Хэппи бёздэй и всех благ

Игорь как-то не привык к масштабным действиям в этот день. Может, в совсем раннем детстве, ещё при матери, и устраивались какие-то празднования, но вот в уже сознательном малом возрасте, его отец особо дату не выделял. Да, они могли проводить время совместно, да, могло прозвучать что-то не просто наставительное и суховатое, а сколько-нибудь приятное в адрес школьных успехов мальчика или спортивных достижений, но это - потолок. Тортов со свечками никто не приносил, "Пусть бегут неуклюже..." не запевал, нормальные поздравления и те обычно прилетали от четы Прокопенко: устные и сердечные - от тёти Лены, пропечатанные в картонной открытке вместе с небольшой денежкой - от дяди Феди. Потом, в подростковом возрасте, на который пришёлся самый пик скорби об утрате родителя, и дальше, Игорь и сам избегал любого намёка на попытку опекунов устроить торжество. К чему это всё? День как день. Со временем, дата затёрлась и почти забылась всеми, кому могло бы быть не всё равно. Гром сам уже порой не мог так с ходу вспомнить. А потом из ниоткуда (технически, из столицы, чтоб её) возник один пронырливый субъект (он же, по обстоятельствам, "горе луковое" и "горе горькое", но это почти нежные прозвища, так что - без обид), которому Игорь, вопреки ожиданиям, вдруг стал небезразличен. Первый громов день рождения с момента его знакомства с самой прекрасной и завораживающей катастрофой по имени Пётр Хазин прошёл-таки, не попав своевременно на радары второго майора. Они тогда и не встречались ещё толком, так только, какие-то неловкие, но упорные поползновения в сторону друг друга предпринимали, с оглядкой сперва, а затем отбросив всякую осторожность. Поэтому, с учётом отсутствия стабильных отношений и, казалось бы, нейтрально-равнодушного подхода Грома к вопросам личного празднования, странным было ощущать вместо обычного принятия прохождения очередного дэ-эр мимо - лёгкую горечь. Ну, чего кукситься, день как день ведь, верно? Что изменилось-то?.. Хазин через пару недель уже где-то по невесть каким каналам (хотя были у Игоря определённые подозрения) отрыл информацию и, посокрушавшись сперва, что опоздал, решил исправляться и поздравлять - вот прям сейчас, двигай за мной, что значит, снаружи люди ходят, а каморка не запирается? А швабра на что? Подоткнём дверь и годится, просто потише будь, дел-то! Вечером после работы Петя причалил к Игорю с до неприличия буржуйским вином, с полным пакетом продуктов для ща-сварганю-красоту-и-нормально-накормлю-тебя-раз-в-год-то-Гром-ей-богу-шавермой-своей-желудок-весь-испоганишь, с навароченными презервативами с какой-то особенной тонкостью ('будто не разделяет ничего совсем, чесслово, лапуль, ты потом почувствуешь') и с подарочной коробкой, запакованной в настоящую бумагу и обёрнутой настоящей же ленточкой. Снова, значится, поздравлял. Вино, вопреки предубеждениям, оказалось достойным, готовка от любимого шефа - пальчики оближешь (лучше Петины, конечно), резинки свою репутацию оправдали (дважды в тот вечер), а в коробке оказался новенький смартфон. Без больших наворотов и размера адекватного, видно было, что Хазин при выборе сдерживался в интересах именинника, да и Игорь, по сути, ничего принципиально против средств связи не имел, но для проформы поворчал немного про орудия сатаны. Петя это выслушал со странной, одурительно ласковой улыбкой, которая взяла моду в последнее время возникать на его губах, и которую тот всё норовил прятать то за воротом пальто, то за громовскими шарфами, то за ладошками, а Игорь, напротив, ставил целью обнаружить и заметить. Хороший день рождения вышел, пусть и позже указанной в документах даты, конечно, но кого волновали такие пустяки? Оказалось, они волновали молодого московского майора, вскорости благополучно и органично вступившего с Игорем в полноценные отношения, незаметно зажившего теперь на два города и как-то раз заявившего твёрдо, что следующий громов день рождения точно отметят, точно вместе и точно день в день, дабы начать навёрстывать за все ранее пропущенные. Как справедливо опасается Игорь, зарекаться раньше времени не стоило. Петя вот уже почти четыре полных недели безвылазно в Москве застрял, исправно пишет и отвечает на звонки, селфи (и для понтов, и для души, и соблазнительные, и дурашливые) шлёт регулярно и ерунду всякую городскую, которая иногда внимание привлекает, тоже, но Игорь всё равно тоскует страшно. В факте того, что незадолго до праздника, на который у них были смутные планы, Петя вынуждено признаёт, что вырваться и приехать в Питер не успеет, Игоря огорчает вовсе не очередной пропущенный день рождения. Не-а. А вот то, каким усталым и задолбанным жизнью звучит петрушин голос? Вот это - огорчает, да ещё как. Игорь даже начинает продумывать схему, как, раскидавшись с основными и самыми незадвигаемыми делами, возьмёт к ближайшему выходному пару дополнительных отгулов и сам рванёт Петьку из трясины заёбов вытаскивать и оказывать моральную поддержку (от майора майору, всё логично). Фёдор Иваныч его в этих намерениях всячески поощряет, что характерно. Не виси такая ответственность на Игорьке - выпнул бы его в эту окаянную Москву хоть на месяц. И молодым отрадно было б, и - если кто заслуживает долгого и качественного отпуска, так это Игорь Гром. Чей всё ещё живой-здоровый, кстати, смартфон (для личного) звонит с утра; персональный петин рингтон - что-то лиричное на болгарском, про любовь и про разлуку (Хазин сам ставил, ради хохмы, и прижилось как-то) - успевает зазвучать аккурат когда Игорь заходит в управление. - Сапоги скрипят, Каблуки стучат, - Будет, будет мошкора Веселиться до утра: Нынче Муха-Игорюха Именинница! – вместо каких-то традиционных приветствий, торжественно декламирует Игорю в ухо его самый любимый в мире голос. Нельзя не улыбнуться. Но и не побурчать нельзя, для виду: - А чего это я муха вдруг? - По классике, – отзывается Петя, – В рифму. – Что-то шумит, чьи-то слова невнятно фонят, петин негромкий вздох почти теряется среди всего. Но дальнейший вопрос звучит отчётливо и бодро: - Как праздничное настроение, Игорёш? День начался хорошо? - Ну-у-у... Сперва всё было так себе, – вовсю жалуется тот в пути до своего места и, убедившись, что все кругом либо клюют носом, либо заняты, и лишние уши не греются, понизив голос поясняет: – Видишь ли, какая ситуация непростая. Любовь всей моей жизни укатила в стольный град, по важным да неотложным делам, и месяц не возвращается. Одичать можно. - Как невоспитанно с её стороны, – щёлкает Петя языком, подыгрывая. – С этим надо что-то делать. Может, ну её, любовь эту с её стольными градами. Чем я могу помочь? - Ты позвонил, поздравил - уже стало жить веселее, – тепло заключает Игорь, но на том конце связи фыркают: - Э не-ет, это ж разве "поздравил"! Одно название. Вот ты погоди, я приеду. А пока, у меня для тебя подарок будет. В районе... – небольшая пауза, – где-то между восемью и девятью вечера, курьер подъедет как раз привезёт. Ты дома будешь уже, встретишь? Кхм. В отсутствие любимого, Гром, если честно, всё чаще стал задерживаться снова, трудясь на благо общества во внерабочие часы. Застарелая привычка, сплетясь с тоской, которую работа великодушно глушила, давала о себе знать, и если б не возмущённые звонки от Хазина, которому кто-то явно Игоря сливал (Дубин или Прокопенко, круг подозреваемых постепенно сужался), то иной раз смены вообще становились бы бесконечными. Грому дай волю. Вот и нынче, наплевав на праздник, он намеревался втихомолку остаться. Ведь дома вечером - что бы его ждало? Выходило теперь: курьер с петрушиным подарком, вот что. Обалдеть. - Ты там, майор? – и догадку накидывает сразу хитрой интонацией, с мягким укором в родном голосе: – Отмазу, небось, изобретаешь? - Да ну что ты, – Игорь морщится виновато. – Обижаешь. Я постараюсь, очень, ладно? - Не, Гром, стараться ты давай в других вещах будешь, окей? А мне скажи толком, будешь дома после восьми или я... человечка на другой день сориентирую тогда. - Буду. – Отчего-то горчит снова мысль о другом дне, об упущенном времени, вот и не находится иного ответа, и звучит очень правильно: – Сегодня встречу дома. Игорю кажется, он слышит на той стороне улыбку - так отчётливо, словно у неё бывает звучание, как у слов. - Забились тогда, – нет, Петя точно улыбается, и Игорю на душе светло. Даже когда они напоминают друг другу о делах и прощаются уже, взаимно роняя напоследок приглушённые "люблю", всё равно свет этот не тускнеет и не деётся никуда. Пробегав весь день, правда, и один раз почти схлопотав по тыкве, Игорь с большей сложностью внутренний свет, Петей зажжённый и неустанно раздуваемый, может уловить, но продолжает им согреваться. И когда в пустую квартиру заходит молча, и когда в ванну загружается усталым брёвнышком, и когда, уже перекусив по-быстрому под первый мультик о домовёнке Кузе и одевшись в приличное домашнее (курьер же ожидается, негоже перед неподготовленными людьми ни голым торсом сверкать, ни дыркой на старых спортивках), слышит хрипловатую трель дверного звонка. Торопливым шагом Игорь выходит в коридор и, мельком мазнув взглядом по ожившему домофонному экрану, уже почти открывает, как его сознание фиксирует-таки несоответствие ожидания и реальности увиденной картинки. Ведь за порогом предполагается незнакомый человек, может, в униформе службы доставки какой, может, просто в уличном тёплом. А привиделся - Хазин, небрежно причёсанный, не в светлом пальто, а смешной дутой куртке для поздней осени, и... Не может тут его быть, правильно? Чудеса, они ведь только на Новый год рассчитаны по ротации, считается, разве нет? Гром, с замершей над цепочкой рукой, недоверчиво вглядывается в человека на экране (наверняка показалось же), но картинка не меняется. Точно, Пётр Юрьевич Хазин, собственной персоной, и, возможно, начинающий терять терпение под дверью, судя по театрально скорченной теперь физиономии прямо в камеру. - Петруша, – шепчет Игорь себе под нос и сам же себя одёргивает за бездействие: – Блин, Петруша же, дверь, дверь! Открывает замки и распахивает невыносимо мешающуюся дверь эту, вминает крепким объятием в себя заливающегося тихим смехом Петю. - Ну, наконец-то, думал, на коврике у входа заночевать придётся. - Никаких ковриков. – Только дома, в спальне, со мной, думается стремительно. Надо бы расспросить, что-как-откуда, но отстраниться пока - сил нет; так Игорь и стоит, прижав к себе и зажмурившись, дышит вместе, ритм чужой, уже привычный, улавливается быстро. - Приехал, – шепчет Игорь, и Петя выдаёт смешок снова, с какой-то робостью теперь: - День ведь твоего рождения, ну. – Гладит по спине, и Игорь зеркалит движение. - "Лучший мой подарочек это ты", да? - Концепт ты почти уловил, лап, – соглашается Петя и, с непонятной решимостью в выдохе, отстраняется первым. Кивает за спину себе. – Я же, собственно, вот. Позади него, возле пресловутого коврика обнаруживаются два больших чемодана на колёсиках, один компактный (с ним Игорь лучше знаком - тот сопровождал Хазина сперва в его командировке, затем в междугородних мотаниях личного характера) и две туго набитые холщовые сумки. Игорю по какой-то неведомой причине нужен момент, чтобы зарегистрировать своим следачным мозгом, что он видит. То есть, знание причины возникает молниеносно, а вот пониманию требуется лишняя секунда. - Ты... – "переезжаешь, Петь?" почему-то не звучит пока вслух, но важный вопрос Хазин всё равно улавливает верно и улыбается немного кособоко, будто правда существует хоть самая мизерная доля вероятности, что Гром погонит его прочь. - Да, Игорюша, я по идее насовсем вернулся. Ну, – машет рукой неопределённо, – к тебе, вроде как. Не успев адекватно сформулировать устную реакцию на эти поистине феноменальные новости (Петя дома, Петя рядом, Петя не рассчитывает больше уезжать), Гром просто тянет любимого снова поближе, целует облегчённо улыбающееся лицо и тёплую шею за шарфом, куда придётся, ерошит волосы, зарываясь пальцами, не торопится отпускать. Хотя стоило б, ведь зацеловал бы всего на радостях, но "Игорюш, дай куртку стяну и руки вымою, я с антисептиком езжу, конечно, но всё равно..." Пока порозовевший Петя, успокаиваясь, занят личной гигиеной и переодеванием в удобное для дома, Игорь заносит внутрь вещи сожителя (они полноценные сожители теперь, сожители-партнёры-мы-вместе-люблю-тебя-так-пронзительно-слов-не-существует-таких, вот кто они, да), внимательно слушает Петин рассказ о последних московских заботах. Мозг ему, конечно, вынесли за минувший месяц особенно знатно, и на рабочем месте умельцы нашлись, и отец постарался, но этот товарищ по природе своей невыносимее казней египетских иной раз, даже удивляться не стоит. Петя морщит нос согласно, когда Игорь высказывается в сторону 'тестя' довольно категорично, подводя итог услышанному, но сам комментировать больше явно не собирается, отвлекаясь намеренно на застопоренный кадр на экране громовского смартфона, прислонённого к кружке, чтобы стоял правильно. Пробормотав под нос, как на заметку, насчёт "подарю потом подставку нормальную", Петя ухмыляется громко: - Культурная программа на вечер? Игорь тоже мельком оглядывает домовёнка на экране, сговорчиво пожимает плечами. - Можем досмотреть, можем другое включить, можем вообще пойти куда-нибудь, если захочешь, можем хоть в шарады какие всю ночь играть на крыше; что угодно, счастье моё, честно. Петя Хазин, в застиранном и комфортном старом свитере и домашних штанах, лишь каким-то неведомым колдунством держащихся на бёдрах, улыбается мягко, чмокает Игоря в левый уголок губ, проходя мимо, к кухонной территории. - 'Счастье'? Вот это я понимаю, – расслабленно рассуждает он, копошась с новым чайником под тёплым взглядом Грома, мигрирующего поближе, – вот это развитие сюжетной арки персонажа. А то раньше всё 'горе' да 'горе'. Прозрел, стало быть! – закончив, Петя разворачивается к любимому и, смешно коверкая голос, как в мультике, тянет: "Интересно, кому это сча-астье привалило?" Знакомый свет нежно-нежно так печёт в груди, теснит откуда-то из-за рёбер безудержно и настолько приятно, что Игорь благодарно и неожиданно легко отпускает его наружу - он, вместе со своим счастьем, смеётся.