Несчастья и семьи

Только пепел знает, что значит сгореть до тла. Иосиф Бродский

      Если рассматривать дело с сухим прагматизмом, то в положении Сфинкса не имело значения, кто оказался прав. Толстой, который божился, что «все семьи несчастны по-своему», или Набоков, который сто лет спустя дразняще просмаковал, что «несчастные семьи довольно-таки одинаковы». Загвоздка состояла в том, что стаю (за неимением лучшего синонима подошла бы избитая и зацементированная «семья») сотрясал раздрай, то есть больший, чем обычно, — из-за разногласий двоих отдувались и потихоньку теряли терпение остальные. Истративший накануне запасы хвалёной выдержки Сфинкс скрепя сердце согласился с часовой диатрибой Табаки, что они с Лордом одним миром помазаны. Сфинкс с мясом вырвал из себя признание, но, вопреки законам покаяния, облегчение не спешило заползать в образовавшуюся дыру.       Их сероокий и ершистый змей не разговаривал ни с кем. Само это обстоятельство не открыло новую грань его характера. Он и в первые недели после заселения вёл себя обособленно. Для него комната полнилась призраками, а не живыми людьми, и ему, утомлённому медиуму, всего-то требовалось их игнорировать. Высокомерный, знающий себе цену, провоцирующий, наглый, изничтоженный, но не сдавшийся. Пока что. Вельможа-преступник на допросе. «Что вы мне сделаете, а? Заставите говорить? Ну что? Кто смелый?» А теперешнее молчание оставляло желать лучшего. Молчание каменной статуи. От него мороз пробирал до костей. Раньше человеческий язык Лорду заменяли плевки ядом и огнём. Не стало и этого. Сфинкс бы солгал, если б упирал на то, что состояние Лорда его не волновало. Волновало, чтоб им всем провалиться.       История закрутилась с начала тренировок, а если ещё честней, то с самого появления Лорда в четвёртой. Единого взгляда хватило: Лорда создали из перламутра и пороха. Он неподатливый и упрямый. Всё его тело в синяках. Он ненавидящий и презирающий — себя и всех, а Сфинкса в особенности. Неравнодушие бы льстило, если бы не влекло неоднозначные последствия. Лорд огрызался и метал молнии на малейший вздох или чих Сфинкса. Сфинкс же не нянчился с теми, кому взялся помочь. И кто ему — симпатичен, вроде как? За кого он добровольно поручился? К кому успел притереться? Следующую по счёту правду Сфинксу только-только предстояло выдрать из себя. Жаль, что Лорд не понимает или не хочет понять до конца: гематомы — не выказывание тёплых чувств, не издёвка, но признание стойкости новоприбывшего дракона. Лорд просил его об этом раз за разом, не гася злобы. «Уверен? Перед принятием окончательного решения учти, я на полпути не останавливаюсь. И не щажу — иначе толку не выйдет», — предупреждает Сфинкс, когда они, не глядя друг на друга, приладились на пыльном белом подоконнике вдалеке от состайников. У грациозно собравшегося в комок Лорда плечи подняты чуть ли не до ушей, длинные острые пальцы вжимаются в предплечья. В глаза ему будто песок попал. «Завали», — булькает он в колено. Нет-нет, не песок, нет, — непоколебимое упрямство. Во многих семьях есть одна горячо любимая, но проблемная и неуправляемая дочурка, и она обычно сбегает с неподходящим парнем или балуется канцелярским лезвием. Лорд бы организовал вывих челюсти и жидкую пищу первому, кто намекнул бы на семейную аналогию.       За устойчивой позицией являлись к Сфинксу: знали, что растолкует, подбодрит, посоветует. За холодной головой и полезным, как контрастный душ, игнорированием проблемы — к Слепому. К Волку не приходили — к нему осторожно подползали, потому что преодоление каждого сантиметра приближало их к разгадке значительного секрета, после которого жить становится невыносимо. Или Волк просто рассказывал сказки, что у него получалось хорошо на диво. Члены стаи настолько свыклись с распределением партий, что уже не помнят, как справлялись с неразберихой раньше. Как послушные подопечные, они не придают значение терцету вместо традиционного дуэта. Незачем лезть в то, что пока исправно работает.       — Я перегибаю: да или нет? — Их общий дым скручивается и тает, соединяясь с коридором.       — Ты ответь. — Рука Слепого безошибочно повторяет табачные завихрения в обратную сторону и в конце концов касается губ Сфинкса, когда они уже открылись. — Не мне. Себе.       Рука исчезает, проделав тот же путь. Иногда — очень редко, но всё чаще в дни, когда Сфинкс предпочитает общество Волка, — она проявляет лиричность, не соотносящуюся с настроением Слепого. Он сам это поясняет: «Повело». Сфинкс про себя называет: «Показалось…»       — Он ведёт себя так, словно обижается на меня. Но когда я спрашиваю его об этом, он молчит. Почему ему не открыть свою боль, чтобы она его не съела?       — Жадность? — наугад и со скучающим равнодушием предполагает Слепой, как если бы его спросил про слово в кроссворде.       «Монополия на боль. Что ж, это похоже на Лорда», — заключает Сфинкс. Волк сказал почти то же самое, только по-другому.       — Думаю, ему нужно выговориться. Он этого не признаёт, но… — Сфинкс напряжённо думает и довершает: — Это больней, чем физические удары. Если он выдержал ту боль, то стерпит и эту.       — Тебе это тоже нужно.       — Что-что?       — Тебе это тоже нужно, — повторяет Слепой. — Я знаю этот тон.       Для спора у Сфинкса недостаёт запала.       — Может, и так. — «Может, мы друг друга стоим».       К вечеру Лорд отыскивается возле ступенек второго этажа. Он сидит прямо на них, коляска дожидается его рядом. Пугавшая всех в четвёртой чёрная опустошённость в его глазах потихоньку рассосалась, как бывает, когда истерика и последующее бессилие уступают место принятию ситуации, какой бы уродливой она ни являлась. Смотреть на Лорда не невмоготу, как вчера, а всего лишь горько. Однако смотреть на него Сфинксу надо, надо жевать эти корни одуванчика — не для праздности, а чтобы считать со стали взгляда мелко выбитый шрифт. Что это? «Не лезь ко мне, убью» или «подожди чуть-чуть». Когда Сфинкс опускается рядом, фигура Лорда застывает; он заправляет длинные волосы за ухо и тут же хмурится на своё выдающее нервозность поведение. Лиловые пятна пестреют вдоль лучевой кости.       — Почему ты их ничем не лечишь? Табаки, помнится, предложил тебе замечательную заживляющую мазь. У неё скверный запах, но он выветривается, даже я ей баловался, — говорит Сфинкс. Лорд весь подбирается, сдвигается в сторону и уже из угла между стеной и лестницей косится на Сфинкса, как на опасного для общества душевнобольного. Хотя из них двоих только Лорд запугивал расправой над собой или кем-то ещё, если ему тотчас не вернут именно то полотенце, которое он оставил на тумбочке утром. «Лорд, Лорд, Лорд, побойся гнева предков. С утра до вечера произошла масса незаурядных событий, наверняка в указанный промежуток родилась целая туча людей, а в мире было найдено несколько гробниц фараонов, а тебя интересует — какое-то! — полотенце», — осудил его Шакал. Как ни поразительно, после его замечания Лорд пусть и хранил оскорблённый вид, но про полотенце не канючил. Безудержное фразёрство Табаки действовало на него по-особенному, не как на других членов стаи.       — Чего тебе от меня надо? — хрипит Лорд.       — А что ты хочешь от меня услышать? Что я пришёл подвергать тебя дьявольским пыткам?       — Мне уже играли на губной гармошке сегодня, спасибо.       Из их груди одновременно, чересчур согласованно, вылетает сдавленное фырканье. Вдруг Сфинкс осознаёт, что ни разу не слышал, как смеётся Лорд и как искренне благодарит. Отсутствие этикета понуканиями не исправишь.       — Завтра устоим разгрузочный день. Попробуем не так агрессивно заниматься. К тому же ты делаешь успехи.       — Ой, вот засунь свою жалость!.. — огрызается Лорд. — Заботливым он стал. Тошнит аж.       — Мнишь о себе много. Мне жалеть тебя неинтересно, запомни это раз и навсегда. Если ты не хочешь продолжать, можем прекратить. А я говорил серьёзно.       — Я… — Заминка. Лорд кажется растерянным. «Неужели?» — удивляется про себя Сфинкс. — Слушай, я всё хотел спросить, какого чёрта ты вообще затеял это. Что ты выигрываешь от занятий со мной?       — Мигрень.       — О-очень смешно.       — Это правда. Больше ничего. Может, ты мне просто интересен. И интересно, сколько ты протянешь.       — Я тронут до глубины души. Если уж мы говорим про «протянешь», то это взаимно. — Чтобы не таращиться на Сфинкса, Лорд принимается ногтем отскребать от лестницы засохшую жвачку. — Во сколько завтра?       — С семи.       — Замётано. — Безумие звенит и воодушевляется.       С лёгким сердцем Сфинкс признаётся себе в том, что он не против вот так, без взаимных претензий, болтать с Лордом. Не с тем колким и потерянным Лордом, которого он впервые встретил в четвёртой, а с сидящим рядом — новым, переродившимся, прелестно упёртым и неподражаемым Лордом.       В семьях, как и в стаях, случаются размолвки. В семьях, как и в стаях, бывают трудные дети, требующие особого подхода. Впрочем, к благополучию всех обитателей четвёртой, Сфинксу не привыкать справляться с этими напастями.