как кошка с собакой

Он не хотел иметь проблем с Бакуго Кацуки. Сложность, пожалуй, заключалась в том, что генерал хотел иметь проблемы со всем миром и мнение Шото касательно конфликтов и их разрешения его интересовало в последнюю очередь. Если интересовало вообще. Так вот. Шото сбежал в даль от суеты, мудрецов, вечных препираний с отцом. Леса Авидья манили в свои ласковые объятья, как мать манит свое непутевое дитя. Непутёвый дитя в их семье был Тойя, но того больше привлекала холодная, жестокая бескрайняя Снежная и винить его за побег и капитальный уход от ответственности, семьи и себя самого Шото не собирался. В конечном счете, из них четверых он был не самым странным. Тодороки прикрывает глаза и откидывается спиной в мягкую траву. Где-то там далеко зарождается розовый рассвет и… Признаваться самому себе в этом стыдно и неловко, но сейчас, лежа на земле, смотря в высокую нежную высь он ощущает себя впервые на своем законном месте. Словно путник обошедший мир и наконец вернувшийся домой. Леса Авидья встречают его тихим шепотом родного первородного почти забытого языка единения с природой. Шото позволяет себе в полной мере утонуть и растворится в первых лучах солнца. Он наконец-то чувствует себя в своей тарелке. Академия душила его, сдавливала горло и топила потенциал в море тайн, бюрократии, никому ненужных правил и отцовском строгом говоре. — Ты должен, — наседал он, а Шото отстраненно думал, что нихрена никому не должен. И что зелень, молодая зелень, что выращивает профессор Каяма на подоконнике в этом году даст свои прочные прекрасные плоды. * Шото хочет сказать: — Вы мне не нравитесь. — Я вас не звал. И не разрешал переходить на «ты». — Вы крайне раздражающий тип. — Валите в свою пустыню и нечего отравлять своим токсичным характером мою среду обитания. Зоны увядания справляются с этим и без вашего присутствия. Только в слух высказать это не хочется, а гнать Бакуго ссаными тряпками со своего порога откровенно поздно. Поэтому Тодороки с привычным вежливым спокойствием интересуется: — Что на этот раз привело вас ко мне? — Ты идиота из себя не строй. Тебе не идет, — ноги у него длинные, подкаченные. Кожа тронута легким загаром, но не таким сильным, как у пустынников и выходцев из этого ужасного жаркого места. — Твоя научная деятельность незаконна, я уже молчу о твоих экспериментах и изучении зон. Так что тряпки в зубы и вали наконец к своему отцу, чтоб он прекратил делать мне мозг. О как. Интересно. Шото иронично высоко изгибает бровь и склоняет голову на бок. Словно генерал махаматра говорит с ним на ином языке. В какой-то степени так и есть. Мудрецы ходили вокруг да около, изводили своими речами и могли заставить мертвого заговорить лишь бы тот плясал под их дудку. Кацуки изначально был из другого теста. Или глины. Или песка. Это под каким углом смотреть. Ни один из них правильным точно не является. Он режет правду матку строго в лицо и смотрит злой песчаной псиной на мир вокруг. Про токсичный характер Шото рассуждает не просто так. — Нет, — коротко говорит он и захлопывает очередной фолиант посвященный травам. — Я выпускник Академии. Произнес речь, все сделал по правилам и только в моей компетенции факт того чем я хочу и буду заниматься. А моему отцу передайте, что он, ради разнообразия, может явиться лично или ответить на пару моих вопросов о нашем Архонте в письмах. Второй вариант предпочтительнее. Только Шото знает точно, отец в глушь не явится, а продолжит посылать безбожную кучу народа. Секретарей, бывших сокурсников, генералов, как в данном случае. Тодороки прижимает уши к голове и воинственно машет хвостом из стороны в сторону. Он чувствует, как мелкие волоски встают дыбом и как весь его организм буквально готов к бою, но… Отрывистый лающий смех становится ему ответом. — Сам передашь ему. В груди Шото разливается странное неясное тепло. * Их знакомство задалось с самого начала возможно в этом виноват был отец, а может характер Бакуго. От части все вместе. — Слышь, ты, драный двумордый кошак… Закончить гневную тираду у генерала не выходит. Шото педантично его поправляет. — Камышовый кот. — Чего блять? — в алых глазах столько недоумения, что это почти смешно. — Мои дальние предки произошли от камышовых котов, — спокойно продолжает Тодороки. — Так что точнее будет называть меня так, если хотите указать на мое не совсем человеческое происхождение, генерал махаматра. По лицу Кацуки можно было понять, что стеб и откровенное игнорирование рациональной части их беседы он уловил и сдаваться просто так не собирается. — Думаешь легко от меня отделаешься, Полудурок? — с максимально ироничным оскалом интересуется он. — Хочешь меня, как и остальных нахер послать? Ну с остальными работало, по факту. Мало кто выносил занудничество Шото в купе с его пассивной агрессией, приправленной снисходительностью размером с падший Каэнри’ах. Бакуго своим природным сволочизмом явно имел иммунитет ко всему этому. И вот они здесь. В домике на дереве, что был отдан местными жителями Тодороки в знак доброй воли после того, как он показал, что можно бороться с зонами увядания. Шото задумчиво мотает хвостом из стороны в сторону и рассеяно скользит взглядом по записям о грибах, что нашел в восточной части лесов. Этот фарс пора заканчивать. — Хочу, — честно произносит он. — Но не могу. А сейчас, я вынужден прервать наш вежливый диалог. Меня ждет лесной патруль. Перехватить лук и легко и грациозно шагнуть с дерева вниз, получается неплохим уходом от тяжелого разговора. Вот таким образом заканчивалось большинство их относительно конструктивных диалогов. * Ему столько говорили о Кацуки Бакуго, что, когда тот постучал в его дверь, Шото по крайней мере ожидал увидеть злую гончую псину, что перегрызет ему глотку на первой стадии приветствия. Глотку ему никто перегрызать не собирался. Какая ирония. В нос ударил запах зноя, песка, древности и крови. Запах борьбы, запах чего-то настолько же дикого, как и лес, но более жестокого. Пустыня пахла койотами и несдержанностью. И все это мало вязалось с образом выпускника Академии. Генерал махаматра был соткан из мифов, а по факту оказался обыкновенным злобным шакалом. На первый взгляд. В нем не было надменности мудрецов и их заскорузлых взглядов. Он шел своей дорогой, при этом не нарушая ни одно из правил. Он был ребенком пустыни, науки, бойни и песка. Возможно, это стало ключевыми факторами почему Шото не смог послать его в тот первый раз, так же как посылал всех остальных кого отец подсылал к нему в слепой вере на то, что сыночка-корзиночка вернется в родные пенаты и возьмётся за ум. Шото искренне считал, что за ум он уже взялся, а отцу стоит прекратить лезть не в свои дела. Тодороки вдыхает аромат и… Пахнет от его гостя, обыкновенной псиной. Где-то высоко и очень далеко над ними смеется вся Семерка. Генерал скалится в своей неповторимой манере и перешагивает порог домика и ведет носом, натурально принюхиваясь. Взгляд алых глаз задерживается на ушах и хвосте самого Тодороки. О Селестия, дай ему сил. * Мягкие шаги, тяжелый вздох и аромат недавней битвы. От него не пахнет талым снегом, а только пыльцой и травами, что растут близ порта. Шото прижимает уши к голове готовясь к тому, что тяжелая ладонь, затянутая в толстую кожаную перчатку с минуты на минуту опустится ему на голову. Вместо этого… его обнюхивают. — Ты пахнешь псиной, — заинтересованно выдает хриплый родной голос. Желание закатить глаза и уйти от разговора по привычке спрыгнув с дерева появляется моментально. Проблема в том, что он лежит на земле, бежать некуда, да и если так посудить, не от кого… Электро плессеник у кромки воды исполняет брачный танец во имя своей новой возлюбленной гидро. — А ты кровью, но я же не жалуюсь? — Шото не глядя отмахивается и продолжает напряженно следить за образовывающимся семейством. — И будь, пожалуйста, потише. Я изучаю. Не надо оборачиваться для того, чтобы понять, что Тойя (не зови меня так, мое имя Даби) закатил глаза аж до Инадзумы. Он молча ложится рядом, беспардонно и расслабленно закидывает руки за голову и чуть сдвигает маску с лица на бок. По мнению Шото подобное ношение маски не эффективно. Если бы она скрывала нижнюю часть лица, толку было бы гораздо больше. Только мнение младших братьев никого не интересует. — Если эта стайка летающих грибов, удачный ребенок, предмет твоего изучения, то вынужден согласиться с отцом. Лес удручающе влияет на твой мозг. Шото кидает в него сноп искр, Даби в ответ тоже. Если кратко, то наблюдение за плесенниками стало провальным с момента появления брата на горизонте. Стоило сворачивать свою деятельность, как только он услышал шаги за спиной. Они валяются в мягкой зеленой траве, имитируют нечто среднее между братской дракой и кошачьей возней. На второе это похоже больше. С Даби они не дерутся по серьезному уже больше пяти лет и можно назвать это восхитительным прогрессом в их семейных отношениях. При учете того, что брат отказался от данного ему при рождении имени и уехал к Царице под бок… а не важно. Так вот… — Это был симбиоз гидро и электро. И я наблюдал за ними три дня, — устало бормочет Шото смотря в бескрайнее небо Сумеру. Над головой вьются мелкие пестрые птички, что живут на севере лесов и питаются останками себе подобных. — Ты хоть представляешь какой у них может получится выводок? Даби рядом наигранно раздраженно цокает языком. Его форма Фатуи вся в зеленых пятнах от травы, ещё немного в пыльце сумерской розы. Тодороки стирает жёлтый след со здорового участка кожи на чужой щеке. Брат расплывается в довольной улыбке и трется головой о руку Шото. — Размножение и чьи-то выводки меня интересуют только в случае если это касается меня, — полностью снимая маску, информирует Даби. — Не хочешь спросить зачем я приехал? Шото отстраненно прокручивает в голове все что слышал о том, что происходит в рядах Фатуи. — Мне поздравить тебя с повышением до девятого предвестника или пособолезновать утрате коллеги по цеху? Даби запрокидывает голову назад хохоча, словно безумец и от этого заразительного смеха абсолютно глупая улыбка расцветает на лице Шото. * Половицы скрипят под тяжелыми сапогами. Хочется уточнить, а не жарко ли бегать по всему Сумеру, в полном обмундировании, состоящем из таких сапог, перчаток и чертового сюртука, под весом которого можно сдохнуть. Шото ведет голыми плечами и в пол уха слушает болтовню брата, попутно пытаясь следить за тем, чтобы тот ничего не украл. Но попытка провальная. С самого начала. -… сердце Анемо Архонта. Тодороки моргает. Раз. Два. Ничего не меняется. Его брат продолжает расхаживать по лесному дому и заглядывать во все банки и склянки. — Положи баночку на место. Там галлюциногенные грибы, — хвост раздраженно дергается из стороны в сторону. — И что там было про сердце? — Я украл сердце бога, — пряча баночку в карман безразмерного сюртука, повторяет Даби. — Почему у тебя такое сложное лицо? Действительно, наверное, так мало причин… Можно даже составить из них список в алфавитном порядке. — Я подумал, что ты действительно вырезал богу сердце и хотел попросить принести мне кусочек его био-материала, на изучение, — на лице брата отражается столько непередаваемых эмоций и… Вот эта вот ехидная ухмылка не способствует ни одной приличной и здоровой мысли. — Нет! Я передумал. Зная тебя и твои способности ты принесешь мне… — Могу достать сперму бывшего божества, тебе на изучение, — заваливаясь на хлипкую кровать резюмирует предвестник. — Если устроит. С органами напряженка, он мне все-таки нравится. Часть Шото хочет знать подробности, часть… смотрит на Даби и не уверена, готова ли их услышать. — Слюна вполне подойдет, — рассеяно откликается он. — И верни грибы на место. Какое смелое предположение, что его кто-то слушает. * В какой-то момент начинает складываться ощущение, что произошел капитальный сбой в матрице и всех неожиданно потянуло в леса. Иначе Шото не может объяснить эти хронические паломничества к нему. Это начиная от новых несчастных гоняемых отцом туда-сюда, заканчивая местными жителями и… Генералом собственной персоны. Кацуки появляется раза два в неделю, словно нанятой. От него все еще пахнет боем, не таким кровавым, как от Даби. У Кацуки внутренняя бойня с самим собою, мудрецами и пустыней за одно. Ребенок золотистых песков и жаркого зноя. Он смотрится до смешного инородно среди буйства зелени и красок. — Два глаза бога, — ну началось. — Золотая ложка в жопе, положение отца. А ты сидишь по колено в болоте и изучаешь сказки. — Во-первых, не сказки, — мягко поправляет его Шото. — Аранары не выдумка, а часть здоровой экосистемы леса, помощники, тайна, что интересно изучать… Бакуго фыркает и натурально тявкает. — Мне-то по ушам ездить не надо, — он усаживается на мягкую землю рядышком и шумно тянет воздух носом. — Ты не настолько ёбнутый чтобы в это верить. — Разочаровать вас? — иронично хмыкает Шото и ловит пальцами чужой подбородок и поворачивает голову генерала чуть левее. — Принюхайтесь. Запах не характерен для данной местности, так не пахнет ни одно животное. Я молчу о следах… Раскройте глаза, генерал, леса Авидья куда удивительнее, чем кажется на первый взгляд. Кацуки чихает, трет нос тыльной стороной ладони. Ветер уносит с собою легкие нотки чужеродного запаха, а генерал напрягается на манер снежной борзой. Того и смотри, кинется по следу. Шото заправляет жесткую светлую прядь волос за ухо Бакуго. Ему даже нравится наблюдать за чужой реакцией. От желания бежать, охотится и загнать добычу в угол, до возвращения человеческой части сознания. Он плотно сжимает челюсть и тихо угрожающе рычит, разве что зубы не показывает. — Все равно ты странный, — резко дергая головой и уходя от прикосновения, ворчит он. — И хватит «вы-кать». Бесишь. Он намеренно и откровенно пялится на ожог. Возможно, думает, что это может смутить. А может, что-то еще. Это забавно, потому что Тодороки не считает шрам чем-то зазорным или противным. Лишь досадное напоминание. Он привык к излишнему вниманию, привык к детям, что живут в небольших лесных поселениях, что вечно пялятся на него и интересуются, а можно ли потрогать. Тут вопрос скорее в том, интересуются ли они касательно ушей, хвоста или непосредственно шрама, но это дело вторичное. Шото перехватывает чужую горячую ладонь и устраивает ее прямиком на своем ожоге. — Если тебе интересно, — склоняя голову на бок, поясняет он. — Дети часто просят потрогать лицо. Вот я и подума… — Индюк тоже думал, Двумордый, — злобы в чужом голосе не наблюдается, лишь привычное раздражение. Генерал хмыкает и обводит по контуру покрасневшую, сморщившуюся кожу. — Всем подряд себя потрогать даешь? — Только тем, кто нравится, — идя ва-банк припечатывает Тодороки, поправляя лук. И на добивку. — Это касается не только шрама. Генерал махаматра смотрит на него, как на конченного психа, прежде чем позволяет тонким обветренным губам растянуться в абсолютно диком оскале. Не привычно агрессивном, нет. В этом жесте, откровенно собачьем, есть нечто радостное. Светлый пушистый хвост забавно машет туда-сюда по земле. — Твой папаша недооценивает тебя, Двумордый. Шото готов присягнуть у статуи Архонта, что только что видел маленькое странное существо, что скрылось от его взора за ближайшим дубом. Но так ли это важно сейчас? * Он хочет спросить: — Разве у тебя нет других дел? — Ты ходишь ко мне, как околдованный. Не боишься, что по Академии поползут слухи? — Кацуки? Генерал? Вместо этого, Тодороки молча распахивает двери дома на дереве, кратко объясняет куда идет и интересуется: — Не хочешь со мной? Высоко поднятые уши дергаются. Мягкий золотистый цвет песков ему так идет… — Я иду только для того, чтобы твоя жопа не пострадала, уяснил, Двумордый? Тодороки хмыкает и забирает колчан со стрелами из маленькой прихожей. Мягко звенит музыка ветра при входе в дом, а ласковый летний ветер треплет волосы. Что ж, это тоже можно назвать признанием в заинтересованности. Тодороки бережно подкладывает в костер своих зарождающихся чувств еще немного хвороста. * Увядание влияет на него не так сильно, как на генерала, чем глубже они идут в зону, тем беспокойнее и тревожнее на душе. Мерзкие кошки скребут грудную клетку. Отвратительный звук и не менее пугающее ощущение. Шото оглядывается, вслушивается в грубое ворчание. — Необходимо найти источник в этой части, — в сотый по счету раз повторяет он, облизывая губы. Смутное ощущение скорого несчастья никак не покидает его. А может это все увядание, так плохо на него влияет? — Если ты повторишь это еще раз, я сломаю твой нос, Двуликий кошатник, — зло упираясь кончиком копья ему в грудь, предупреждает генерал. Он непривычно бледен, под глазами мешки и все нутро Тодороки буквально вопит, что Бакуго нужно отсюда уводить. Только послушает ли он и получится ли это сделать, не навредив никому в процессе, вопрос на засыпку. — Вероятнее всего нам в ту… Договорить он не успевает. Звук падающего на землю тела говорит лишь о том, что идти сюда не одному было отвратительной идеей. * Он зло сверкает взглядом из-под небрежно торчащих жестких волос и натурально рычит, стоит Шото поднести к его губам ложку с супом. Возможно, сейчас он начинает понимать Тойю, который ненавидел возиться с ним (да и с Фуюми с Нацуо), когда они заболевали. Заставить поесть болеющего с дрянным характером задача изначально непростая. Заставить съесть хоть пару ложек супа Кацуки — задача со звездочкой. — Тебе нужно восстановить силы, для этого нужна еда. — Поднесешь ко мне тарелку еще ближе и я опрокину ее тебе на голову блять! Хорош. Мне не пять лет, я могу о себе позаботиться, — Бакуго приподнимается с кровати и упрямо свешивает босые ноги на пол. Да простит его Семерка! — Кацуки! — это больше шипение, чем слова. Шото сильно упирается рукой в чужую грудь и угрожающе, на грани слышимости, медленно произносит. — Один шаг, по направлению к выходу отсюда, без должной помощи, и я привяжу тебя лианами к этой постели до полного выздоровления и любой совет мудрецов оправдает мои действия, поскольку ты наносишь ущерб собственному здоровью. Тарелка все-таки отправляется ему на голову. Спасибо, что без взрыва, как это порою бывает в присутствие генерала. Тодороки устало вытирает лицо и снимает с волос лапшу. Первые мгновение. Улыбка Кацуки кажется победной, ровно до того момента, как Тодороки буквально опрокидывает его обратно в постель и заламывает руки. Короткая возня на скрипучей койке, злое шипение и рычание. Когти в придачу, хвост обвивающий мускулистые ноги и… Шото обнаруживает себя злого и запыхавшегося, сидящим на чужих бедрах и удерживающего Бакуго от дальнейших глупых действий. Чужие высокие острые уши опасно прижаты к голове, а сам Кацуки буквально щерится, готовый наброситься. Но, не делающий этого. Слишком слаб, устал и вымотан этим днем и зоной увядание. От благовоний ему стало легче, но нужно полное восстановление сил. — Лежи, Бездна тебя раздери, смирно. Иначе накачаю снотворным, — прежде, чем этот печально известный рот успеет пригрозить ему чем-то в ответ, Шото прибегает к самой тупой и низкой угрозе. — И если что, Совет будет на моей стороне из-за отца. Так что… никаких глупостей. Бакуго рычит и щелкает зубами, вскидываясь всем телом. — Да понял я блять! Слезь уже. Дышать из-за тебя нормально невозможно. Шото шумно сглатывает и автоматически зачесывает мокрую прядь назад. Бакуго под ним все еще злой, взмокший, бледный, с растрепавшимися волосами и с нездоровым румянцем на щеках. И выглядит эта картина слишком двусмысленно, при учете того, в какой позе сам Тодороки продолжает находится. Блять. Алые глаза недобро сверкают в полумраке. Есть даже смутное ощущение, что генерал забрался к нему под кожу, прямо в голову и прочел все глупые извращенские мысли. Уголок губ его дергается в острой насмешке. — Даже не думай, Двумордый, — оскал-улыбка и наглый прищур в комплекте. — Ты сверху не будешь. — Поправься для начала, — не узнавая собственный голос, парирует Шото. — А дальше посмотрим. * Ему стоило остановится или заткнуть, или сделать что угодно, что делают здоровые и адекватные люди, но… Шото не считает себя таковым. Даби обожает повторять, что иной раз, он как дикое зверье прет до своей цели, пока не случится что-то плохое. Или хорошее. Или хоть что-нибудь. Поэтому в начале года Шото собрал вещи и уехал в леса. Поэтому занялся изучением зон увядания, поэтому позволил себе столкнуться с генералом, поэтому впустил брата и его сумасшедшие идеи и истории слишком близко к сердцу. Поэтому, сейчас он здесь, обвивает чужую лодыжку хвостом и чуть ли не мурлычет от переизбытка чувств. Дом на дереве, считай проходной двор весь день, только ночью в него никто не заявляется, но вот тебе на, еще один запрет рухнул, а Шото… Шото трясет цветной челкой и льнет к Бакуго словно путник к воде, после долгого путешествия по пустыни. (странные ассоциации. Особенно рядом с таким человеком.) Чужие мозолистые пальцы мягко оттягивают голову Тодороки назад, заставляя обнажить шею в покорном жесте. Звериная часть пребывает в легком шоке и полном ужасе от подобного, но… Сам Шото чувствует себя свободным. Спокойным. В своей тарелке. Расслабленным. Ему хочется покорно опуститься на колени, хочется растаять в этих грубых руках, и он совсем не против быть снизу в их первый раз. Он рефлекторно мурчит, прикрывая глаза и потирается головой о бедро, наслаждаясь звуком сбившегося дыхания Кацуки. Он прикусывает выступающую бедренную косточку сквозь ткань его одежд, хватка в волосах усиливается. Хриплый после долгого молчания голос с издевкой интересуется. — Это мне за пролитый на твою голову суп отместочка, а, Двумордый? — За суп, — мурлыча и перекатывая слова, словно льдинку на языке, откликается Шото. — Я планирую изводить тебя, пока ты сам не взвоешь и не трахнешь меня. Бакуго ловит его пальцами за подбородок и заставляет смотреть в глаза. Те сияют словно два рубина подсвеченные сверхъестественным пламенем изнутри. Поистине, магическое зрелище. — Долго же тебе придется для этого стараться, — звучит слишком надменно, и слишком как вызов. Шото негромко мяукает и стягивает с чужих крепких бедер немногочисленные одежды. * Он задыхается, сжимается вокруг толстого, увитого венками ствола и чувствует, как вязкая теплая слюна стекает по подбородку. Звуки, слетающие с губ Кацуки с каждой минутой все больше и больше напоминают нечто собачье, шакалье, чем нечто человеческое и членораздельное. — Блять, — самое понятное из всего вороха его слов на данный момент. Большая рука накрывает горло Тодороки и чуть сдавливает его при очередном толчке. Глаза Бакуго темные от грязного порочного желания. Он рычит и далеко не угрожающе… — На четвереньки. Быстро. Его поплывшее во всех планах сознание понимает, что от него требуют не сразу, медленно, сонно… но из них двоих у генерала терпения явно меньше. Он опрокидывает Тодороки на пол, сам стягивает штаны и ругаясь ищет под рукой склянку с маслом или хотя бы эссенцию слайма. — Не надо, — глухо бормочет Шото соблазнительно прогибаясь в спине и выставляя всего себя на показ. — Я уже… Смазки хватит. Он боится оборачиваться, не зная с каким взглядом столкнется и даже не хочет представлять, как выглядит со стороны. С оттопыренной задницей, поблескивающей, влажной дырочкой входа, с тяжелым возбужденным членом, что покачивается между ног и… хвостом, что гордо поднят трубой. Бери — не хочу. Такой откровенный и открытый. Кацуки за его спиной бессильно рычит и разводит ягодицы в сторону. * Утро встречает его (их, ну же) слишком громким стуком в дверь. Шото морщится и сворачивается в углу кровати, предусмотрительно прикрывая уши подушкой, что б не слышать чужих возгласов. Говор явно жителей столицы, а не местных. Очередные засланцы от папочки… Боль в пояснице и мелкие засосы на руках и коленях напоминают о приятной ночи. Тодороки дает себе еще пару минут беззаботно полежать прежде, чем поднять с кровати и с привычным вежливым оскалом, пойти посылать незваных гостей куда подальше. Под боком сонно и зло порыкивает Кацуки. В голове Шото рождается глупая, не этичная идея, которая в теории может отпугнуть от него всех страждущих поговорить от отца, на ближайший год, а то и больше. Генерал махматра рядом сонно приоткрывает один глаз и оборачивается на источник шума…