youth hurts

Beomgyu: Tuesday, 12.03.19

      Слышал где-то, что, когда на мосту стоишь, отчаянно борясь с желанием вниз сорваться, все проблемы твои вдруг начинают казаться ничтожными и решаемыми вполне. Все, кроме одной: той, что на самом деле тебя к мосту привела.       Я вытянул из пачки последнюю сигарету, но, поняв, что «огнева» не взял с собой, сломал ту пополам и выкинул в воду, не глядя. От воспоминания о том, с какой опаской никотиновые палочки просил купить случайных прохожих, невольно рассмеялся. Со стороны это выглядело, очевидно, до крайности нелепо: сидеть на краю моста с пустым картонным коробком в руках и смеяться во весь голос так, что, вероятно, слышно было на другом конце улицы, но я понимал, что во время, когда дневные жители по домам в кругу семьи почуют, никто действа странного и не заметил бы. Людям нет дела до того, что перед носом творится до тех пор, пока это не коснётся их лично. — Из какого места растут уши у этих «экспертов»? — Я вцепился одной рукой в перекладину, испугавшись звука, раздавшегося откуда-то из-за спины. — Такой сочный тенорино упустили.       Молодой человек (едва ли намного меня старше, но вряд ли школьник), остановившийся в нескольких метрах, скрестил ладони на лямке, перекинутого через одно плечо, рюкзака. Не знаю, как в голову тому пришла мысль сочетать косуху с набором крупной вязки из шарфа с повязкой на голову нежно розового цвета, но, про себя отметил, что на этом конкретном человеке комбинация смотрелась скорее необычно, чем нелепо. Я едва ли мог разглядеть его чётко из-за плохого освещения (вероятно, глазную линзу в истерике рукой задел), но в том, как его тусклые, ломкие, очевидно, от бесконечных осветлений, волосы неровными прядями падали на щёки, иррациональной безмятежности тона, было что-то по-настоящему жуткое. Голова закружилась. — Мне неловко говорить это, сонбэ, потому, что ты, очевидно, меня хорошо запомнил на одном из прослушиваний, но, я вижу тебя впервые в жизни, поэтому твои слова меня пугают. — Тому, на сколько спокойно прозвучал собственный голос, удивиться я не успел, понимающий кивок получив в ответ сразу же. — О… BigHit. Я пришёл друга поддержать ну… и школу чтобы прогулять повод был. Но вообще больше друга поддержать, да, — заверил тот как-то рвано очень, убеждая в правдивости сказанного скорее, кажется, себя. — Меня, правда, тоже случайно затянули. Я рэп партию зачитал их текста, который лет в тринадцать написал, по приколу чисто. Сказали потом, что прошёл, но я отказался: не для меня все эти танцы-пляски, нервотрёпка из-за чужого мнения, не понимаю я этого. Ещё и с другом рассорился так, что тот до конца учебного года говорить со мной не желал; его не взяли, но не в этом суть, — выражение, промелькнувшее в глазах его в тот момент, мне совсем не понравилось. — Я тоже люблю After School: фигуры у них классные очень, ноги Пак Су А заслуживают всех благ. — Я постарался сходу вспомнить то, зачем выбрал песню распавшейся несколько лет назад девичьей группы, обладавшей репутацией не самой серьёзной, а потому не сразу заметил то, что собеседник подошёл вплотную и уселся на перекладину, начав раскачиваться так, что из нас двоих первым вниз сорвался бы явно не я. — Твои, кстати, тоже, — добавил тот совершенно будничным тоном, в наличии зеркала и отсутствии проблем с самооценкой у меня, очевидно, не сомневаясь. — Слушать After School, в отличие от большинства девичьих групп, возможно. Уши не вянут: продюсерская команда знает меру в звуковых эффектах, ритм зажигательный… у BANG! в особенности. — Это прослушивание было пятым за неделю, и последним. Я уже не верил, что возьмут. Плюнул и спел первое, что в голову пришло. Членов жюри, однако, выбор композиции явно не впечатлил.       Мимо на небольшой скорости проехала жёлтая машина такси. Свет от фар упал на лицо собеседника (инстинктивно голову опустившего), что дало мне возможность черты его лица всё же рассмотреть.       Это был обладатель той хрупкой не вычурной привлекательности, что присуща некоторому проценту достаточно успешных манекенщиков. Люди такого типа, путь часто обделены выраженной уникальностью, способны выглядеть уместно в любом образе, который бы на себя примеряли. Я словил себя на мысли, что почти уверен в том, что человек этот способностью своей в любую роль вживаться пользоваться, очевидно, умеет. Должен был бы испугаться, но усмехнулся как-то слишком нервно, чего последний, казалось бы, даже не заметил, продолжив диалог, как только машина скрылась из виду: — Меня вот впечатлил. Думаю, что такое амплуа, лёгкое и откровенно попсовое, имею в виду, не дерзкое, без напускной крутости; то, чего действительно не хватает парням-айдолам. Это необычно, смело и подходит тембру твоего голоса. Я не знал, как конкретно ты выглядишь и оказался у двери относительно случайно, но первым, о чём подумал, было: «Вау, интересно услышать, как этот парень будет стонать».       Я поперхнулся слюной, и, пытаясь переварить фразу, собеседником брошенную небрежно очень, ладонями вцепился в металлическую поверхность перила так, что указательным пальцем о неровность покрытия порезался. Руку одёрнул и потянул в рот инстинктивно, смочив рану слюной. Решил всё же переспросить, очень сильно понадеявшись на то, что суть слов не так интерпретировал или, что в интонации, с которой те произнесены были, шуточного оттенка просто не уловил (встретить извращенца-насильника на безлюдной улице ночью тому, кого дома не ждёт никто, жутковато вдвойне): — Прошу прощения? — Нет, я люблю девушек. Правда люблю, даже очень: девушки прекрасны, невероятны, милы, от них вкусно пахнет. Но серьёзно, этот писк фальцетный с громкостью ультразвука…ты же понимаешь о чём я? Ну… чисто по-мужски? Это совсем не красиво, я крайне чувствителен к подобному, мне не нравится. Даже гетеро порнуху со звуком не посмотришь, писк мерзкий всё желание на нет сводит. Но твой голос, — он замолчал на несколько секунд, по всей видимости, формулируя мысль наиболее ёмко, — клянусь, рай звучал бы именно так. Ты почему, кстати, на мосте сидишь, смеёшься крипово, ещё и куривом хорошим раскидываешься? Спрыгнуть решил? Я тоже хотел когда-то, попробовал даже, но не вышло, прохожие скорую вызвали, — тот опустил голову чуть вбок и прикрыт губы рукой, едва сдерживая поток смеха. — Сонбэ, я понимаю, что тебе, вероятно, весело очень, но, пожалуйста, не говори о чём-то в этом роде с такой лёгкостью, будто решение руки на себя наложить совершенно ничего не значит. Говорить о подобном в шутку очень низко даже для пьяного или… на умалишённого ты, честно говоря, похоже не совсем.       Собеседник приподнял брови в несколько обиженном жесте. Я дал себе мысленную пощёчину за то, что фразу выпалил, не подумав прежде, потому, что тот, кажется, хотя и выглядел беспечно, в признании своём неожиданном был вполне серьёзен. В голове сам собой промелькнул вопрос, кого из нас двоих действительно стоило бы упрекнуть в несерьёзном отношении к чужим чувствам и за слова свои же мне стало как-то совестно. — Бытует мнение, мол, если человек открыто заявляет о своём нежелании жить, тот попросту внимания жаждет и едва ли что с собой сделает на самом деле. Физического вреда я себе намеренно не причинял, кажется, никогда. — Мужчина, разговаривавший до того в крайне хаотичной манере, меняя громкость голоса едва ли ни каждое предложение, тон свой выровнял моментально. В том, какую спокойную серьёзность его речь приобрела, чувствовалось подобие невесть-откуда появившегося внутреннего стержня. Это действительно поражало: как кто-то может измениться едва ли ни за доли секунды. — То есть... я не вижу в этом смысла. Я не настолько беззаботно живу, чтобы дополнительные неприятности себе создавать и мазохистом считать себя тоже не привык. Причина, по которой я хочу умереть, в том, что мне наскучило страдать, не имея на то весомых причин и оправданий. Надоело строить из себя жертву обстоятельств, но иначе существовать я не умею и научиться смогу вряд ли, поэтому, предпочёл бы существование сие прервать, — судя по всему, исчерпав свой лимит серьёзности, тот снова приобрёл бездумное выражение и продолжил привычно громким слегка прерывистым голосом. — Прыгать для этого с «Моста Жизни» мне, правда, сейчас чрезмерно драматичным и не слишком оригинальным кажется. Двадцать семь самоубийц в Сеуле из тысячи выбирают этот способ, и ну… ирония себя исчерпала уже.       Молодой человек вытянул из рюкзака портсигар и зажигалку. Протянул мне, но, получив отрицательный кивок в ответ (покрывать лёгкие слоем смолы не хотелось в тот момент совсем), убрал в карман косухи, оказавшийся слишком маленьким, чтобы вместить в себя металлическую ёмкость семь на девять. То, с каким лицом собеседник, отказываясь принимать победу бегунка в этой битве, несколько десятков секунд пытался застегнуть змейку до конца, показалось мне слегка забавным, но по-своему очаровательным.       Когда тот поднял голову (таки позор поражения своего признав), губы он скривил в жесте ни то презрения, ни то отвращения не скрываемого в той степени, что мысль о возможности в воду кинуться в голову ко мне тут же вернулась. Я дотронулся до лица, пытаясь понять, что вызвало в человеке напротив столь бурную реакцию. Как-то окончательно не по себе и обидно даже стало, потому уточнил, скорее, чтобы неловкость, в воздухе повисшую, развеять: — Так плохо выгляжу что ли? — У тебя кожа классная. Представил, как выглядеть будет, когда труп из реки вытянут. И, в целом, симпотяжкой ты у мамы с папой вышел: аккуратные пропорции, веко полторашное… настоящий удар по генетическому фонду страны, — тот сглотнул слюну, и отвёл глаза вбок, обдумывая гипотезу, суть которой застряла где-то на языке его, так и оставшись неозвученой прежде, чем продолжить,— хотя, таким, как мы, наверное, запретить бы законом размножаться. Слишком жестоко со стороны того, кто о самом себе позаботиться не может, но точно знает, что жизнь обычного смертного от книжных грёз далека очень, обрекать другого человека на те же страдания, в которых живёт сам. — Он сощурился, прикусил щёку изнутри и поправил двумя руками повязку, сползшую с линии роста волос на середину лба. — Нет, с моста прыгнуть – определённо не подходящий вариант. Все эти гематомы, полуразложившееся тело… из тебя мог бы выйти куда более симпатичный труп, если, скажем, вскроешься или передоз словишь медикаментов каких… не так надёжно, конечно, но, разве хочешь, чтобы тебя в закрытом гробу хоронили? Если уж умирать в расцвете сил, то лично я хотел бы быть тем покойником, о котором патологоанатом подумал бы нечто в духе: «Как же так, молодой совсем». Трупорезам то, на самом деле, фиолетово, но, подобные мысли всё равно эго тешат: что твоя смерть в глобальном смысле хоть немного значимой быть может, что кому-то станет, хотя бы на секунду, жаль. Кстати — собеседник перевёл взгляд на электронный часы на руке, всполошился слегка и спрыгнул на асфальт по ту сторону ограждения,— может, обсудим темы жизни и смерти в круглосуточном, на том конце моста, раз уж мы всё равно так мило разболтались? Честно говоря, я должен был открыть смену минут десять назад, а ещё мне что-то резко приспичило выпить бананового молока из просрочки. Умереть сегодня мы ещё успеем.

***

      Чхве Ёнджун (по крайней мере, на, прикреплённом к форменной жилетке, бейдже от руки было выведенно именно это) поставил на импровизированный «стол» из нескольких картонных коробок две жёлтые бутылки Binggrae и плюхнулся на пол с совершенно непроницаемым выражением лица, своему сменщику, видимо, бесконечно доверяя.       Его примеру я последовал в большей степени для того, чтобы об абсурдности происходящего не думать, чем доверие сие разделяя (в конечном итоге, то, в чистой ли одежде умирать, принципиально важно уже не было). Мельком осмотрел помещение, освещённое как-то не очень ярко для тёмного времени суток, но ничего необычного, выходящего за рамки ожидаемого (помимо явных проблем с лампой) во внутреннем убранстве я не заметил.       Этот мини-маркет был одним из сотен тысяч таких же безликих пассажей с неоновыми вывесками, картонными будто и существующими исключительно в качестве декораций. Единственным фрагментом, отчётливо не вписывающимся в общую картину, оставался напротив сидящий человек, как-то слишком активно, для кого-то молчащего, жестикулирующий. Я запоздало подумал, что тот мог бы накуренным быть, но предположение это отмёл: запах марихуаны перекрыть не просто, не узнать – постараться бы; проблем с координацией молодой человек не испытывал явно и, в целом, не смотря на некоторый эпатаж поведения, представлялся мыслящим вполне трезво. Я предпочёл бы думать, что безобидного чудика встретил. — Говорят, самая распространённая фамилия в Южной Корее, это Ким, но мне от чего-то сплошь и рядом Чхве видятся, — я кивнул в сторону бейджа с именем, на одежде случайного компаньона. — Но, возможно, я просто на однофамильцев внимание обращаю чаще.       Тот не сразу понял, о чём речь, будучи, видимо, слишком увлечённым изучением состава молока (с лицом кого-то, значение длинных нечитаемых слов латиницей действительно понимающего). Он улыбнулся как-то виновато даже, когда поднял глаза, но, имени моего, хотя ситуация располагала к этому, так и не спросил.       Я сделал глоток молока, полученного уже открытым, и поморщился слегка от вкуса его приторно сладкого. Человек напротив в ответ на жест этот захихикал и бутылку свою, опустевшую, на пол поставил. Мне на секунду показалось, что тот кивнул чему-то в своей голове, но значения тому я не предал, продолжив: — Ты здесь на постоянной основе работаешь, сонбэ? — Ну да, мне же нужно заполнить чем-то время, свободное от сна и мрачных мыслей о тщетности бытия и своей потенциально скорой кончине с тех пор, как из Сеульского Национального отчислился полгода назад. — Недоумение, вызванное этой фразой, видимо, на лице моём читалось явно потому, что тот ухмыльнулся и продолжили, опустив голову чуть на бок. — И не смотри на меня так осуждающе-раздражённо. Под натиском твоей энергетики жалеть начинаю, хотя решение обдуманным было. Сам отчислился, не в академических долгах дело, никто меня не выгонял. Поучился семестр и понял, что неудачником себя следующие три года чувствовать буду, если на это время своё потрачу. Студент из меня прилежностью не блещущий вышел. Хотя тот факт, что выбрал я специальность, предполагающую изучение высшей математики, наверное, указывает на то, что умом я тоже не блещу, — рассмеялся он коротко прежде, чем продолжить. — Всё же, вернёмся к тому моменту, когда ты решил, что сигануть в реку Хан это именно то, чем тебе заняться стоит и почему. — Молодой человек сглотнул слюну, скопившуюся во рту из-за слишком долгой непрерывной речи, оттолкнул пустую бутылку, упавшую, куда-то в угол. — Я понимаю, что таким нельзя давить, на малознакомого человека, тем более, но… не знаю, я скорее вслушивался, не всматривался, при первой встрече. И всё же, не думаю, что ты выглядишь сейчас более побитым жизнью, чем тогда. То есть… ты высокий стройный парень с классным тембром голоса и симпатичной, очевидно от природы, мордашкой. Мне интересно узнать твой повод не жить потому, что я думаю, что подобное действительно важно: людям необходимо разговаривать словами через рот, чтобы иметь возможность понять не только друг друга, но и самих себя. — Я хорош в математике. Этот предмет мне всегда легко давался: есть заготовленный алгоритм, иногда сложный, но существует хотя бы и ну… в конечном итоге, ответ проверить можно, калькулятором воспользовавшись. Это проще, чем, например, идею литературного произведения выделить или… строить отношения с людьми. — Собеседник вскинул брови, с утверждением моим, видимо, будучи не до конца согласным, однако, перебивать он не стал. — Ты можешь убедиться наверняка, в том, что не облажался прежде, чем менять что-то станет слишком поздно. Цифры предсказуемы, и мне направится это. — Я замолчал, обдумывая то, действительно ли стоит открываться кому-то едва знакомому. Но, возможно, из-за эффекта попутчика, некомфортно себя не чувствовал, потому, речь продолжил. — Но… на самом деле, ты первый человек за последние несколько месяцев, с которым я не о школе говорю. Я в выпускном классе, но, так получилось, что в Сеуле живу один. Родители звонят из Тэгу каждый день исправно, но их больше волнуют мои академические успехи и отсутствие бытовых проблем, чем я сам? То есть, как личность, мои тревоги. Я понимал, что друзей в Сеуле мне завести сложно будет, на последнем году старшей школы из другого конца страны переведясь: у всех есть своя компания, в которой новичкам не место, но я не ожидал, что всё вот так обернётся. Не думал, что в большом городе чувствовать себя буду едва ли ни самым одиноким человеком на Земле. Да, могло бы быть хуже: меня начали бы травить на словах, избивать… быть «невидимкой» не так уж плохо в сравнении с чем-то таким. Но я очень устал от чувства потерянности, оказался не до конца готов стать самостоятельным, самодостаточным не будучи. Не думаю, что подобное можно объяснить кому-то, кто этого на себе не испытал. Я по утрам чувствую себя так, будто двенадцатичасовую смену за ночь отпахать успел и всё, что я делаю, делаю я полагаясь на суто механическую память, просто из страха не оправдать ресурсы, вложенные родителями в меня. Я их единственный, кажется любимый, сын и не хочу быть разочарованием. — Я замолчал на несколько секунд, закашлявшись от того, что жидкостью белёсой подавился. — И айдолом стать хотел потому, что музыка – это тот язык, который понятен в любом уголке мира. Она всегда была важной частью моей жизни потому, что с её помощью выражать свои чувства намного проще и привычнее, чем обычными словами. Я не думаю, что являюсь тем человеком, который смог бы когда-либо мирового уровня звездой стать, но действительно хотел выступать на сцене для того, чтобы иметь возможность разделить с кем-то свои переживания. — Тебе восемнадцать? — Да, — я кивнул и сделал ещё один глоток молока. — Завтра… уже сегодня, наверное, исполнится. — Это нормально, не чувствовать себя «в порядке» в таком возрасте. Юность, на самом деле, очень болезненный период: пора осознания многих простых, но неочевидных истин, самопознания и смены целей, идеалов, как следствия. Это пора наибольших разочарований, очень далёкая от того, какой её мелодрамы рисуют. В юности все по-своему несчастны. Наверное, так и должно быть для того, чтобы мы научились всё лучшее в жизни, такой, какая она на самом деле есть, ценить.       Слова эти, произнесённые вполголоса, прозвучали тихо совсем, так, будто сквозь полупроницаемую мембрану из чего-то едва осязаемого пропущены были. Я очень резко почувствовал, что мир перед глазами, и без того блёклый, былые очертания начал терять и мне показалось, что в следующую секунду я душу Богу отдам или, по меньшей мере, в обморок свалюсь. Постарался удержать внимание своё хотя бы на чём-то конкретном, чтобы контроль над сознанием вернуть, но понимал, что с каждой следующей секундой стоит мне это всё больших усилий. — Кружится голова? — тон собеседника резко изменился, приобретая ноту ледяной серьёзности (без доли тревоги) так, будто в помещении третий человек был.       Сказал ли он что-то ещё, расслышать я не смог.

***

Beomgyu: Wednesday, 13.03.19

      Тишина больничной палаты оглушила красноречием. Я поморщился от неприятного запаха фенола, смешанного с чем-то сладким, едва различимым (вероятно, кто из медсестёр запретом на парфюм пренебрегал) и постарался сжать правую руку в кулак, убеждаясь, что конечности-таки реагируют. На то, чтобы привыкнуть к нахождению в сознании после, казалось бы, тысячелетнего сна и снова почувствовать себя хозяином собственного нетипично расслабленного тела мне понадобилось несколько десятков секунд.       Приподнявшись на локтях, я осмотрел ту часть помещения ( завешанную с двух сторон белой шторой) в которой находился, но ничего похожего на кнопку вызова персонала не нашёл. Окна и часов не было, потому я мог только догадываться о том, как долго в больнице провёл и успел ли кто из знакомых тревогу забить. Подумал голос подать (меня, возможно, кто-нибудь из персонала бы услышал), и узнать хотя бы то, что конкретно и когда со мной случилось, но мысль эту отбросил быстро. Сил разговаривать с людьми более или менее осмысленно в тот момент у меня не было. Опустил голову на подушку и закрыл глаза, понадеявшись, что провалюсь в дрёму, а, когда очнусь заново, все туманные обстоятельства невероятным образом прояснятся сами собой, но отоспался я, видимо, до конца жизни, потому сознание утихомирить так и не смог.       Я постарался собрать в кучу воспоминания предыдущего дня. Удавалось, однако, мне это с большим трудом: чувствовал себя так, будто отпахал на заводе, после чего был переехан поездом, раз двадцать подряд, минимум. Последней фразой, отчётливо в памяти всплывавшей, оставалась: «В юности все по-своему несчастны. Наверное, так и должно быть для того, чтобы мы научились всё лучшее в жизни, такой, какая она на самом деле есть, ценить». Но, как бы сильно я ни хотел разглядеть лицо человека, произносящего слова, сделать этого не мог. Мелкие подробности вечера из головы начисто улетучились, что, вероятно, связано быть могло с тем, что мы выпили чего покрепче (но, честно говоря, головная боль, любую попытку восстановить последовательность событий в памяти сопровождавшая, на похмелье похожа не была).       В определённый момент я смог ухватиться сознанием за приторную, немного химозную, сладость банана на языке. Ассоциативная связь, неожиданно яркая, заставила на койке едва ли ни подскочить: настолько сладким знакомый напиток быть не должен бы, но, от чего то, мысль эта в голову мне пришла запоздало. Люди, к сожалению, склонны бдительность свою, размышляя в теории, преувеличивать, в то время, как оказываются совершенно беспечны в условиях реального мира, движимые в большей степени эмоциями, чем холодным расчётом и багажом вполне себе трафаретных знаний.       Розовый конверт для открыток, каких перед Днём Святого Валентина в любом круглосуточном на углу в избытке, оставленный на прикроватной тумбочке (очевидно, так, чтобы внимание привлечь), от такого количества телодвижений, воздух сотрясающих, слетел с неё и приземлился где-то у подножья койки. Для того, чтобы поднять его, не задев бледно-жёлтого катетера, через который в кровь поступало лекарство синеватое, неизвестного происхождения, попыток мне понадобилось три. Конверт открыл слегка дорожащими руками.       Слова, перечитанные несколько раз, ощутились ковшом ледяной воды, апрельским утром вылитым на голову. Записку я разорвал на несколько частей. Оглядев в панике комнату, но так и не найдя того, чем ярко-розовую бумагу (по меньшей мере) сжечь смог бы, скомкал её и швырнул на пол (мысленно извинившись перед уборщицей постфактум).       С Днём Рождения, ккью! Больничный счёт оплачен; родственники думать будут, что ты в обморок на улице от переутомления свалился, не переживай. Я сохраню наш маленький секрет, но очень надеюсь, что ты так же поступишь потому, что хлопоты жандармам не нужны, а к моменту, пока (если) найдут меня, факта отравления свинцом ты не докажешь.       Не умереть ты хочешь, а менее одиноким себя чувствовать, Чхве Бомгю. Так случается иногда: люди в толпе теряются и надёжного окружения себе подобрать не могут. Но одиночество, как сильно на мозги иногда бы ни давило, достойным поводом для убийства быть не может. Суицид – это иная форма убийства, жестокое убийство самого себя.

MOAWAJJUNIE

P.S: Свидимся, возможно, когда-нибудь в Сеуле. P.P.S: Мама разве не учила тебя не принимать еды из рук обаятельных незнакомцев, Чхве Бомгю?        Вспоминать подробности минувшего дня я как-то очень резко перехотел.