Путь к алтарю

      — …признать виновной Гусельникову Аглаю Богдановну в преступлении, предусмотренном статьей 274 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, то есть в публичном произнесении речей, в коих, хотя и без прямого и явного возбуждения к восстанию против Верховной Власти, усиливаются оспаривать или подвергать сомнению неприкосновенность прав ея, или же дерзостно порицать установленный государственными законами образ правления, и приговорить к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на заводах на время шести лет…       Машунька слушала монотонный голос председательствующего и не могла понять, как Глаша до такого додумалась и, что самое главное, почему Асадчий приговаривает дочь к шести годам, то есть максимуму, предусмотренному Уложением, каторжных работ. Забайкалье, а не Сахалин с более мягкими условиями отбытия каторги, шесть лет из шести возможных, причем для несовершеннолетней… Да, Глаша не признала свою вину, однако на Асадчего это было не похоже — председательствующий был более чем лоялен к политическим, менял статьи на менее тяжкие, приговаривал не к верхней границе санкции статьи. Вывод был простым: Асадчий не посчитал Глашу политической, а просто какой-то испорченной дурой.       — Глаша… — прошептала Машунька. — Хоть иди к Филатову и предлагай еще одну дочь сделать…       Машунька резко проснулась, дрему как рукой сняло. Шокирующий сон, к счастью, оказался всего лишь сном, однако сразу на ум пришел другой нехороший сон, который привел к печальным последствиям.       Женщина встала, подошла к окну. На дворе было достаточно тепло, вовсю чирикали птички. Машунька потерла глаза: сперва был скандал с Глашей, потом нужно было хоть немного посидеть и прийти в себя, потом до поздней ночи она переводила статьи, потом рано встала, а потом решила немного отдохнуть днем, а потом вдруг увидела дату на календаре.       — Пятнадцатое апреля… — прошептала женщина.       Сразу же вспомнился 1881 год и приведение приговора в исполнение.       — Глаша! — крикнула Машунька.       В ответ ничего не последовало.       «Куда пошла? — подумала женщина. — Зачем? Для чего? Может, пока мне тут дурные сны снятся, она уже себе на каторжные работы зарабатывает!»       Машунька на всякий случай вбежала в комнату дочери, надеясь увидеть записку, однако не обнаружила ничего подобного. В коридоре тоже не было никакого послания. С некоторым беспокойством женщина была готова бежать на улицу, а потом вдруг подумала:       «От судьбы не уйти. И где я искать Глашку-то буду?»       Глаша с утра проснулась в отвратительном настроении. Вчерашнее наказание девушка до сих пор считала совершенно несправедливым: никто не виноват в том, что ее вот так взяли и бесславно выгнали с фельдшерских курсов, однако мать это никак не желала понять.       «Да это же человеческие жизни, человеческие судьбы, а ты даже здесь учить не хочешь!», «Ты или сама покалечишься, или других покалечишь!» — подобные фразы только раздражали Глашу, а попытки оправдаться, что фельдшеру необязательно знать, сколько позвонков у человека, совершенно не убеждали мать.       В этот раз было донельзя обидно еще и потому, что девушка полагала, что она не сделала ничего дурного, чтобы вот так быть наказанной. Именно поэтому, увидев с утра на календаре слишком знаковую дату, Глаша решила, что есть повод заслужить вчерашнее наказание и немного отвести душу.       Девушка вышла на улицу и направилась в гимназию. Достаточно незаметно проскользнув мимо сторожа, который мог бы задать какие-то глупые вопросы, к примеру, о цели визита, Глаша прокралась по коридору и, подойдя к двери класса, дождалась окончания урока.       Едва учитель вышел в коридор, девушка вошла в класс.       — Доброе утро или день, — начала Глаша. — А теперь минутка важной информации. Быть может, вы знаете, что ровно восемь лет назад были ни за что казнены пятеро героев, а после трагически погибла в родах и шестая. Ей умышленно не помогли, неправильно вели роды, чтобы все там порвалось.       — Глаша, а к чему снова все то же самое? — спросила одна из гимназисток. — Тебе настолько не нравится на свободе?       — На свободе прекрасно, — ответила Глаша. — Я вот хожу на фельдшерские курсы. Освою профессию, пока вы сидите в классе и зубрите всякую ерунду. Решила попробовать себя в качестве благодетельницы и немного дать вам новых знаний.       — Вообще ничего нового, — раздался другой голос. — Глаша, ты всем уже надоела. Сейчас пойду да мадам позову.       Асю ждать долго не пришлось. Проходя по коридору мимо класса, чтобы убедиться, что на перемене все хорошо и спокойно, молодая женщина услышала голос Глаши и вошла внутрь.       — И что же вас привело в эти стены, Аглая? — спросила она.       — Желание просвещать темный народ, — ответила Глаша. — Сегодня же восемь лет со дня гибели несчастных героев!       Ася сперва не поняла, о чем идет речь, однако вычтя восемь лет от нынешней даты, сразу же вспомнила восемьдесят первый год и сообразила, кого имеет в виду девушка.       «Кто соскучился по Глаше? — подумала Ася. — Вот Глаша и пришла».       — Покиньте здание гимназии, вы не ученица, вам здесь находиться не положено, — произнесла молодая женщина и, к своему огромному удивлению, увидела, что Глаша просто молча покидает сперва класс, а потом и гимназию.       Ася проводила взглядом Глашу, а потом, недолго думая, пошла к начальнице.       — Зоя Михайловна, — сказала Ася. — Глаша сегодня приходила. Я ее отправила восвояси.       — И зачем же приходила? — спросила Зоя. Услышав ответ, молодая женщина произнесла. — Агнесса Викторовна, а это она специально пошла к вам, чтобы вы не скучали. Не беспокойтесь, сторожу скажу, чтобы больше не впускал мадемуазель. И матери напишу, пусть знает правду. Что сказать, не дождалась барышня нужной реакции, явно не такого ждала, а большего внимания к своей персоне.       Молодая женщина взяла в руки лист бумаги и, написав пару строк, сказала:       — Вот записочка. Мол, «мое терпение не вечное, в один прекрасный день пойду и донесу». Может, выдерет хорошенько. Не сказать, чтобы я одобряла такое, но вправду, слишком сия барышня мне надоела.       Ася ничего не ответила. Молодая женщина долго молчала, а потом произнесла:       — Ей бы дело по душе, чтобы заняться им…       — Можно и так, — согласилась Зоя.