Zwischen der Zeit

В церкви стоит нестерпимо-удушливый запах ладана. Здесь, как и всегда, царит тишина, в которой каждый стук каблука отдается выстрелом; винденцы отчего-то привыкли церкви святого Кристофера сторониться — то ли из-за того, что жителям проклятого города нет больше места в доме Божием, то ли из-за того, что напротив, здесь и Бога-то не осталось, лишь Дьявол. Задрав подбородок, Агнес идет мимо скамей, давно не слышавших тихих молитв прихожан и благоговейного «аминь»; она направляется прямо к алтарю, словно Данте спускается к центру ледяного Коцита. Но если пасти Люцифера терзали Иуду Искариота, Брута и Кассия, то в Виндене всё вывернуто наизнанку: трехглавое Время терзает Адама, Еву и Ноя. Голые плечи лижет холодный воздух, никогда не прогреваемый солнцем. От ладана начинает раскалываться голова. — Зачем ты здесь? Голос, слишком хлесткий, чтобы счесть его равнодушным, бьет между лопаток, когда Агнес замирает перед деревянным крестом. Она не торопится оборачиваться, ощущая почти детскую досаду оттого, что брат успел ее узнать — несмотря на то, как сильно она изменилась за прошедшие годы. Впрочем, они могли встречаться в прошлом для него, в будущем — для самой Агнес. Пути Времени неисповедимы, когда в катакомбах прямо под этим алтарем извивается частица Бога (или Дьявола?), сплетая время в тугой клубок. Так или иначе, перед Ноем теперь стоит не девочка на побегушках с деревенской косой, уложенной вкруг головы — так, как он ей заплетал в детстве. Агнес Таубер превратилась во фрау Нильсен — женщину в открытом платье, с губами, смело напомаженными алым, и волной уложенных по последней моде волос. — Ты, кажется, ясно выразилась, когда уходила из Сик Мундуса, — Ной бесшумно становится рядом с ней, и Агнес наконец поворачивает к нему лицо. Он выглядит ровно как пастор из их далекого детства. Разве что теперь Агнес его не боится. — И я все еще не отказываюсь от своих слов, — говорит женщина обманчиво-мягко. — Ты чудовище. Уголок его губ едва заметно, нервно дергается, и в Ное проскальзывает тот молчаливый и мрачно-насмешливый подросток, каким он отпечатался в памяти — тогда, когда они еще могли назвать друг друга семьей. Но Ханно отрекся от своего отца и своего имени, приняв служение Адаму. Агнес же отреклась от Ханно и встала на сторону Евы. — Но теперь я понимаю, — добавляет она, не давая брату ответить одной из своих заготовленных заранее фраз, — что в этом нет твоей вины. В льдисто-голубых глазах напротив удивление сменяется непониманием, затем — недоверием. — Это какая-то уловка? — Мы не можем выбрать то, что мы чувствуем, — проговаривает она, и слова, которые она услышала в прошлом, а Ной еще скажет в будущем, горчат на спинке языка. — Он знает это. Адам использует тебя, Ханно, как использует каждого на своем пути. Тебя. Меня. Нашего отца. Элизабет и Шарлотту. — Замолчи, — его лицо — маска, вмерзшая в ледяную гладь. — Не смей приплетать мою жену и дочь. — Я их видела, — обрубает Агнес. — И мне жаль. — Откуда ты… Но фрау Нильсен проводит кончиком пальца, затянутым в перчатку, по его губам, заставляя замолчать. — Мне жаль, что обещанного тебе Рая не существует и никогда не будет существовать. В ее прошлом — в его будущем — она будет так же стоять напротив, и ее собственная мечта о рае рухнет вместе с пулей, застрявшей в грудной клетке брата. Так же, как сейчас Ной убежден в святости Адама, Агнес будет убеждена в дьявольской сущности Ноя. Забрав пистолет из рук брата, она направит на него дуло с мыслью, что делает всё правильно. Когда палец ляжет на спусковой крючок, Агнес успеет передумать, однако мышца дрогнет сама собой — потому что в Виндене нет выбора, есть только предопределенность.