I want you

I want you, all I want You're back

      Сатору говорил с Сугуру в своих мыслях. Он знал, что это банально, нелепо и похоже на помешательство, но мало кто знал про это, и ещё меньше решились бы об этом сказать. Шоко как-то бросила пару фраз, потому что знала их обоих, потому что догадывалась о том, что они значили друг для друга, но это был человек со стороны, и даже с посылом заботы, беспокойства и любви – посторонний не мог знать, через что они проходят. Через что проходит Сатору, будучи вдали от Сугуру, запрещая себе появиться рядом с ним с пакетом сладостей из поездки и легкомысленно флиртовать, как раньше.       Эти внутренние диалоги давно стали рутиной, но не были ритуалом – для них не нужно было своего времени или места, иногда Сатору слушал совета из глубин своей головы, что звучал голосом Сугуру, каким Сатору его помнил. Иногда он смеялся самому себе, потому что знал в точности, как Сугуру бы пошутил в этой ситуации. Сатору был себе на уме, и все знали об этом, и никто много не думал, почему он такой – странный и странный. Сатору и сам не знал, но не собирался идти к какому-нибудь мозгоправу, чтобы рассказать про этот голос в голове, но на самом деле про то, как скучает по Сугуру. Вместо этого он продолжал говорить с собой, как будто бы Сугуру реально мог слышать его и отвечать ему.       Сугуру в его голове всегда был хорош: в тех же жутких широких штанах и узком пиджаке – чёрный смотрелся чертовски хорошо на нём, – но выше, чем в школе, шире в плечах, с более острой улыбкой. Его лицо было взрослым и озорным, только в глазах можно было прочитать оттенок боли, которая, Сатору знал, есть у Сугуру, но о которой они никогда не говорили, даже в голове Сатору. Сугуру был красив и хитёр, как в жизни, но не пытался сбежать, не отталкивал Сатору. Во внутреннем диалоге Сугуру делился тем, что у него на уме, и Сатору тоже был честен. Иногда они говорили о действительно важном.       «Так жестоко...» – Сатору продолжает мысль где-то с середины, ведь ему не нужно было объясняться: Сугуру здесь понимал его идею, даже если Сатору говорил её рвано, криво и вообще не так, как хотел бы. Сатору говорил честно, это было главное. Он говорит: «Я просто хочу, чтобы ты был рядом, всё, чего я хочу, - это ты. Нам так хорошо было вместе, ради тебя, Сугуру, я бы...»       Сугуру в ответ улыбается той улыбкой, которую Сатору никогда не умел читать, но от которой был без ума. Он отвечает:       «Ты хочешь не меня, а ту старую версию меня, которой уже нет. Ты любишь призрака, ты скучаешь по прошлому, это так естественно для человека, и в этом нет ничего настоящего. Ты бы мне так и не сказал в лицо, Сатору, потому что ты боишься услышать такой ответ. И я бы точно сказал именно это - новый я, реальный я. Я бы сказал: Сатору, моя любовь, моя радость, шшш, я знаю, что это больно, я готов разделить вечность с тобой, я готов притвориться ради тебя, но не соврать тебе. Я люблю тебя, но ты не сильнейшая моя любовь, в моей жизни есть убеждения и цели, и, как ни жаль, они не совпадают с твоими. Я хотел бы заполнить пустоту в твоём сердце, но там уже нет места - всё занимают эти воспоминания, эти идеализированные ощущения счастья, какое бывает только когда ты молод. Тогда всё было легко, не было нужды выбирать и следовать за этим выбором, и было место для шага назад.       Я люблю тебя.       Я люблю тебя.       Я люблю тебя.»       Слова начинают звучать нарочито мягко, как Сугуру бы даже не сказал, и Сатору становится тошно, и он снова пытается вспомнить, говорил ли он сам Сугуру о любви. Может, он бросил фразу в шутку или в глупом сравнении с едой, или как угодно ещё. Сложно вспомнить детали и подробности и восстановить их бесчисленные диалоги – прошло слишком много лет, и Сатору уже помнил только общее, крупными мазками, помнил ощущения и всего несколько особенных ситуаций, а остальное стёрлось временем. Сатору уже знал, что это самообман, и всё равно думал, что, может, Сугуру отрёкся от него, только потому что не был уверен в его чувствах - просто не знал, насколько сильно, насколько слепо Сатору его любит. Сатору рисковал всем ради Сугуру, оставив его в живых, а Сугуру ничем не рисковал - потому что шёл дальше по жизни без Сатору. Это было больно каждый раз, когда Сатору думал об этом, и не становилось лучше со временем. Сатору, как дурачок, смотрел на повторе одни и те же сцены - те, где Сугуру постепенно отдаляется от него, а потом уходит. И Сатору винит себя за то, что вовремя не заметил, как Сугуру сломался, как в нём умерло то, что Сатору любил больше всего, то, что вдохновило его самого жить так, как он теперь живёт, поставить те цели, которым он теперь следует. Сатору неловко от того, как сильно он любил Сугуру, иногда ему даже было стыдно - за эти внутренние диалоги и то, что сердце до сих пор замирает от мысли, и то, что тело ищет встречи, нарочно двигаясь в районы, где они могут случайно столкнуться. Сатору стыдно, и всё же он ничего не может сделать с этим - только запретить себе, только остановить руку, когда палец завис над кнопкой вызова с любимым именем. И вместо встречи, даже короткого глупого диалога, даже тупого молчания в трубку, где Сугуру бы ласково и игриво поздоровался и потом тоже молчал - вместо любого проявления только глубже в мысли.       Сатору представляет себе всё, что он упустил, и чего хотел, он представляет, как бы всё было, если бы он струсил и не был умнее, и не смог держаться подальше. Его ведёт от мысли о том, как улыбка Сугуру приближается меньше, чем на полшага, как ощущается жар его тела, и тянет выстроить барьер из пустоты, но Сугуру касается раньше - ладонь ложится на плечо, касание жжётся под лёгкой тканью. Сатору представляет, как приятно и сладко было бы целовать Сугуру, как бы Сугуру звучал в этот момент: может, был бы смешок, может, прозвучал бы едва различимый стон, может, он просто громче втянул бы воздух. Сатору бы согласился на всё, он полностью теряет связь с реальностью, когда представляет, как их губы размыкаются, и язык скользит в чужой рот. Сатору почти может увидеть, как властно его руки притягивают Сугуру ближе, и как Сугуру с лёгкостью поддаётся, хотя мог бы твёрдо стоять и на миллиметр не сдвинуться. Но он выбирает не упрямство, а близость. Сатору теряет голову, может даже потерять равновесие, когда представляет, что Сугуру тоже хочет его, и не хочет себя сдерживать. Как ему тоже хочется проникнуть пальцами под ткань и исследовать голую кожу языком, и опуститься на колени, не чувствуя унижения, и обнять колени, и просто быть там, медленно ведя ладонями под ягодицы. А потом забыться и рвануть в пропасть - и заняться сексом. Сатору, между прочим, никогда не занимался сексом, потому что это не имеет смысла не с Сугуру: не так, как Сатору себе представляет, без этой головокружительной простоты искренней привязанности. Если спускаться до низких бытовых формулировок, то - без любви, а любит Сатору только Сугуру.       Мысли не всегда заводят в этот эротический тупик, Сатору не всегда помогает себе руками. Иногда Сатору просто раскрывает глаза и смотрит в потолок и через него на звёзды, и в звёздах чувствует себя как дома: тихо, пусто, нет даже лишнего голоса в голове. Тело тяжёлое, а голова легка, пуста, и мысль не успевает сформироваться в этой темноте. Сатору хотел бы пригласить Сугуру и сюда, но тогда не осталось бы ни одного места на Земле, в котором тень Сугуру не преследовала бы Сатору, и негде было бы спрятаться от этих чувств, этой грусти. Всё же Сатору рад, что есть эта пустота, умение ей маневрировать, и достаточно силы воли, чтобы самому жить дальше, даже иметь свои цели, очень смутно напоминающие те светлые, почти наивные представления о мире, что были у Сугуру, пока он не изменил себе. И в конце концов, не говорить с Сугуру.