Об этом нам Марья Ивановна не говорила…

      Я совершенно не готов! — кричал сам на себя Есенин, ища в куче разных, совершенно не нужных ему бумажек, заранее подготовленные стихи. Но все как всегда. Когда что-то срочно надо этого нигде нет! Закон подлости, что ещё сказать! После длительных поисков бумаги были обнаружены, в самом необычным для их нахождения, месте. В холодильнике! Что они там делали? Наш растяпа забыл их там пару часов назад, когда проголодался во время репетиции. А Маяковский, узнав как раз таки от Булгакова о литературном вечере Есенина, проходящим на Фонтанной улице, не раздумывая, решил отправиться туда. Во время выхода к слушателям Есенин волновался как в первый раз, хотя неоднократно совершал это ранее, его сердце чувствовало, что что-то не так, не находило место, ощущало себя не в своей тарелке. Выйдя на подготовленную площадь, он понял в чем дело. Маяковский. Он заметил его прямо в центре толпы, которая никак не могла определиться с выбором мест. Толпа успокоилась только тогда, когда Есенин демонстративно кашлянул, чтобы обратить на себя внимание. На самом деле Маяковского трудно было не заметить, как слон в посудной лавке. Неуклюжий и чересчур высокий. А что вы хотели? Два метра- это не хухры мухры. «Ну, целуй меня, целуй,
Хоть до крови, хоть до боли.
Не в ладу с холодной волей
Кипяток сердечных струй. Опрокинутая кружка
Средь веселых не для нас.
Понимай, моя подружка,
На земле живут лишь раз! Оглядись спокойным взором,
Посмотри: во мгле сырой
Месяц, словно желтый ворон,
Кружит, вьется над землей. Ну, целуй же! Так хочу я.
Песню тлен пропел и мне.
Видно, смерть мою почуял
Тот, кто вьется в вышине. Увядающая сила!
Умирать так умирать!
До кончины губы милой
Я хотел бы целовать. Чтоб все время в синих дремах,
Не стыдясь и не тая,
В нежном шелесте черемух
Раздавалось: «Я твоя». И чтоб свет над полной кружкой
Легкой пеной не погас —
Пей и пой, моя подружка:
На земле живут лишь раз!» — раздались громкие, воодушевлённые хлопки, означающие одобрение и принятие нового стихотворения, но Есенина не интересовало мнение этих людей, он и сам понимал, что его стихи всегда были гениальными и будут таким даже после его смерти. Но его мнение, это другая история. От него он хотел услышать хоть что-то, даже самую необоснованную критику. Он бы принял все, главное услышать, что ему это небезразлично его творчество. Перед прочтением второго стихотворения Есенин волновался ещё сильнее, так как оно было посвящено ему. Он то надеялся, что его здесь не будет, но все пошло коту под хвост, он не должен был услышать это стихотворение в окружении публики, а лично. Один на один, только ему, без посторонних ушей. «Клён ты мой опавший, клён заледенелый,
Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой? Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу. Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки. Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
Распевал им песни под метель о лете. Сам себе казался я таким же кленом,
Только не опавшим, а вовсю зеленым. И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал березку.» — опять раздались аплодисменты. Приподняв голову, он взглянул на Маяковского, ожидая увидеть в его ни капельки непоколебимом лице хоть намёк на одобрение. Он надеялся, что Маяковский понял, что это стихотворение написано специально для него, что это он его муза. «Вечер окончен» — послышались громыхание стульев, а Есенин собирал свою макулатуру. Резко схватив Есенина за руку, Маяковский потащил его к выходу. Волок он его по темным переулкам, без малейшего намёка на луч света. На секунду Есенину показалось, что прямо здесь, прямо сейчас, в этой самой подворотне Маяковский просто возьмёт изобьет или изнасилует, что ещё хуже, его. Но к счастью Есенина они вышли на более освещений проспект, и он начал более менее понимать куда они направляются. Надежденская 52. Дом Маяковского. Маяковский закрывает дверь и припечатывает «друга» к стене — Ты чего творишь? Совсем с ума сошёл от своей любви к Лиле? — Тугодум ты. Тебя я люблю! Тебя! Слышишь?! Тебя! — по лицу Владимира скатилась, наверное первая в его жизни, слеза.       Серёжа поднимается на носочки и не смотря в глаза Володи, не спрашивая его разрешения, впечатывается в Глыбу поцелуем. Сначала Серёжа был нежен, но похоть сделала своё и уже Маяковский был у стены, а рука Есенина сползла на «облако в штанах» Маяковского.       Маяковский потерял дар речи (этот дар ему и не нужен сейчас. Лучшее в этой ситуации просто молчание) и свойство думать, он уже не загонялся по поводу продолжения их отношений, о Лиле и о реакции общества, перед ним была не муза, не влюбленность, а Есенин, этот маленький мальчик из Рязани в теле взрослого мужчины с пушистыми кудрявыми волосами и небесно голубыми глазами, но все же настолько наивными, как у мальчишки.       Язык Володи проникает в рот Балалаечника. Серёжа находится в необъяснимом шоке, он не надеялся даже на ответ, думал что ему прилетит пощёчина, но вместо пощечины тяжелой рукой Маяковского, на его губах оказывается невероятно нежный и такой горячий язык Володи, чего совершенно противоположно его руке обхватившей талию Серёжи.       Целуясь и кое-как снявши обувь они наконец-то добираются до кровати. Рубашка Есенина летит к чертям. Оборвавшиеся пуговицы катятся под кровать. Володя наспех расстёгивает пуговицы на своей рубашке и замечает, что Серёжа прикрывает запястье левой руки другой рукой. Наконец-то справившись и рубашкой, Глыба убирает руку Есенина с запястья. От ладони до локтя идут огромные шрамы уже давно зажившие.Володя с непониманием в глазах уставился на «друга» — Н-н-не смотри п-пожалуйста туда. — из глазах цвета замершего Байкала поделись слёзы Маяковский сцеловывает кристально чистые солоноватые капли. Есенин сквозь слёзы: -Я резал вены. Я не хотел жить. Я ненавидел своего отца. Это мне помогало. С кровью выходили плохие мысли. У меня ещё много шрамов на ногах от розг, ремня, палок и всего прочего что попадалось отцу на глаза, когда он был не в трезвом виде. Маяковский нежно поцеловал в губы Серёжу и стал спускаться мокрыми размашистыми поцелуями вниз, к шрамам на руке. Володя нежно выцеловывал их, пока Есенин не успокоился. К Серёже пришли новые силы и оседлав партнёра отправил его выглаженные брюки с трусами вдогонку к рубашкам. Балалаечник облизнул правый сосок Володи в это время сжимая второй. Маяковский ахнул от удивления, он никогда не испытывал таких чувств, он даже подумать не мог, что это настолько приятно и возбуждающе. Есенин спустился багровой дорожкой к ровно стоящему по стойке смирно члену Володи, взял в руку и провёл вверх вниз. Глыба издал стон, от этого стона у Серёжи дернулся член и начал сильно пульсировать он накатившего возбуждения и нетерпения. Штаны и нижнее белье Есенина полетели к остальной одежде. Серёжа облизнул головку и словно случайно нажал кончиком языка в дырочку. Володя протяжно простонал. От такого действия Серёжи, голова пошла кругом, зарябило в глазах — Сссука — сквозь зубы прошипел Маяковский и прикусил губу Серёжа сразу полностью вобрал в рот не маленький член Володи. Хах, не впервой же ему. Из футуриста вырвался гортанный стон, который Володя пытался приглушить прикусанной губой, но не помогло — Сука! Если будешь так продолжать я через две секунды кончу! — Спасибо — на губах имажиниста появилась хитрая ухмылка наполовину прикрываемая членом и в глазах блеснула искра, как у убийцы, когда тот увидел жертву. Серёжа резко опустил голову в основанию члена и вобрал в рот одно яйцо, массируя рукой второе, услышав вновь протяжный стон и тихий прошипевший сквозь зубы мат отстранился. Маяковский резко вспрыгнув уставил имажиниста на четвереньки — Ээээээээ! А чего это ты сверху?! — Потому я так захотел. — Я хотел быть сверху! — Маленький еще — с ухмылкой сказал Володя и ввёл в свою один палец предварительно смазанный слюной. Услышав довольный стон начал водить пальцем туда-сюда, постепенно ускоряя темп. Добавился второй палец. Третий. Маяковский зацеловывает спину «друга». Отстраняется и вводит свой член в тугой анус имажиниста до основания. Остановился. — Продолжай, все хорошо. Маяковский начинает медленно двигаться. Тем ускоряется, стоны все громче, в комнате становится невозможно душно. Перед глазами футуриста скачут светлые неуместно детские кудряшки. — Я скоро кончу… — с неким смущением пищит Серёжа Володя резко переворачивает его на спину, продолжая двигаться с бешеной скоростью внутри имажиниста и надрачивать партнеру. Обоих накрыла волна оргазма, как будто взорвались тысячи фейерверков. В темно карих глазах появилось пламя. Замерший Байкал стал ещё холоднее и глубже. Серёжа гортанно стонав, кончает себе на живот. Маяковский слившись и имажинистом в унисон оставляет семя внутри него и выходит падая рядам с «другом» на кровать и укрывая из одеялом. Веселая ночка. Не правда ли?