Гнилое правосудие.

Ране утро. Совсем холодное, морозное и почти одинокое. Лесное, обходящее и родное. Двое тел нежатся под легким, но до ужаса теплым и приятным одеялом. Оба тела-девушки. Одна из них будто через чур большой кот прижимается, замерзая без объятий. Черные словно смоль с вороньего крыла волосы слегка перепутаны, растрепаны и мешаются второй девушки, что является обладательницей длинных, почти рыжих волос, что сейчас убраны в легкую косичку. Будильник дразнюще пиликает, капает на нервы, ходя по тонкому канату предела. Рука с нежными и изящными пальцами ложиться на дисплей, отключая ненавистный звук. Слышится недовольный вздох и легкое ворошение под одеялом, откуда спустя мгновение высовывается брюнетка еще с сонными и почти не открытыми глазами. Футболка стянута на бок и выглядит совсем по-домашнему. Ее губы касаются губ рыжей, тихо шепчут. —Доброе утро, Коё. -И губы названой Коё Озаки растягиваются в довольной улыбке. Чертовски нежной, до смерти красивой и любимой. Её лицо всегда идеальное, как у дорогой куклы за которую можно отдать миллионы вновь и вновь. Коса слегка растрепалась и частично лежит на подушке. Девушка немного стягивает одеяло вниз, дабы брюнетка не уложилась обратно, погружаясь в страну грез и используя вместо подушки грудную клетку возлюбленной, а точнее по большей части предплечье. Спать с Акико почти невозможно. Она раскидывает ноги, обнимает, чуть ли не лежит на бедной Коё, сгребает в объятия из коих тяжко выбраться, а так же тихо бурчит и возмущается, если ее разбудить неловким движением. Рыжая тихо хихикает, отвечая стандартное "утро доброе ", уже начиная стаскивать с себя и супругу под ее недовольное почти урчание. —Куда ты торопишься, солнце, выходной же! -Весьма звонкий и приятный голос отозвался с кровати. Акико разлеглась, упираясь головой в сложенные руки и с небольшим непониманием смотрела на возлюбленную, что уже расплетала косы, стоя у туалетного столика, что как никогда удачно вписался в интерьер спальни. Нежные и музыкальные пальцы приходятся по волосам, разделяя пряди и расплетая простое плетение. —У музыкантов нет выходных, любимая. У меня сегодня дистанционный урок. -Ее голос звучал милозвучно, успокаивающе приятно. Он обволакивал и кутал, заставляя вновь и вновь ощущать бабочек в животе и сахарную вату вместо мозга. Известие для Йосано было печальным, последовал уж слишком уставший и измученный вздох, чуть ли не страдальческий стон. Щеку целуют, переходя на губы, что сминаются, слегка припухнув. Руки тянутся затащить пианистку обратно в кровать, но она, поправив бретельке майки, тихо смеется, выходя из спальни. Не рассчитав силу девушка случайно толкает дверь слишком сильно, желая ее прикрыть. Слишком громко, резко. Выстрел. Крики, звук перезарядки пистолета и вновь приглушенный выстрел, что разражает тишину. Крик, истошный и завораживающий кровь. Очи самодовольно сияют, чуть ли не светясь в темноте окраины города, где нет ни души, ни камер, а жертва одинока и похотлива, неважна. И убийца уверен - Он делает благое дело. Еще живое тело укладывают в багажник машины, предварительно ударяя бестолковой головой об неровный и каменистый асфальт, дабы тело потеряло сознание. Слегка раненые руки приятно саднит от выстрелов, что заставляют жить то, что находится в черепной коробке. Столь хрупкой, но в это же время нерушимой. На дорогу опускается туман, как ночь ранее покрыла город. Капли воды стелятся будто молоко, пока оружие ложится под сидение, а виновец усаживается за руль. Совсем не волнуясь он вдавливает педаль в пол, с улыбкой мчась по трассе куда-то в даль, в черную рощу, что возносит свои верхушки далеко вверх, словно желая достичь Бога и осквернить его покои. Дверь радостно открывается, пока рыжая нарезает овощи, тушит их на сковородке, параллельно обжаривая на другой грибы с мясом. Любители домашней кухни, не иначе. Из за двери выглядывает такая же радостная Акико, что перепачкана частично в грязи, частично в том, что в этом доме иногда называют гнилым вином . Ей тяжко, что-то упирается, бьется, пытается кричать, барахтаясь на полу и ударяясь об порог множество раз. —Дорогая, я дома! -Звучит слегка хриплый голос, удар и шарканье чужой одежды по полу. Дверь закрывается, а Йосано беря гостя за руку, направляется на кухню, чуть ли не в припрыжку. Она подходит, отбрасывает руку гостя, что будто мешок. Губы скользят по щеке, слегка пачкая красноватой помадой. Та жа помада ложится на губы, отвлекая от готовки, пока грязноватые руки ложатся на талию, пытаясь не запачкать светлую одежку своей пианистки. По рукам не больно ударяют, заставляя перестать обнимать. —Ты сегодня долго. -Констатируя факт Озаки, вытирает руки, кратко целуя ту в нос и проходит к столу, ожидая полной готовности ужина, что уже заполнил кухню своим ароматом. Ответ не звучит, вместо него громкие шаги, шарканье. Звук открытия тяжелого люка, падающее тело и шаги, что, стихая, уходят под дом На алых губах улыбка, ужин скоро будет готов. Взмах. Раздирающий душу до нутра, что медленно гниет почти в скорость содержимого черепной коробки, но она, кажется, скоро расколется. Кровь плещет теплым струями, звонкий голос срывается на богоподобный вопль. Связки напрягаются, и вскоре крик становится хрипом. Беспомощным, свиным. Вот он животный страх, что должен ощущать каждый. Ощущать перед ним- правосудием, перед ней- правой рукой Бога, что, кажется, уже даже не смотрит в сторону сырого подвала, что пропитался кровью. Где около стены в ряд тесаки, а по центру разделочный стол, где сейчас упивается последними секундами жертва. Глаза истерично мечутся, а тело бьется в судорогах, когда наточеное лезвие тяжелого ножа соприкасаются с пальцами. Секунда- вторая на наметку. Удар. Четыри ранее функционирующих пальцы остаются на железном, поблескивающем столе, что холодит спину «Животного ». Оно закатывает глаза, сухими губами пытаясь хватать воздух. Пытается дышать. Пытается жить, но «Правосудие» считает, что это признак удовольствия, что она так заботливо предоставляет. Последний хрип, улыбка, руки в крови. Что-то саднит, тянет, а дыхание сбито. Волосы слегка взмахлочены, запутаны и пушисты. Перед девушкой- развернутый почти на изнанку труп. Труп, что сотворял трупы. Искореженные до не опознания. Теперь его очередь, ведь нашлась рыбка по больше. Его грудная клетка проломлена тяжким на подъем предметом, что теперь валяется где-то под столом. Некоторые органы находятся снаружи, красуясь перед очами Акико. Мелькают пальцы на столе, а в голове навязчивое желание. Ноги косятся, вновь бросаясь в крупную дрожь. Рука, что все еще перепачкана касается шее носительницы каре. Слегка сжимает, проводя по слишком нежным местам. Слегка царапают, оставляя еле видный след. Бархатистые пальцы в гнилом вине трупа проходятся ниже, сжимая грудь, пачкая одежду и кожу, когда проникают под ткань. Они оглаживают каждую вмятину на теле, вспоминая где приятно. Владелица волос цвета черного крыла ворона, что несет лишь смерть и упадок, сползает на пол от сводящего в судорогу ощущения. Пальцы слегка царапкают, скручивают и больно зажимают розовато-темные пятна, что аккуратно разместились на груди. Скользко, в сознании скользко и слякотно. Все плывет, течет, гниет, источая трупную вонь. Она бьёт в сознание еще больше, оглушает, сдирая скальп и разламывая черепную коробку, что шатается из стороны в сторону. В глазах пятнит, виднеются образы. Много людей, много дьяволов, много их. Их, что не распознаются. Их, что есть везде. Их, что могут все. Их, что дарят несвободную свободу разума, охватывая его, плетя паутины и шелковые одеяла, куты вокруг Йосано. Пальцы скользят в брюки, оттягивая их. Оглаживают почти, что нутро, вскоре возвращаясь к одежде, что приходится стянуть на половину бедра, ближе к коленям. Руки тянутся к пальцам на столе, хватают, дрожа, пока подвал наполняется вздохами девушки, чьи руки бесстыдно, несмотря на кровь, шастают будто бы вибрируя телом, когда пальцы оказываются на чувствительной точке, массируя ее, прижимая. С губ слетает некий гортаный рык, а пальцы нащупывают все еще теплые, с ровным срезом обрубки, что вскоре оказываются в не подходящим для них места, становясь одним из предметов надрачивания, девушки ,что кажется, через чур считает это приятным ,выгинаясь и подгиная пальцы на ногах, пока в нутро проскальзывают еще и относительно живые пальцы правосудия. Сознание доводит до кипения, до ненормального возбуждения от мертвечины. От сердца трупа, что подносится к губам, обмазывая их все еще кровью. Зубы соприкосаются с кровесным центром, раздирая его. Язык смакует, проталкивает себе же в глотку, довольно проводя по губам, пока пальцы доводят до предела и контрастных стонов. Их голоса стихают. Волосы мокрые, слегка липнут к лицу ,пока девушка в домашней одежде довольно поедает ужин. Уж сильно она устала за сегодняшний день. Ее любимая напротив, уже поужинала и любуется своей ненаглядной, подмечая, что кровь плохо смылась с ключиц. Ее пальцы, что предварительно были проведены по языку, стирают остаток гнилого вина с впадины, а брюнетка улыбается. Совсем тепло, по домашнему, начиная рассказывать о прекрасности тела, лица, характера, образа, поведения и всей Кое. Оговариваясь, что она съест ее от великой любви. Она улыбается. Знает, что это действительно любовь. Знает, что ее боготворят в этом доме. Знает, что ее сердце в прямом смысле украдут, дрожащими руками, вырывая из грудной клетки, впиваясь зубами иди укладывая на тарелку, разрезая и поедая серебряными вилками и шпашками. Заботливо разрезая ножом или же измельчая тесаком в кашу? Она улыбается. Улыбается и любит. Любит это безумие. Любит кровь на теле, трупный запах подвала. Любит, ведь это часть ее жизни. Ее жизнь- Акико, что медленно сходит с ума или же давно это сделала. И она знает об неизбежном. Непонятная тревога, странная тишина за столом. Девушка садится ближе к возлюбленной, хмуро смотря в очи. Ее очи, что до невозможности прекрасны. Ее очи- океан с чертями, что Акико так обожает. В эти омуты окунаешься либо медленно, либо бомбочкой летишь с обрыва. Но для Йосано сейчас оба путя недоступны. Ее океанически прекрасные очи покрыты невозможно толстым шаром вечного льда, что ничего не пробьет. Он вечен, пока этого хочет океан. Он хрупок, пока это дозволяет океан и его мозг. Мозг, что сводит с ума обладательницу вороньих перьев в виде волос. Мозг пианистки- отдельная тема трепета сердца и бабочек в животе, что цепляются за сладкую вату сознания. Она безисходно влюблена в рыжий разум. Почти красный и огненый. И этот огонь обжигает, колит, оставляет разводы пламени- шрамы. Тлеющею кожу, что оголяет гниль черепной коробки, которая растекается по телу, заполняя сердце. И сердце замирает. Замирает, слыша назойливый звук, видя как к дому едут машины. Машины,что несут неволю. Мгновение, дверь выламывают и девушка встает не вовремя. Мужские руки заламывают, прижимая к поверхности стола . Из глаз прискнули слезы. Потеряные очи смотря на свою девушку, которую берут под логти, но... Синие океаны спокойны, лишь слегка блестят слезами безысходности. Попытки подняться, вырваться из оков полиции невозможны. Она срывается чуть ли не на крик, когда ее лицо вновь с глухим звуком здоровается со столом. Руки ощутимо сковывают наручниками, а попытки прекращаются. Лишь рыдания. Глаза округляются. Шаги громко уходят под люк. Много шагов. Кто то уходит на вверх. В спальню. На второй этаж. Что то переварачивают. Громко разбивают,проверяют. В голове все затихает, а сердце будто бы вырывают. С него стекает черная гниль. Ввязкая, блестящая, с комочками душ, что пожирает. Отравляющая сознание беззоботных и занятых. Грохот закрытой автомобильной двери. Рядом рыжая, чьи волосы кажутся неродными. Блеклыми. Их засунули в одну машину, дали одного водителя. Мысли путаны, недовольны и истеричны, но теплая рука Озаки ложится на бледную и дрожащую. Она наклоняется к уху брюнетки, шепчет о чем то. И на лице мелькает надежда. Надежда в глазах. С такой надеждой стоят на коленях в церквях, замаливая и вымаливая. Правосудие спустилась к грехам. Правосудие попало в сеть. Ловушку. Бог никогда не переставал видить подвал. Никогда не отворачивался. Никогда не упускал из виду те трупы, те грехи, что собрало в себе Правосудие. Оно погрязло в причине своей работы и сейчас нуждается стать «Животным». Трасса. Темная, туманная. Вскоре восход. Секунды громко бьют в голове. Ударяются ,разрушают, трощат черепную коробку, что уже покрылась трещенами и сколами. Держится лишь на гниле, что бурчит и кипит. Секунда. Последняя. Руки Озаки резко дергаются, закидываются на шею водителя, душат наручниками, оставляя след. Посмертный след. Акико не дотягивается. Бьется в истерике. Хлопок. Грохот. Шипение. Взрыв. Машина восплеменяется. Она почти всмятку и из нее вытекают лишь капли крови и гнили, что горит так же. Словно бензин, распаляет транспорт еще больше. Их тела вознесутся к небесам. Они замолят свои грехи. Ведь Бог для Правосудия- имеет рыжие волосы.