Вечный автостоп

«С рюкзаком стоишь на трассе, и пускай ботинки в пыли — это стоит дороже, чем сидеть в первом классе, хотя и сидишь на мели».

      Почему-то мягкая ручка рюкзака ощущалась сегодня по-другому, так же как и бутылка темного пива, которую ему удалось кое-как открыть зубами. За спиной бескрайние поля молодых побегов золотистой пшеницы, густо поросшая высокой травой кленовая посадка, чуть поодаль — массивные бугры, лысеющие поздней осенью и цветущие ярко-красным маком по весне, символично вздымающимся к нежно-лазурным небесам. Кроме рева мимо проезжающих автомобилей, слепящих своими оранжевыми и бело-желтыми фарами, слышался лёгкий шепот летнего ветра; ночной и освежающий, он пробирался в закрома очерствевшего от зимней холодрыги сердца, закалённого сладким лимонным чаем с медом, ледяной водой из крана по утрам и ботинками на меху с повсюду налипшим на них хрустящим снегом. «…я всегда вижу снег. Не зелень, а именно снег. В основном я вспоминаю снег. Снег, снег, снег». Россия особенно любил августовские ночи летом. Темно-синее, почти чёрное небо с полной луной или тонко округлым неполным месяцем, не прикрытым ни одним ближайшим облаком, и свойственно горячему, засушливому августу крупные звёзды, сияющие то тут, то там. «Запах бензина, зима. Окна домов как беззубые рты. — Останемся тут? — Ну, да». Пока вновь не наступили вечный мороз и гололёд, пока тяжёлые тучи не зарыдали с новой силой холодным, моросящим нос и щеки дождем, и не рассмеялись первым декабрьским снегом, клочьями опускающимся на обнаженные, усталые деревья, когда-то дышащие сладостной весенней сыростью, молодой человек намеревался наслаждаться этими приятными мгновениями безумных пьянок поздней теплой ночью или спуском по крутым склонам и тропинкам вниз к широко распростёртой реке, раскинувшейся от одних зелёных берегов к другим. Изредка с характерным пищащим звуком и хлопаньем коричневых друг о друга крыльев пролетали крохотные летучие мыши невысоко над головой. Парень ещё раз поглубже вдохнул воздух, пропитанный атмосферой грядущей поездки, и оглянулся, обнаружив ту же аккуратно асфальтированную трассу. Веяло предрассветной прохладой. За обросшей дикими кустами роз посадкой с витиеватыми тропами и дорожками виднелись едва заметные проблески ласковых солнечных лучей. Небесная чернота медленно, но верно сгущалась приторной розовизной. Смеркает. Главный экран телефона гласил о трёх часах ночи. С обоев на него смотрели три пары детских глазок маленьких сестер и его самого в том числе, тесно сидящих друг к другу, крепко обнимающихся в ряд за плечи. Ему отлично помнится тот замечательный день. Приближающиеся зимние праздники. Желанное, такое долгожданное начало самых длинных в четверти каникул. Беларусь, Украина — в черном и буром платьицах с пышными юбочками и опрятными бантами в реденьких волосах, блестящих в свете приглушенной лампы каштановым и светло-русым, заплетённые тонкими руками заботливой матери, обветренными и грубыми вдоль выпирающих костяшек от трудной, непосильной работы на морозе. И он — в белоснежной рубашке, без единой на ней складочки с аккуратным воротником, и повязанным алым галстуком вокруг молочно-бежевой шеи. Вспоминая маму стало как-то по-своему тепло и несносно больно на душе. «Нежность к тебе в два раза умножил». Уголки обкусанных губ парня дрогнули в искренней улыбке разрумянившимся лицам забавных крошек, незатейливо дергающих маленькими ножками в начищенной до блеска обуви с красочного изображения. Временами он в самом деле ловит себя на мысли, что скучает. Скучает по напутствующим нотациям матери и грозному взгляду болотно-зеленых глаз каждый раз, когда в чем-то скверно провинился. Скучает по их уютному и большому дому с красивой верандой из деревянных лакированных брусьев, скучает по вьющемуся кусту крупных красных роз под окном теплой гостевой с темно-бордовым ковром на противоположной от маленького советского телевизора стенке. Скучает по особенно громко скрипящим ночами половицам и разговорам шепотом с сестрами, пока СССР, уставшая, спит. Скучает по запаху вкусной домашней еды, тяжёлому аромату материнских духов. Скучает по всегда натопленной печи и дыму, выходящему из трубы, виднеющемуся через несколько соседних домов, когда все они, трое несмышленных и беззаботных детей с красными от зимнего мороза лицами и насквозь мокрыми варежками, свисающими на веревочках с запястий, спешат домой, прежде чем окончательно стемнеет, и тянут кого-то одного на добротных санках по снегу. Скучает по тому, как смеялись вместе, ругались и мирились, читали сказки и энциклопедии за одним письменным столом, обедали в столовой с бежевыми обоями в незамысловатый цветочек. Скучает по звуку отбивания девяти часов вечера часами с кукушкой на кухне, после чего мама вела их тщательно вымываться, одевала каждого потеплее и укладывала спать по кроватям, читая на ночь что-нибудь доброе, целуя всех поочередно в лоб. Он скучает по семье. «Я очень устал и хочу к тебе».       В траве что-то беспрестанно шелестело, шуршало, и парень забоялся, как бы ему на ногу не заполз какой-нибудь уж. Что-что, но змей он никогда не любил. А вот трепыхающиеся малютки-ящерицы были наилюбимейшим в детстве увлечением. Ловить и осторожно выпускать их обратно было особенно памятным в детстве удовольствием.       Хорошо, это начинает надоедать. Как бы красиво здесь не было, ему хотелось наконец сесть в машину и откинуться на спинку кресла, устроившись поудобнее. И, что было бы ещё лучше — вздремнуть какое-то время. Под глубинно-зелеными глазами образовались несуразные круги от недосыпания. Перед лицом на огромной скорости проехало несколько авто, потоком образовавшегося ветра развевая подол тоненькой ветровки, абсолютно проигнориров парня, который характерно выставил руку. Сделав короткий глоток из горлышка своей стеклянной бутылки, Россия опять лениво вытянул руку навстречу к большому грузовику, шумно потрескивающему своим содержимым. Машина постепенно затормозила, и молодому человеку пришлось сделать несколько шагов в левую сторону, чтобы добраться к ее высоко расположенной двери и разглядеть из резко освещённого окна кабины уставшего водителя-дальнобойщика, обросшего седой щетиной на впалых щеках и вцепившегося огрубевшими пальцами в твердый руль. Выбросив в выцветшую на солнце траву недопитое пиво, Россия затянулся из дешёвой сигареты, поштучно купленной в ближайшем 24-часовом киоске. Его слегка пошатнуло, он ловко взобрался на металлические ступеньки перед дверцей: — Подвезете? Мужчина в грузовике закусил щеку изнутри, с секунду разглядывая новопришедшего, затем слабо кивнул на соседнее рядом с собой место, — Садись. Россия улыбнулся, не скрывая свой триумф, обошел машину, ярко светящую фарами в самую даль дороги и, почти перепрыгнув ступеньки, сел в машину. Приветственно протянув мужику руку в знак признательности, молодой человек сощурился из-за щиплющего глаза дыма сигареты, зажатой меж крепких зубов. Прежде чем новый знакомый решил открыть рот, брюнет вынул тлеющую сигарету и выкинул ее в открытое на половину окно. — Куда едешь то? — в салоне царила полная тишина, за исключением ненавязчивого мотива из тихо играющего радио, и больших пальцев дальнобойщика, нервозно постукиваюших по рельефному рулю. — Да так, — Россия порылся в кармане куртки, взглядом случайно обнаружил на ней проженную дырку у нагрудного кармашка, и его густые брови заметно приподнялись в удивлении, — Куда глаза глядят. От него, вероятно, разило перегаром, и неумело, явно с перебором использованными мужскими духами, но это было последнее, о чем он мог переживать. Парень задумчиво всматривался в когда-то белые кроссовки, теперь полностью в пыли и грязи. Стремительно мелькали деревья, деревья, деревья. Неоново-зелёные и голубые заправки красочно освещали вперед пролагающийся путь. Казалось, будто небо все никак не соберётся с силами наконец дать возможность взойти властному солнцу. Все так же господствовала темень. — Чего сам? Неужели не с кем? — водитель добросердечно улыбнулся, оголив ряды пожелтевших, местами выбитых зубов. Брюнет хмыкнул, пожав коренастыми плечами: — Я и сам себе сносная компания. Покажется странным, что он путешествует самостоятельно, однако ни в одном городе, ни в одной глубинке ему не удавалось остаться незамеченным. Складывалось впечатление, будто везде уже знали о его скором приезде — так легко ему доводилось с кем-нибудь начать общение и так же легко его завершить, будь то юная и наивная девушка или доброжелательный, завлекающий своим характером парень. Повисла минутная тишина. — Понял. «Вечный автостоп на русских дорогах; сотни интересных и не очень диалогов». Россия не оказывал особой заинтересованности в разговоре, стараясь отвлечься или всячески отлынивать от его продолжения, показательно нахмурившись, безразличным взором провожая сменяющиеся пейзажи снаружи. Кажется, мужик болтал что-то насчёт своей полной и краснощёкой любимой жены? О недавно обручившихся молодых сыне и невестке… Уже не имеет значение, когда свинцовые веки в конце концов смыкаются. Молодой человек прислонился лбом к стеклу, подперев тонко очерченную щеку рукой, сквозь сон иногда «угукая» или «мыкая» на поставленные вопросы и в красках описанные ситуаций из жизни, по типу историй про опасные своры бандитов, жестоко расправляющиеся с ущербными в 90-х, рыбалках и буйных гулянках в далёкой молодости.       Россия с облегчением обмяк на обитом мягкой, пушистой материей сидении, погружаясь во сны, которые утром ему вряд-ли посчастливиться вспомнить, расплывчатым, мутным после недолгой дрёмы взором озираясь вокруг конечной остановки какого-нибудь нового городка с захудалыми панельками, величественными церквями и такой же равнодушной ко всему молодежью в забытых богом проходных дворах на старых лавочках около подъезда. А пока он только спрятал орлиный нос в высокий воротник, надел капюшон ветровки сверху на кепку и пониже опустил рукава на обернутые бинтом, исполосанные лезвием ножа запяться. Завтра он по-новой ощутит воздух, напитанный настоящим русским летом.

«Мой город пахнет по утрам то керосином, то бензолом».