Family for you

Фред никогда не знал семейного тепла. Всё, что он помнил, — пробирающий до костей холод, от которого не переставая тряслось тело и стучали зубы, невыносимое чувство голода, до боли скручивающее желудок, саднящие раны и абсолютное одиночество. Раннее детство — едва различимые обрывки воспоминаний в одном размытом пятне. Да и разбираться в них особо не хотелось — вряд ли найдётся что-то приятное. Жизнь началась на улицах лондонских трущоб, в одной из тёмных сырых подворотен, в последствии служившей ему укрытием, где, казалось, он и родился. Совершенно один, словно выброшенный за порог никому не нужный слепой котёнок, который, ещё будучи беззащитным существом, не знал, как жить, и искал куда бы примоститься, чтобы избавиться от вездесущего холода. Забиваясь в углы, поглубже засовывая замёрзшие ладони в рукава, Фред крепко-крепко смыкал веки и представлял, что на самом деле вокруг него зелёная поляна, усыпанная яркими цветами, а не грязная мрачная улица. Если постараться, можно было даже увидеть порхающих в золотистых лучах солнца бабочек, перелетающих с одного раскрытого бутона на другой в поисках сладкой пыльцы, попробовать дотянуться до них и поймать, чтобы рассмотреть, а потом отпустить на свободу. К сожалению, как бы хорошо не работало детское воображение, холод никуда не девался — фантазии могли согреть душу, но не тело. Извилистые лабиринты Ист-Энда Фред знал как свои пять пальцев, знал и их обитателей, за всё время выучив повадки и поведение каждого, знал, где можно найти ночлежку в особо морозный вечер и чёрствую корку хлеба, которая утолит голод. Запомнил даже, когда неизвестные люди в дорогих костюмах захаживали в публичные заведения, дабы утолить свои низменные желания, а потом, оглядываясь по сторонам, исчезали, будто и не было их здесь вовсе. Но Фред, как мышонок, укрывшийся в тени, всё видел и, обладая незаурядной памятью, отпечатывал в ней мельчайшие детали, хоть порой их хотелось оттуда вытравить. Трущобы для него были домом, а небо — крышей над головой. Лондон, самый его центр, манил маленького Фреда — кому не хотелось вырваться из пучины бедности и вечной грязи? Атмосфера города поражала: красивые архитектурные здания, множество лавок, забитых привлекательными товарами, спешащие по делам люди, одетые с иголочки. Воздух был наполнен стуком копыт лошадей, развозящих богатые экипажи, шумом разговоров на самом чистом английском и запахами. Сколько же здесь было запахов, отличных от смрада мусора и смерти, к которым привык Фред. Аромат дорогих духов, благоухание продающихся цветов и сладкий, сводящий скулы и отдающийся урчанием в желудке запах выпечки около пекарен, в стекла витрин которых тоскливо заглядывал мальчик. Но за красивой картинкой пряталась мерзкая личина аристократии. Порлок в их глазах был ничтожеством, оборванцем, которого необходимо было вымести обратно в район для отбросов общества. На него бросали высокомерные взгляды, тыкали пальцем, насмехались и оскорбляли, а некоторые больно пихали в плечо, после чего показательно вытирали руки с таким выражением лица, будто дотронулись до самого отвратительного насекомого. Осознать, насколько мир жесток, Фреду пришлось рано, несправедливо рано для ребёнка. Хотелось исчезнуть. Всё равно от этого ничего не изменится: мир не содрогнется, избавившись от такого жалкого существа, и никто не вспомнит о том, что он когда-то ходил по этой земле. Но Порлок продолжал жить, день за днём влачить груз нелёгкой судьбы и прозябать в одиночестве. Надежда на что-то лучшее постепенно угасала, оставляя после себя лишь тлеющие угольки. Ступать на скользкую дорожку никогда не входило в планы — Фред обходил её за милю, — но голод был действенным рычагом давления. Незаметность Порлока играла на руку. Легко смешиваясь с толпой, парень стаскивал фрукты и хлеб на рынках, пряча добычу глубоко в одежде и доставая её лишь в укромных уголках. Воровать получалось ловко. Стоило ли этим гордиться? Фред старался об этом не думать, потому что это попросту не имело смысла, главное, что желудок в коим-то веке был забит. Он разделял еду на несколько приёмов, но запасы подъедали местные коты, которыми кишели улицы. Фред, даже если бы хотел, не смог бы прогнать их. С самого детства эти животные были для него лучшими, да что уж там, единственными друзьями. Они, в отличие от общества, не разделяли людей на богатых и бедных, искали тепла и у тех, и у других. И на Фреда смотрели своими большими добрыми глазами, терлись о ноги, совсем не испытывая отвращения. У мальчика замирало сердце, а на душе становилось болезненно тепло всё равно, что зайти в натопленное помещение после колючего мороза. Он брал котят на руки, крепко обнимал, согревая их и греясь о пушистую шерстку сам, слушал убаюкивающее мурчание, подобное сладким колыбельням, которые Фреду никто никогда не пел. И улыбался, мягко и робко. Поэтому каждый раз, когда в его руках оказывалась еда, он отламывал несколько кусочков и протягивал их бездомным животным, разделяя с ними свою трапезу. Став ещё чуть старше, Фред начал подрабатывать, продавая информацию. За счёт своего роста и телосложения он мог пробраться куда угодно, и местные банды не преминули этим воспользоваться. Занимаясь откровенно преступной деятельностью, Порлок научился обращаться с холодным оружием, а также раскрыл в себе таланты маскировки. Для последнего подходило всё: любое тряпьё в его руках могло превратить подростка в совершенно другого человека, даже нацепить платье и сойти за молодую девушку получалось превосходно. Но странный груз внутри разрастался с каждым новым делом. Фред окреп, в кармане звенели несколько добытых монет, а легче жить не становилось. Забираясь на крыши, он смотрел на мерцающие звезды ночного неба, завороженный их красотой, думая о том, что даже этот прогнивший мир по-своему прекрасен, и испытывал непреодолимое желание его изменить, очистить. Но что он мог сделать? Какой путь был правильным? И что такое вообще "правильно" ? А потом Фред оказался среди команды Мориарти. Юркий юноша заинтересовал Уильяма, поэтому он завербовал его, пополнив ряды верных товарищей —соучастников в их случае. Порлок словно очутился в новом, неизведанном мире. Ему, тихому и скромному, поначалу трудно было взаимодействовать с другими людьми, неожиданно столь доброжелательными, тем более на подсознательном уровне он, зная, как устроен этот мир, опасался быть использованным и выброшеным за ненадобностью. Пусть такое с ним происходило не раз, но теперь одна мысль лишиться обретенного дома приводила в ужас. Господин Уильям в его глазах стал светом, за которым он был готов идти даже по битому стеклу. Аристократ, карающий аристократов. Немыслимо. Отдать ему жизнь и способности и стать пешкой в его руках — самое малое, что мог предложить Фред, у которого волнительно дергалось сердце каждый раз, когда он делал хоть какой-то вклад в осуществление плана Мориарти. Привязываться к людям — непозволительная роскошь. И к новым товарищам делать это Фред не планировал, даже на общих собраниях всегда держался поодаль, молча впитывая информацию и запоминая поручения, лишь иногда подавал голос, но от направленного на него внимания тут же ощущал себя не в своей тарелке. Тем не менее он соврал бы, если бы сказал, что не испытывал странное, скребущее грудь чувство, похожее на счастье, когда руки и ноги сводило от усталости после тренировок с Мораном, когда Бонд просвещал в искусстве перевоплощения, когда Льюис предоставил ему целый сад и когда Уильям выслушивал его просьбы и напоминал, что он часть команды, такая же ценная, как и каждый из них. Поэтому потерять их было страшно настолько, что Фред решился тайно написать письмо с просьбой помощи известному лондонскому детективу, потому что Мориарти, как никто другой, заслуживал жить. Казалось, что если он умрет, связь между ними всеми в одночасье порвётся, как тонкая нить, и солнце навсегда скроется за горизонтом. Три года неизвестности высасывали все жизненные силы. Они продолжали работать и смотреть в будущее, но прошлое тенью следовало за каждым. Фред, сидя около роз, вспоминал мистера Уильяма, гадая, где он может быть, беспокоился о судьбе Морана, который был ему как старший брат. Хотелось лишь одного: собраться, как раньше после очередного успешного дела, в тёплой светлой гостиной и насладиться шумом разговоров, в которые Порлок вступал редко, предпочитая слушать и смотреть на чужие эмоции, в глубине души ощущая волнующее сердце родство. Какого же было его счастье, когда неожиданно в их квартиру заявился Холмс, который поведал о случившимся с ним и Уильямом и помог вернуть Себастьяна. Дрожь в руках всё ещё мерещилась, радость переполняла нутро, представшему перед глазами просто не верилось. Страшно было даже моргнуть — вдруг всё окажется очередным сном. Вся семья вновь была вместе. Сидя за праздничным столом Фред молчаливо оглядывал каждого присутствующего, цепляясь взглядом за тепло улыбающегося Уильяма, Морана, о чём-то спорящего с Альбертом, как в старые добрые времена, гостей с Бейкер-стрит и Билли, ещё совсем чужого для Порлока человека. В груди трепетало сердце — напряжение и тоска наконец-то покинули его, уступив место умиротворению и счастью. Фред никогда не знал семейного тепла, но сумел его найти среди людей, связанных с ним пусть не кровными узами, но другими, особенными и не менее крепкими. И это тепло он будет всегда всеми силами оберегать, защищать от всё ещё далеко не идеального мира, потому что теперь без окружающих его друзей он не видел смысла в своём существовании.