Спать спокойно

Вечер был холодный. Начало ноября сыпало мелким влажным снегом, напоминая о скором приходе зимы. Еще совсем немного, и мир погрузится в белый сон, не оставив после себя ничего, кроме терпкого морозного запаха, прочищающего голову. Больше всего Бинху хотелось забыть. Забыть весь тот бардак и ужас, которым жила Диканька еще несколько дней назад. Забыть обряды и могилы, ведьм, русалок, Данишевскую, будь она трижды неладна, и Гуро, будь он тысячу раз проклят. Привыкший видеть реальность прагматично, без призм и загадок — видеть реальность реальной — сейчас Саша боролся с желанием надраться до беспамятства и списать всё это на пьяный бред. Невозможно, не логично, не бывает… Но, видит Бог, как трудно умом полицмейстера отрицать очевидное. Тяжело вздохнув, он потер уставшие глаза кончиками пальцев, потом сложил бумаги в папку и завязал растрепавшийся шнурок на узел. Пора и честь знать, время давно перевалило за черту разумного. Он уже собирался направиться в спальню — утро вечера мудренее — как вдруг раздался робкий стук в двери. Такой тихий, что Саша даже не поверил сначала, и, если бы звук не повторился спустя несколько секунд, решил бы, что ему померещилось. — И кого нелёгкая принесла? — пробормотал он, ловя себя на мысли, что, от чего-то, боится обнаружить там растрёпанную бледную мавку в одном исподнем платье. Но к счастью — или к беде — обнаружился только не менее растрепанный и бледный Гоголь. В его волосах влажно поблёскивали белые хлопья, руки смущённо мяли пуговицу на пиджаке. Ни тебе зонта, ни даже крылатки. — Александр Христофорович, простите, что я так… — привычно запинаясь, начал он, и сорвавшееся на шепот «поздно» утонуло в порыве ледяного ветра. — Мне просто… Мне кажется… Тут Николай окончательно сник под взглядом внимательных холодных глаз, потом коротко вздохнул и, наконец, выпалил: — Можно, я этой ночью у вас останусь? Бинх почувствовал, как брови непроизвольно ползут от переносицы вверх, а лицо принимает удивлённое выражение. — С какой такой радости? — выбрал он самые сдержанные из пришедших в голову слов. Но в ответ Николай лишь молча открыл и снова закрыл рот, страдальчески скривил лицо и снова вздохнул. Дождь усиливался, с улицы в дом змеями заползал холодный влажный воздух, даже света луны не было видно из-за туч. Отпускать его одного на другой край деревни в такую погоду казалось почти бесчеловечным, еще, чего гляди, заблудится и простынет. Тихонько чертыхнувшись, Саша сделал шаг назад и кивнул, пропуская юношу внутрь.

***

— Так что у вас случилось? — Бинх поставил кружку с чаем на стол и сунул Николаю в руки сухое полотенце. Они почти не встречались с той злосчастной ночи, и сейчас вид растерянного, замёрзшего, похожего на мокрого воробья писаря вызывал странную неприязнь. Как будто это он один был виноват во всех несчастьях. Хотя в действительности ему, дважды преданному, пронзенному саблей насквозь и чудом сохранившему жизнь, досталось куда больше, чем самому Бинху, который отделался всего парой ушибов и отвратительным клубком сомнений в голове. — Должно быть, дело и правда важное, раз вы приняли за хорошую идею прийти сюда в такое время. — Это трудно объяснить, — смущенно пожал плечами Гоголь. — Я чувствую… странное волнение. Будто что-то дурное вот-вот должно произойти. — Ну прекрасно, — Саша издал короткий смешок. — Вам нужно поработать над своей впечатлительностью, молодой человек, иначе любое мало-мальски тревожное событие будет чревато для вас неизбежной паранойей. То, что покушение на убийство едва ли справедливо было назвать «мало-мальски тревожным событием», он предпочел не думать. Николай на это ничего не ответил, лишь прикусил щёку изнутри и уязвлено сверкнул глазами. В какой-то мере, Бинх даже мог ему посочувствовать. Мальчишку ведь постоянно терзают необоснованные страхи, и что он может с этим поделать? Надо быть с ним помягче. Саша вздохнул. — У меня есть еще одна комната, для гостей, вторая дверь слева. Постельное бельё в шкафу, умыться можете на кухне. Я встаю рано. — Мне жаль, что я доставляю вам неудобства, — пробормотал Николай совсем тихо, когда он уже собирался уходить. — Просто я не знаю, чего ждать, поэтому не хотел подвергать опасности доктора или Вакулу. А вы… Вы ведь, если что, сможете защититься? Он сказал это с такой неподдельной детской искренностью и затаённой надеждой, что это, почему-то, вызвало у Бинха лёгкую снисходительную улыбку вместо раздражения. — Вы же знаете, Николай Васильевич, я во всё это не верю. По-моему, вы просто переволновались, вот вам и мерещится всякое. — Как? — Гоголь непонимающе и как будто даже разочарованно захлопал ресницами. — Но вы же сами видели… В поместье и не только… — Мало ли, что я там видел, — зло буркнул Саша; да уж, чего-чего, а упрямства ему было не занимать. — Глазам верить не стоит. Вспомните один только трюк с цыганской свечкой. Впрочем, — поспешил он прервать намеревающегося что-то возразить собеседника, — я еще не решил, как мне ко всему этому относиться. И предпочёл бы для начала выспаться. Так что доброй ночи, Николай Васильевич.

***

Но выспаться ему было не суждено. То ли сказывалась погода, то ли неожиданный поздний визит, однако мысли роились в голове, точно пчёлы над мёдом, и униматься не спешили. Бинх просто лежал на кровати, безучастно глядя в потолок. Звуки дождя колыхали тишину сухим листком на ветру, темнота перетекала перед глазами различными формами, иногда сменяясь беспокойной дрёмой. Когда он в очередной раз погрузился в это зыбкое небытие, за стеной вдруг раздался какой-то шум. Едва различимо заскрипели половицы, как от шагов крадущегося животного. Потом тихое стрекотание и постукивание. Совсем тихо, но в гробовом молчании дома это казалось совершенно невыносимым, будоражило тревогу и опасные домыслы. Бинх устало вздохнул, потирая лицо руками. Ну что за чертовщина? Он прислушался — из соседней комнаты доносилась странная возня, будто кто-то скрёб ножом по полу. В груди глухо заныло от беспокойства. Что это вообще за звуки? От куда? — Бред, — шепнул Бинх в пустоту, сердясь на собственную трусость. Если его что-то и должно сейчас беспокоить, так это то, что завтра на работе он будет не отдохнувший и от того злой. Угораздило же его связаться с чокнутым столичным писателем. Зачем он вообще позволил ему остаться в Диканьке? Надо было гнать взашей ради его же блага еще с самого начала. Так всем было бы спокойнее — Гоголю в Петербурге, а Бинху здесь, без него. К скребкам вдруг добавилось тяжелое дыхание и хрип, срывающийся в стон. Саша прислушался и внутренне содрогнулся, различив в этом всём… два голоса? Так, если это очередной дурацкий трюк, то он за себя не… Додумать ему не дали — тишину разорвал болезненный крик, а следом и гортанное рычание, но в этом Саша уверен уже не был, потому как тут же вскочил, отбросив одеяло, и прямо босиком выбежал в коридор. Спустя мгновение дверь в гостевую открылась, и от туда, опираясь на стену, вывалился белый, точно мел, Николай. Он хватал ртом воздух и метнулся, было, в сторону, но Бинх молниеносным движением схватил его за плечи и прижал к стене. Слишком резко, от спешки не рассчитав силу. Гоголь задушено вскрикнул, цепляясь пальцами за его запястья, ногти царапнули по коже, на лице отразился беспомощный страх. Он попытался вырваться, но Саша сжал его почти до хруста, с неожиданной для себя самого яростью. — Какого чёрта ты творишь?! — начал, но вдруг осёкся, заметив, что на чужих щеках блестят в темноте две мокрые дорожки. — Больно… — жалобно простонал Гоголь, всё ещё дёргая его за руки, ничтожно слабо, чтобы разомкнуть стальную хватку. Саша, точно опомнившись, быстро их убрал, и юноша бессильно сполз по стене на пол, закрыв лицо трясущимися ладонями. Он выглядел, как ребёнок, разбуженный чудовищным ночным кошмаром. Внутри неприятно кольнуло чувством вины. Присев рядом с ним на корточки, Бинх осторожно коснулся его руки, мягко проводя вниз по предплечью. Широкий рукав немного сполз, обнажив запястье, и все мысли тотчас замерли, парализованные увиденным — на молочно белой коже, точно огнём выжженные, полыхали большие, налитые кровью синяки. Саша вздрогнул и спустил рукав до локтя, инстинктивно погладив ушибленные места, как будто это могло снять боль. Гоголь от его прикосновений лишь сильнее вжался в стену и тихо проскулил что-то неразборчивое. Воротник его рубашки не был завязан, и, присмотревшись, Бинх к своему ужасу обнаружил на груди и шее длинные царапины, совсем свежие, так что на них еще поблескивала темная кровь. По спине поползли едкие мурашки. Он расправил плечи, настороженно покосился на распахнутую дверь, прислушался к тишине дома. Теперь черный провал комнаты казался зловещим, но если кто и прятался в одном из углов, нападать он пока не спешил. Саша глубокого вздохнул, силой воли оттолкнул от себя желания сходить в кабинет за пистолетом и снова посмотрел на Николая. Потом положил свои ладони поверх его и медленно отвёл в сторону. Взял за плечи, на этот раз бережно, как-будто тот мог рассыпаться от малейшего неосторожного прикосновения. — Коля, — тихо позвал, пытаясь поймать отчаянно мечущийся взгляд огромных голубых глаз. — Ну же, посмотри на меня, — говорил он очень спокойно, как будто заливая родниковой водой разрастающийся жар костра. — Что произошло? Гоголь нервно сглотнул, огляделся по сторонам, захлопал ресницами, силясь прийти себя. — Там… — просипел он сквозь тяжёлые вздохи. — Там было… Было… — потом вдруг зажмурился, издал глухой стон и на ощупь уткнулся лицом в чужое плечо. Его трясло, как в лихорадке. Бинх замер на мгновение, задержал дыхание, прислушался — из складок его рубашки доносились приглушённые всхлипы. Из груди вырвался покаянный вздох. Он осторожно приобнял Николая, провёл ладонью по его спине с сильно выступающими лопатками. — Ну всё, успокойся, — постарался сказать как можно мягче. — Ничего страшного больше не произойдёт. Всхлипы сделались громче. Гоголь сжался в его руках, точно напуганный грозой уличный котёнок, которого отодрать от себя невозможно, да и не хочется — жалко больно. Вместо бесполезных попыток его уговорить Бинх нащупал холодную ладонь, плотно обхватил её в своей, тёплой и крепкой, и стал поглаживать большим пальцем по костяшкам. Он не привык успокаивать кого-либо вот так, но Николай… С ним всё было иначе. Ему то хотелось уши надрать, чтобы не лез, куда не нужно, то самому прижать к себе и шептать что-нибудь утешительное в макушку. Удивительно, как давно сидело внутри это желание, как оно появилось едва ли не раньше первого, как гармонично ложилось в каждую вторую ситуацию. Когда звуки нервного плача стали стихать, а потом и вовсе прекратились, за окном уже занимался рассвет. Едва-едва, сквозь слой плотных серых туч, как это бывает осенью, понемногу выхватывая нечёткие силуэты мебели. Бинх осторожно отодвинулся, заглянул Николаю в лицо — уставшие, в обрамлении мокрых ресниц глаза отрешённо смотрели куда-то в пустоту. Издав короткий вздох, он поднял ожидаемо лёгкое тело на руки и понёс в свою комнату — комната, в которой ночевал Гоголь, мысленно прозвалась местом преступления и была опечатана до тех пор, пока он не разберётся, что там произошло — уложил в постель, накрыл одеялом и, зачем-то, несколько раз погладил по голове. — Поспи немного, — прошептал тихо, хотя Николай даже не взглянул в его сторону, только вцепился в краешек подушки нервными пальцами, а другую руку прижал к окровавленной груди. Бинх решил, что вытрет и перевяжет всё уже утром, поэтому опустился в кресло, вытянул ноги и откинул голову назад. Он успел забыться беспокойным сном еще на несколько часов, и всё это время на грани слышимости ему чудились то неясные шаги, то шорохи в шторах, то зловещий шепот над самым ухом. Или это просто дом скрипел?… Когда Диканька привычно ожила, расшевелилась и наполнилась рядом звуков (обычно в такое время Саша уже был в участке) Николай еще спал. В жидком полумраке он был похож на призрака — очертания лица болезненно заострились, а чёрные волосы разметались по подушке, точно вороньи перья. Саша размял затекшие мышцы, быстро накинул одежду и подумал, что надо бы принести вещи Гоголя, чтобы тому не пришлось спускаться в исподнем, когда он проснется. Будить его решительно не хотелось, как не хочется лишний раз беспокоить человека в горячке. Гостевая встретила его тишиной. Замерев на мгновение, Бинх решил оглядеться. Всё-таки, он был полицмейстером, должно же натренированное за годы работы чутьё выхватить хоть что-нибудь. Простыни на кровати были разбросаны и смяты, как будто на них происходила какая-то борьба. Капли крови на подушке только подтверждали это. На полу валялось несколько сухих листьев и комочков грязи, но больше ничего странного ему найти не удалось. Он сгрёб чужую одежду в охапку, отнёс в спальню, а сам пошёл на кухню, ставить чайник. Гоголь спустился к нему еще через четверть часа, в одних только брюках и сапогах, правда, рубаху на этот раз завязал. Выглядел он всё так же неважно — лицо, казалось, стало еще белее и тоньше, под глазами тени, и руки дрожат. Он молча присел за стол, обхватил горячую чашку ладонями и уставился в никуда. Бинх смерил его внимательным взглядом, отметив странную заторможенность. Как будто Николай был где-то не здесь или не спал нормально уже несколько суток. — Ты есть собираешься? — наконец спросил он беззлобно, скорее даже из заботы. Гоголь вздрогнул. Поднял нервные глаза и, будто опомнившись, потянулся за ложкой. Из-под рукава снова выглянуло покрытое потемневшими уже следами запястье. При дневном свете увечья выглядели еще более устрашающе и болезненно. Пока он нехотя пихал в себя кашу, Саша достал из шкафа небольшой ящичек с медикаментами и приготовил тёплую воду. — Сними рубашку, — скомандовал, и под растерянным взглядом Николая чуть нетерпеливо мотнул головой. — Давай, там прятать нечего, чай не девица. На бледных щеках мгновенно вспыхнул румянец, точно ветерок подул на остывающие угли. Гоголь смущённо сжал плечи, но спорить не стал. Он поморщился, стаскивая ткань через голову — раны на груди были довольно глубокие, кожа вокруг воспалилась и покрылась странными черными паутинками. Бинх осторожно промыл их сначала водой, потом спиртом. Николай тихонечко постанывал, но терпел, стоически сжав зубы. — Перевязывать пока не буду, — сказал Саша, наконец, оставляя его в покое. — Посиди так немного, путь подсохнет. Когда он взял чужую руку и развернул ладонью вверх, обращаясь внезапно нежно, будто с женщиной, по всему телу писаря прошёл электрический разряд. Это Бинха удивило — конечно, Николай всегда был крайне раним и чувствителен к проявлению внимания, особенно к прикосновениям, но не настолько же. Он бросил еще несколько цепких взглядов на рассредоточенное лицо, пока растирал синяки специальной мазью, и всё больше ему становилась заметна странная перемена, от которой по спине невольно пробегал холодок — Гоголь казался совершенно отстранённым от реальности, погруженным глубоко в себя. Даже охваченный судорогами во время видений, он не вызывал столько инстинктивного отторжения, как сейчас. Словно каким-то шестым чувством Бинх ощущал, что перед ним не человек. Словно появилось в нём что-то чужое, потустороннее, или наоборот, исчезло естественное. Но отблески непонимания и беспомощного страха в тонких чертах, коротко вздрагивающая под твердыми пальцами рука, тени пережитого прошлой ночью ужаса — всё это лишало бесстрастности, не позволяло отстраниться и холодно оценить ситуацию. Напротив, Саше неожиданно сильно хотелось быть ласковым, осторожным, чтобы лишний раз не причинить боли, не вызвать волнения. Будто само сердце подсказывало. Не став сопротивляться этому порыву, он присел перед Николаем на корточки, взял его ладони в свои и мягко погладил белые костяшки. — Расскажи, что там произошло, — спросил тоном, как будто с ребенком говорил. Гоголь посмотрел куда-то в сторону от него, неопределенно качнул головой, нахмурился, явно пытаясь подобрать слова, однако, не найдя, лишь слабо пожал плечами. — Я не знаю. Всё, как в тумане. — Что ты помнишь? — так же спокойно сделал еще одну попытку Бинх. Николай поднял на него щенячьи глаза — губы сжаты в плотную линию, зрачки блестят — медленно осмотрел собственные предплечья, то ли всхлипнул, то ли вздохнул и молча покачал головой. — Ну ладно, — Саша убрал руки, и ему показалось, что чужие пальцы дёрнулись следом. — Я пойду в участок. Ты со мной, или останешься здесь? Гоголь вскинул подбородок. Испуганный взгляд сказал всё сам за себя.

***

Хотя Саша и не верил до конца всю ту нечисть и бесовщину, о которой без умолку твердили местные бабки, но отрицать, что в его доме произошло нечто странное, было нельзя. Да и не только в его доме, судя по всему, раз Гоголь так неожиданно попросился к нему накануне. Если позволить себе подобную иррациональную слабость, можно было бы сказать, что его что-то преследует. Возможно, даже пытается убить. Саша вздохнул. Был бы сейчас здесь Яков Петрович, он непременно пошёл бы к нему, наступив на собственную гордость. Но, увы, Гуро уехал в Петербург в тот же день, как поймали Всадника, и телеграммой до него достаточно быстро не достать. Так что придётся выкручиваться самому. Видел бы он сам себя еще вчера утром, посмеялся бы, не поверил. А что будет, если люди узнают? Плевать. Важно не это. Бинх взглянул на Николая — тот сидел за пустующей во время отсутствия Тесака кафедрой и суетливо царапал пером по бумаге. Волосы упали ему на лицо, пальцы отстукивали по столешнице сбивчивый, неровный ритм. Сухие губы иногда размыкались, будто что-то шепча, но из них не вылетало ни звука. Поднявшись из-за стола, Саша осторожно подошёл к нему. — Что ты делаешь? Гоголь, похоже, заметивший его только сейчас, резко вскинул голову и накрыл лист руками. Стеклянно-голубые глаза сыпали лихорадочными искрами, точно две льдинки на солнце, веки были красные и влажные. Бинх коснулся его лба, вызвав очередную волну дрожи. Жар. — Нужно бы доктора позвать, — сказал он скорее самому себе, потому как Николай сейчас явно его не понимал, потом медленно убрал чужие волосы за ухо, замер в раздумьи и всё же опустил руку ему на лицо. Гоголь мгновенно прижался щекой к тёплой ладони, закрыл глаза и облегчённо вздохнул. Ластился, как всё тот же котенок. Саша погладил его подушечкой большого пальца. — Что ж с тобой творится такое? Вместо ответа Николай лишь сонно покачнулся на табурете — сказывалась высокая температура. Бинх без лишних слов перевёл его на кушетку, уложил и сам присел рядом, продолжая перебирать жёсткие волосы. Всё это было очень и очень странно, даже пугающе. Не станет ли ему ещё хуже к вечеру? Чего ждать от грядущей ночи? И как бороться с тем, чего он даже не понимает? Радовало одно — от прикосновений нервное напряжение постепенно таяло, и скоро Гоголь как будто даже задремал, свернувшись клубочком на боку. Улучив момент, Саша решил проверить, что он там писал в очередном приступе, не иначе. Возможно, это даст какие-нибудь подсказки. Немного помятый лист, весь в чернильных пятнах и отпечатках ладони, лежал поверх папки с делами. Сверху можно было разглядеть слова — видимо, Николай просто начал переписывать какой-то документ. Но ниже… Бинх нахмурился, поднял листок, поднёс к свету — клубок неясных линий и беспорядочных штрихов постепенно складывался в рисунок. Голова, руки, сгорбленная спина, длинные спутанные волосы. И вот уже ясно видна жуткая фигура какого-то существа, ползущего по полу и тянущегося когтистой лапой вперёд. По позвоночнику пробежал зловещий холодок, как тогда, в доме, когда Саша увидел раны. Он невольно обернулся, чтобы посмотреть на Николая — во сне на его лицо набежали неясные тени, веки беспокойно трепетали, как бабочки, замерзающие на холодном осеннем ветру. Нужно было срочно что-то делать.

***

Рискнув оставить Гоголя одного ненадолго и направив в участок, к счастью, достаточно трезвого Бомгарта — «мол, так и так, доктор, с Николаем Васильевичем происходит что-то странное, но вы не допытываетесь, просто присмотрите за ним, пока я не вернусь» — Бинх направился к Вакуле. Уж кто кто, а кузнец должен знать хоть что-то, и на пол дня его своими россказнями не задержит. Да и кому еще можно без стыда признаться, что Александр Христофорович, Боже упаси, нечистой силой интересуется? — Проснулся и ничего не помнит, говорите? — кузнец смял в руках кожаный фартук, снятый минутой назад. Бинх кивнул. — Да, и сейчас тоже не в себе. Поднялся жар, глаза нездоровые, и от меня шугается, как от чёрта. Вакула пожевал губы, хмуро о чём-то раздумывая. Потом снова взглянул на смазанный листок. — Похоже на марява, — сказал он наконец, и его глаза недобро сощурились. — Маряв? — слово издевательски комично подпрыгнуло на языке. — Что ещё за ересь такая? — Он приходит по ночам. У него и когти, и лапы, и фигура, всё, как на рисунке, а утром человек просыпается с порезами, ссадинами и синяками. Или не просыпается. Эта тварь питается людской болью и страхом, вытягивает из тела душу. Детей за одну ночь губит, взрослых за две или три. Бывало, и на ведьм нападала. Саша нахмурился. — Хочешь сказать, он вернется? — Вернется. Он цепкий, въедливый, как паразит. Если выбрал жертву, то, скорее всего, живой из когтей уже не выпустит. Спина снова покрылась мурашками. Тянущийся лапой с листка силуэт теперь будто оскалился, сверкая голодными красными глазами. — И как же… — Бинх постарался придать голосу больше уверенности, — с этим бесом бороться? Чем его убить? — Марева так просто не убьёшь, — покачал головой Вакула. — Помнится, когда я ещё мальчишкой был, завёлся один в соседней деревне. Много душ сгубил, ночь за ночью забирал кого-то на тот свет. Как его только не изгоняли: и святой водой, и кольями осиновыми, даже пули выковали из чистого серебра, ничего не помогало. А потом старик один, мольфар с Гуцульщины, зелье сварил. Им как дьявола этого окропили, так и истаял, точно тень на солнце. — А есть рецепт этого зелья? — будь Саша не ладен, что спрашивает о таком уже даже без заминок и колебаний. Раньше бы только глаза закатывал на подобное, а сейчас готов был слушать любые суеверные «сказки», лишь бы это помогло. Кузнец напряженно вздохнул. — Надо по бабкам поспрашивать. Давно уже марявы сюда не вылезали, вот и, поди, затерялось знание. Только… — он бросил хмурый взгляд в окно, — до вечера всего несколько часов осталось. Боюсь, Александр Христофорович, придётся вам ещё одну ночь переждать. Бинх почувствовал, как напряглось его тело, точно у зверя перед прыжком. Зыбкое волнение поскрипывало где-то под ложечкой, скулы свело, а руки сами по себе сжались в кулаки от твёрдой решимости. — Что я должен сделать?

***

Николай проснулся в темноте. Он не помнил, что было днём, не помнил, как ушёл из участка, как оказался здесь и не смог бы разглядеть, где именно находится сейчас, но мягкая подушка и одеяло явно означали кровать, на постоялом дворе или всё так же дома у Александра Христофоровича, было неясно. Из окна бледно светила луна. Сознание ещё не до конца освободилось из объятий сна, голова казалась тяжёлой и мутной, будто затянутой пеленой густого тумана. В воздухе едва различимо пахло дымом и еще чем-то ягодно сладким. Странно. Николай, как мог, проморгался, в надежде увидеть хоть что-нибудь, повернул голову на бок и замер. Сердце ударилось о рёбра, тело сковал ужас. Посреди комнаты, в нескольких метрах от кровати, сидело существо. Длинные чёрные волосы падали на плечи, сгорбленная спина ощетинилась позвонками, узловатые пальцы скребли по полу, оставляя тонкие следы от когтей. Оно смотрело прямо на Гоголя горящими злыми глазами и по-звериному скалило клыки. Стоило Николаю встретиться с этой тварью взглядом, и она зашипела, протянув тощую лапу к нему. Юноша вздрогнул, инстинктивно отшатнувшись назад, в горле комом застрял крик. Он был готов беспомощно разрыдаться, как вдруг на плечо опустилась мягкая рука. — Не бойся, оно до нас не достанет. Николай резко обернулся. Прямо за его спиной полулежал, опираясь на изголовье, Бинх. Он был в одной рубашке и брюках, с резко очерченным в темноте лицом и сжимал в свободной руке пистолет. — Александр Христофорович?… — прошептал Гоголь срывающимся голосом. Тварь издала очередной голодный рык, и он дёрнулся, схватившись за грудь. Лицо исказила гримаса боли. Бинх положил свою ладонь поверх его, ласково погладил напряженные пальцы. — Сегодня оно тебя не тронет, — повторил спокойным, твёрдым голосом. — Я нарисовал мелом запретный контур вокруг кровати, окурил комнату дымом, разбросал рябину, завязал тесьму. Мы в безопасности. Приглядевшись, Николай и правда заметил на его запястье тонкую красную ниточку. Это вдруг вызвало глупое, совершенно неуместное сейчас веселье. Он поднял блестящие глаза и слегка истерично улыбнулся. — Вы же не верите во всё это. Его трясло, каждый хриплый вздох марева отдавался в тщедушном теле болезненной волной. Бинх наклонился, притянул его к себе, заставив уткнуться лицом в ворот своей рубашки, и сам запустил пальцы во взлохмаченные после сна волосы. — Сейчас моё неверие могло бы тебя убить, так что пришлось на время от него отказаться, — произнёс тихо, на что Николай лишь жалобно всхлипнул и прижался ближе. Саша снова посмотрел на сгорбившуюся на полу фигуру, которая всё так же продолжала скрести когтями по доскам и бесполезно скатиться. Он сжал челюсти, желваки на щеках опасно двинулись, и медленно покачал головой — ты его не получишь, убирайся. Тварь глухо завыла, рванулась вперёд, но тут же отпрянула и зло тряхнула головой, упёршись в невидимую стену. Губы полицмейстера тронула победная ухмылка. Николай в его руках тихо застонал. Видимо, метания этой нечисти как-то передавались и ему. Решив больше его не мучить, Бинх удобнее приобнял тонкие плечи и стал осторожно их поглаживать. Помнится, когда-то давно он утешал так младшую сестрёнку, которую терзала горячка. Та любила, чтобы он лежал рядом с ней и говорил, о чём-нибудь, о чём угодно. — Завтра Вакула найдёт, как сварить нужное снадобье, — зашептал Саша в чёрную макушку, точно какую-то сказку. — Мы уничтожим эту нечисть, раны затянутся, и ты сможешь спать спокойно. Николай слушал его, постепенно проваливаясь в сонное забвение. Уже казалось неважным, что будет завтра, главное, что сейчас к нему прикасаются не ледяные липкие лапы, желая изодрать кожу в клочья, а нежные руки, согревая и снимая боль. Главное, пахнет не сырой землёй и смертью, а теплом настоящего человеческого тела. Пока Александр Христофорович рядом, он всегда может спать спокойно — подумалось напоследок, прежде чем его утянуло в пустоту.