Вечность в отражениях.

Гермиона зеркала ненавидела. Старательно обходила стороной любую отражающую поверхность, и даже в чашке чая страшилась себя увидеть. Женщину в зеркалах Гермиона не признавала. У неё, этой женщины, были мягкие волны густых волос, аккуратные черты очаровательного лица и кремовая кожа. Женщина в зеркалах была одета в дорогие ткани, усыпана жемчугом, вся из шёлка и бархата. Женщина в зеркалах отзывалась на ласковое «сокровище», и кривила тонко очерченные губы, заслышав холодное «грязнокровка». Женщина в зеркалах — живее всех живых. Женщина в зеркалах была Гермионой. Гермиона. Имя — то единственное, что она смогла себе сохранить. Имя — только её, не перекроенное, старое, родное. Имя — то, к чему даже Он не стал прикасаться. Всю Гермиону Он вылепил под себя и для себя, и лишь имя благосклонно сохранил — а, быть может, просто не смог отобрать. Он. Лорд. Повелитель. Гермиона так и не научилась его уважать — Он давно перестал её за это наказывать. Гермиона помнила, как сейчас, все пытки, крики, боль и сорванный голос. Каждую жестоко сломанную кость и ласковое поглаживание. Каждый удар, каждое круцио, каждую сладкую негу тьмы, рыскрывавшей свои объятия, а после — лёгкие касания тяжёлой магии. Исцеление. «Ты — трофей, маленькая грязнокровка», — правда. Ведь кроме неё больше некому. В эту правду верить не хотелось — приходилось. Она уже давно не личность даже — отголосок, тень. Источник чужой забавы. Гермиона помнила, как сейчас, громкую победу — жаль только, что не их. Торжество тогда было яркое, шумное, больное. Она тихо плакала, выставленная напоказ, в миг оставшаяся одна, проигравшая. Грязная, в ссадинах и гематомах, она оставалась ценной. «Несостоявшаяся героиня», вот как её прозвали. Лорд окружал себя красивыми вещицами — и, забрав лучший экземпляр прошедшей войны, постарался на славу. По кусочкам собрал из сломленной битвами маленькой птички птицу ясную, певчую — лишь крылья новые не взрастил. Лорд, вознося маленькую грязнокровку в глазах последователей, забыл опустить её в своих — и до того стал высок пьедестал его славной птички, что дотянуться, даже на крыльях, не смог уже и он. Лорд разбавлял вечность разговорами с ней. Гермиона разбавляла кофе молоком — привычка школьная, почти утерянная ею в бегах по лесам и вновь обретëнная в тёплом доме. В доме совсем не уютном, пугающем, неприятном. Но доме. Лорд, соткавший свою Галатею, забыл подарить ей улыбку. «Разве ты несчастна здесь, сокровище? Разве нет у тебя всего, славная птичка?» Быть может, посмотри Гермиона в его ядовито-красные глаза, он бы смог понять её смертельную усталость. Да только в глазах этих отражалась она — и не было кошмара ужаснее.