Ты ничего не портил. И я не думаю, что Фриц… что это была твоя вина, папа. Пожалуйста, не говори, что он умер из-за тебя. И это не твоя вина, что твой ребенок ведет себя как кусок дерьма.

— Никогда так о себе не говори. И это моя вина.

— Нет. Я уже сам несу ответственность за себя, но… ты тоже. Так что я все ещё злюсь на тебя. А ты злишься на меня.

— Я не злюсь на тебя. Мне жаль, что я причинил тебе боль, Майк. Я клянусь, клянусь, я не знаю, почему тебе снятся те сны. Но я клянусь, что это, это по-настоящему. И будет лучше. Я буду лучше. У тебя всё будет хорошо. Мы тебе поможем.

— Я не…

— Не спорь, сынок. Не надо. Я твой отец, я должен сделать это для тебя. Я… Я знаю, теперь ты будешь смотреть на меня по-другому из-за того, что я сказал и сделал. Наверное, я выглядел так же, как в твоих снах, но… но это не правда. Я…

— Я достойный. Мы оба достойные, Майк.

— Иногда мы делаем плохие вещи. Но это не так важно. Мы пытается стать лучше. Иногда мы делаем больно тем, кого мы любим, но мы любим их так сильно, что пытаемся стать лучше. Мы просим прощения. Я буду просить, думаю, до конца жизни, я попробую. Это не только то, чего хотел бы Фриц, Майк. Это то, чего я хочу. И… И я знаю, ты больше не хочешь быть как я. Выглядеть как я. Вести себя как я…

— О чем ты говоришь?

— Как ты одеваешься. Я знаю, ты не хочешь выглядеть как твой старик.

— Папа, я не… Конечно, я хочу быть таким как ты. Ты мой герой. Я хочу быть самим собой, но я одеваюсь так не потому, что я не хочу быть похожим на тебя. Я не хочу выглядеть как он. Как монстр в моих снах. И мне больше не кажется, что это был ты, папа.

— Хм?

— Может, в моих снах… может, это был мистер Смит. Тот ублюдок. Я не знаю. Но… но я не думаю, что это ты. Я тоже думаю, что ты достойный, папа. Мы… У нас обоих свои эпизоды. Это ничего не оправдывает, но хотя бы объясняет, и я знаю… я знаю, ты бы не обидел меня. Ты бы не убил меня. Даже если твой мозг пугает тебя, как мой пугает меня.

— Ты гораздо умнее, чем я был в твоем возрасте, Майк.

— Ну, твои родители были подонками. Прости!

— Ха, нет, нет, ты прав. Ты всегда прав, прямо как твоя мама. Я так тобой горжусь.

— Я… Я люблю тебя, папа.

viii. ты можешь забрать её всю Мою империю грязи я подведу тебя я причиню тебе боль — Я тоже люблю тебя, Майк, — они всё ещё держатся за руки. Уилл, кряхтит, вставая на ноги — разве не прекрасно стареть? — и тянет за собой Майка. — Нам нужно подождать, пока погода не уляжется, и тогда поедем домой. — Я… О, все будут злиться на меня. — Может быть. Они могут. Но ещё они любят тебя, и, если ты извинишься, может, всё сработается. Думаю, сработается. — Надеюсь. Они поговорили, но его голова ещё не успокоилась. Мания. Он тонет в ней, как в воде. Он впивается ногтями в ладони и вздыхает, потирая шрамы на правой руке. — Мой разум сейчас не… не в лучшем состоянии, Майкл. — Мой тоже, — Майк фыркает. — Долбанутый. — Ты можешь говорить так говорить только сегодня, понял? — Уф, — короткая ухмылка. — Ладно, — затем, яснее: — Почему ты сказал… я не могу уйти от тебя? Уилл вздрагивает. — Я же говорил тебе, Майк, когда я такой, я говорю очень плохие вещи. На самом деле я не хочу ничего из этого говорить. Мир как будто делится на черный и белый, и я существую только во всем порочном. Может, это похоже на то, почему ты говорил так со мной и Джереми. Я много чего наговорил Фрицу, когда у меня был тот эпизод. — Это странно, как будто… у меня дежавю, — Майк пожимает плечами. — Можем подождать у сцены? Мне нравится группа. — Конечно, — они идут по коридору и, когда они проходят мимо комнаты обслуживания, Майк замирает. — Фу, — он смотрит на Мангл, как будто она лично оскорбила его. — Ненавижу эту штуку. — Да? Она же лиса. — Она… снилась мне. Не могу выкинуть её из своей головы. Пальцы и глаз Уилла дергаются. — Один момент, — он похлопывает Майка по плечу и идет обратно к чертовому бассейну с шариками. Мысленно съеживаясь, он берет топор. Майк слегка отшатывается, когда замечает, что он возвращается с топором в руках, но Уилл отдает его ему и затаскивает в комнату. Он разбирает Мангл на более мелкие части и бросает на пол. — Помнишь ночь после театра? Когда нас пытались ограбить? Майк смотрит в пустые глазницы Мангл. — Ага. — Майк, я счастлив. Я один из самых счастливых людей на свете, честно, но в тот день я был маниакален, и когда я бил того мужчину, я чувствовал себя свободным. Таким человеком я становлюсь. Я достойный. Но иногда мой мозг — нет. Это нормально. Я просто должен нести ответственность за свои действия, как и ты за свои. И он улыбается, немного подло, но он держит себя в руках, он в порядке. — Поверь мне и потом забудь, что я когда-либо это говорил, Майк. Иногда так хорошо просто к хренам разнести что-нибудь, — Майк, похоже, понимает его и покрепче берет рукоять топора. Но тут Уилл останавливает его и подбегает к рабочему столу. — Постой, постой, — он напяливает на сына защитные очки (на что тот закатывает глаза). — Я твой отец, Майк. Мне нужно убедиться, что это безопасно. Майк поворачивается обратно к Мангл. — Ты уверен? — Всё равно мне нужно её разобрать, потом собрать снова. Давай, Майк. Я буду рядом. Майк вздыхает и замахивается топором. Он целится в шею Мангл, а затем снова и снова уже куда попало, по металлическим конечностям, в глаз и лапы. Майк смеется, тихо, но по-настоящему. Искры летят, металл рассыпается, и наконец-то Майклу Афтону удается что-то сломать. — Чувствуешь себя лучше? — спрашивает Уилл. Майк ставит очки и топор на стол и кивает. — Хорошо. Тебе не разрешается делать что-то подобное снова, понятно? — Я знаю, — шепчет он. Внезапно, он подбегает к отцу, падает ему на грудь и тепло обнимает. — Спасибо. Прости, что напугал тебя. Ты… ты расскажешь почему пришел к бассейну с шариками, папа? Я пришел сюда из-за моих снов, а ты?.. Сердце Уилла замирает, он весь напрягается. — Ты возненавидишь меня, если я скажу, что пока не готов тебе рассказать? Майк вздыхает. — Я никогда не буду ненавидеть тебя. Но ты же расскажешь, однажды? Уилл поднимает голову к потолку, гадая, какие звезды виднеются сегодня на небе. — Однажды, Майки. Не сегодня. Мне жаль. И ты прости, что напугал. Я нарушил свое обещание. — …Тогда дай новое. Уилл выдыхает и обнимает Майка так крепко, словно никогда-никогда не отпустит. — Я обещаю, Майк, я всегда поймаю тебя. Всегда. И тогда Майк наконец плачет. И тогда двери ресторана распахивается. ix. если бы я мог начать всё сначала, за много миль отсюда я бы был собой, я бы нашел способ сделать это. — Дай мне посмотреть на тебя, — Клара решительно направляется к ним. Остальная семья Уилла идет прямо за ней. Её каблуки стучат по плитке, раздаются эхом по пустым залам. Уилл и Майк вышли к главной сцене, Клара подходит к сыну и берет его лицо в свои ладони, взволнованно хмуря брови. — Дай посмотрю на тебя. — Я в норме… — Молчать. Он в порядке? — она спрашивает Уилла, не глядя на него. — Он в порядке. — Ох, мой мальчик, ты наказан на всю жизнь, чтобы я могла всегда приглядывать за тобой. Я люблю тебя, я люблю тебя и твоего глупого отца так сильно. — Я… — Майк всхлипывает и качает головой. — Прости меня… Клара не дает ему договорить, целует в лоб и обнимает за плечи так крепко, что дыхание спирает. — Потом. Прости меня, Майк, что я не замечала раньше, но мы поговорим об этом и поможем тебе. Но никогда больше не говори так со своим отцом, понятно? А я убью его за то, как он себя вел. — Мы уже поговорили об этом. — Не убивай папу! — кричит Эван. Уилл замирает, когда из-за спины Генри показываются его дети, все в дождевиках. — Не надо! — Я не убью вашего отца буквально, — отвечает Клара. Генри ерошит волосы Майка и обнимает его, а Белла берет его руку и сильно сжимает. — Мы не оставим тебя, — шепчет Генри. — Ни за что на свете, Майк. — Мы всегда будем рядом, — Белла улыбается своему племяннику. Уильям стоит на месте, дрожа, но уже в следующую секунду его валят на пол, потому что конечно, конечно же, Кэссиди, Лиззи и Эван объединились, чтобы удушить его в своих объятиях. Какой прекрасный способ умереть, думает он. — Ты, — говорит Лиз, стукая его по голове, чему явно научилась у своей матери, — больше не должен кричать. Уилл хмурит брови и обвивает их своими руками. — Простите, что напугал вас. — Ты не страшный, Бон, — говорит Кэсс и тоже стукает его. — Мама говорит, что ты просто глупый. — Это жестоко, Кэсс. — Мама так говорит! — Я знаю, знаю, — он ждет, что Эван тоже что-нибудь скажет, но его младший только зарывается головой в его грудь и лежит, слушая его пульс. Уилл прижимает их к сердцу. К нему подходит Клара, а за ней и Генри с Беллой. Дети понимают намек и бросаются к своему старшему брату. Лиз хватается за его длинные волосы, Эван дергает украшения, Кэсс бьет его в бок. Он смеется и плачет, но не прогоняет их. Братья и сестры Афтон вместе. — Ты, — говорит Клара, приседая. — Что сейчас у тебя в голове? Уилл качает головой. — Я… Я в порядке, но, думаю, эпизод ещё не прошел, и… — он смотрит на них и неуверенно, коротко улыбается. — Я очень вас люблю. Я сказал много глупостей. Мне очень, очень жаль. Генри целует Уилла в волосы и садится рядом. — Это из-за грозы? — Из-за много чего. Я должен был заметить, что ему больно. — Ты же не умеешь читать мысли, — говорит Белла, садясь возле Клары, которая потирает костяшки его пальцев. — Мы тоже не знали. — Я… Я понимаю, — Уилл смотрит на свои руки. — Это была не наша вина. Фриц. Не наша. Мы… Мы сделали всё, что могли. Мы подарили ему несколько хороших месяцев вместе, — он посмеивается. — Четыре месяца. Мне сорок восемь. Четыре месяца это… одна сто сорок четвертая часть моей жизни. Какой же он самовлюбленный придурок, так сильно изменил меня за такое короткое время. Клара фыркает. — Ему нужно было быть достаточно громким, чтобы тягаться с тобой. — Кто бы говорил. — Ну не знаю, Уилл, — зевая, говорит Белла. — Ты бы целый город заболтал. — Вы меня поэтому и любите. — Не уверен, что за это, — говорит Генри. Затем, тише: — Ты правда думал, что мы не вернемся за тобой? — Я ненавижу, что вам приходится видеть меня таким. — Вместе, в горе и радости, — говорит Клара. — Ты бы тоже вернулся за нами. Я всегда возвращаюсь. Уилл вместе со своими близкими. Его дети дали своему старшему брату небольшую передышку, чтобы он мог поговорить с Шарлоттой. Шарлоттой, которая ещё и взяла с собой Джереми. Майк говорит им что-то, вытирая слезы с лица, и извиняется, извиняется. Чарли качает головой и бьет его по плечу. Джереми молча смотрит на него, берет его руку в свою, и, Уиллу кажется, говорит Майку, что любит его. Майк выдыхает с облегчением и продолжает извиняться, а затем кидается на Чарли и Джереми с объятиями, не давая им возразить. Хотя бы сейчас, по крайней мере они достойные.

***

— Майк, — зовет Уилл, пока все не легли спать. Дома, в безопасности. — Я хочу показать тебе кое-что. Майк спускается за отцом в подвал, и там, под брезентом, в самом углу стоит ящик. Он такой простой, совсем обычный серый ящик с двумя коричневыми полосками по краям, но безумно защищен двумя навесными замками, как будто все сокровища мира таятся внутри. Уилл достает ключи из стола и открывает замки. — Когда-то я думал, что некоторые вещи лучше забыть, но я так и не смог отпустить. Никогда не смог. Я должен был двигаться вперед. Но… но кое-что из прошлого, Майк, было… было довольно хорошим. И внутри коробки берегутся последние вещи Фрица Смита: Несколько свитеров и рубашек. Поддельное удостоверение личности. Дневник. Ящик, в котором лежат эти простые вещи, хранится так нежно, так надежно. — Это принадлежало Фрицу. Это всё, что осталось. Майк смотрит на вещи и кивает. — Я… Я рад, что меня назвали в честь него. Я рад, что у него был ты, — Майк фыркает, всё ещё глядя внутрь ящика. — Ты знаешь, что самое отстойное в моем возрасте? — Что? Он смеется. — Что мой папа — мой самый лучший друг. Уилл улыбается, закрывая ящик. — Ну, я так не считаю. По-моему, это довольно круто. Хотя твои друзья думают, что я пугающий. — Ага, но на самом деле ты ботан, прямо как Эван. И дядя Генри. — Ну давай, оскорбляй своего отца, — он кладет руку на ящик и встает на ноги. — Майк? — Да? — Я не знаю ничего о концовках, или где мы окажемся потом, но… я думаю, это он и есть. Наш счастливый конец. Один из них, по крайней мере. Ты — мой счастливый конец, Майкл. Майкл Афтон. Майкл Афтон. Майк обнимает своего отца и не отпускает, тихо напевая. И они достойные.