Открытое сердце

Сначала пять рыб, четыре из которых ловит не Странник. Но только потому, что у Кадзухи «рука набита» морскими странствиями: рыба — набухшая от жира в забытой всеми речушке — сама выстраивается в очередь, чтобы заглотить его наживку. Она даже не бог весть какая. Клочок полузасохшего червя. Пойманную рыбу самурай выпускает в ведро, где она касается друг друга. Должно быть, при отменном слухе еще можно услышать, как чешуя находит на чешую и как поет об естественной цикличности жизни и смерти. Наконец и Страннику улыбается удача: леску круто тянет вниз, пока она не встает почти под прямым углом, а сам он едва не роняет шляпу. Улов достается из закутка с цветущей водой, куда жирная рыба не в силах протиснуться. Звук касания с плоским камнем не живой, а покато-бездушный. Увы, это кусок обглоданного чудищами мусора. Точно нечто хтоническое глодало его по ту стороны земных артерий, высасывало приличность форм и узнаваемость, чтобы следом выплюнуть в виде почти первичной материи. Явить убогие линии и впадины. На одной стороне матовое, на другой — блестящее. Теперь оно отражает свет солнца только для того, чтобы вызвать жалость. Нечто нужно много жалости. Предмет хочет исчезнуть, но ничто в местной и скучной воде не способно обратить его в пыль. Мерзость. Почти вытянут, почти узок, почти выпукл. Есть пятна, и они, как капли заржавелой крови, плоская плесень. Предмет явно жаждал родиться особенным, но отныне это желание делает его убогим. Равновесие энергии в действии. — Ваза для цветов, — предполагает Кадзуха. Он еще изучает предмет, крутит его пальцами, своими длинными и чуткими пальцами, которые могут творить миллионы вещей со смиренной кротостью и чистотой.У Странника при виде этого ком подступает к горлу. Он не хочет смотреть, как пальцы друга заботливо касаются мерзости, которую речка изрыгнула из себя, словно обглоданную кость. — Ну и уродина. Выбрось, — он не советует, а почти требует. На нетерпеливые интонации Кадзуха почти поворачивает к нему голову: — Можно продать. Она необычная. — Только позориться: и пятьсот моры не выручишь, а деньги и так достанем, если потребуется… — «Вы посмотрите на него, он продолжает!» — Кадзуха, что тебе непонятно в слове «выбросить?» — Внутри что-то есть, помимо тины. Если вытащить… Фаланги пальцев норовят исчезнуть в глиняно-матовом мраке. Там узко, пахнет водорослями и смертями тысячи мелких рачков. Круглое отверстие зияет над пространством чистой воды, смотрит на человеческие лица из пустоты старых вещей, и есть в нем нечто расхлябанное, нехорошее, древнее. Дыра дышит потенциалом явлений и форм подобно женскому лону, и теперь Кадзуха касается его рукой; бледно-розовые ногтевые пластины исчезают в пустоте, где у входа влажно чавкает вязкая и жадная тина. Я же сказал… — Не пачкай руки! — Странник цепляет убожество самыми кончиками пальцев, так могут избавляться от трупиков грызунов на крыльце. Он подкидывает убожество в воздухе и точным ударом отпинывает куда подальше ногой. Высоко летит по дуге, а затем булькает, бесшумно погружаясь на дно. «Вот и все!», — само за себя говорит выражение утонченного лица. — Верни грязи ее… Как будет детеныш грязи? Грязенок? — Может быть, грязеныш? — предполагает Кадзуха и не сдерживает улыбки. Он поднимается на ноги и отряхивает руки. Странник предлагает ему почистить рыбу, пока он последит за удочками. — Еще рано чистить, — возражает самурай. Он не понимает, что кое-кому надо отыграться в рыбалке. Вернее, делает вид, что не понимает. — Я уже проголодался. — Хорошо, тогда сразу и пожарю. Странник машет пятерней, мол, да-да: — Как обычно там делаешь: выходит вполне съедобно. «Вполне съедобно?» Странник уже несколько дней только и требует, что жареную рыбу по рецепту Кадзухи. Самурай не успевает наполнить котелок водой, как его зовут: — Кадзуха, иди сюда! — Чего? — Кадзуха, покажи свою особую рыбачью стойку, хочу попробовать. Когда Странник часто повторяет его имя, не к добру. И все же лицо куклы выглядит дружелюбно. Что может случиться? Позу проще показать, встав позади Странника, что юноша и делает: — Локоть держи ближе к туловищу, вот так. Ноги обычно держат шире, но ты их чуть сдвинь, а плечи опусти… Странник быстро учится. Но Кадзуха уверен, что стойку он показывал еще на прошлой рыбалке, и у куклы она получалась. Когда он отходит, Странник просит: — Еще раз покажи стойку. Я кое-чего не учел! Нет, даже не просит, а требует, словно еще и одолжение делает. Кадзуха тихо улыбается, но только потому, что уже сложно сдержаться: — Если хочешь, чтобы я тебя обнял, достаточно сказать. И я обниму. С удовольствием. Разумеется, зря он. Вот так. Но хотя бы знал, на что шел. В воздухе свистит рука: ребром ладони Странник обрушивается резко и точно в цель. Не обладай Кадзуха реакцией воина, закаленного в сражениях, удар бы вышиб из его легких большую порцию воздуха или, того гляди, размазал о ближайший березовый ствол. А Странник, знай себе, усмехается. Непонятно — то ли он одобряет кульбит Кадзухи, то ли разочарован, что все же промазал: — И где моя рыба? — спрашивает, высокомерно приподнимая брови. — Жарится? — Сейчас начну чистить, — Кадзуха отходит в сторону, краем глаза ожидая подвоха. — Держи удочку ровнее. Или может все же лучше еще раз показать? Конечно, если драться не будешь. На этот раз его награждают взглядом. И это особенный взгляд. Он называется Взгляд испепеляющий души. Выглядит так: в глубокой и красивой синеве, с того ни с сего, тысяча лезвий обрушиваются с неба рассекающим ливнем. Успел — убежал. Уж такова манера движения по жизни куклы Сёгуна: все или ничего. Кадзуха только и может, что улыбаться этому на свой смягчающий лад. Он с самого начала решил: их совместный путь — принятие. Уж это — единственно возможный способ им ужиться друг с другом. Пусть даже Страннику это и не нравится: «Не самурай, а монах!» Любые его попытки раздразнить или разозлить Кадзуху заведомо увенчиваются провалом, а все потому, что энергия — по интенсивности и ритмичности куда больше напоминающая электрическую — проваливается в пустоту. Ее ничто не встречает в пространстве и не отзеркаливает. Кадзуха принимает от отпрыска Вечности каждый выпад без единого осуждения и, только знай себе, улыбается глубоко внутри. Иногда — даже посмеивается. Ничего с этим не поделать. Никому из них. Потому что Кадзуха не может злиться, а Странник — перестать быть собой. Но пока что этого и достаточно. «Итак держу ровнее, — ворчит Странник. — Куда еще ровнее-то?.. Жирная, ленивая рыбешка, подчаливай, подчаливай!..» Он чувствует, как его обнимают сзади. Чьи-то ладони ложатся на живот, а пальцы уже смыкаются в замок. Быть не может. — Самураишка, жить надоело? Но руки сдавливают еще крепче, а шею обдает горячим дыханием, оно щекочет и приподнимает короткие прядки у основания затылка. — Я так долго ждал, когда увижу тебя, любовь моя. Так долго… Немыслимо долго… И теперь я так близок, кто бы мог подумать? Вижу тебя едва ли не во всем! Грубоватый и властный голос — не голос Кадзухи. Но — определенно его руки. Даже если они стискивают Странника за талию с такой силой, словно говорят: попробуй уйти и сломаем тебя пополам! Уж Кадзуха никогда бы… — Ты не Кадзуха, — догадывается Странник.— А ну назови свое имя! В шею ему шумно выдыхают, чуть насмешливо: — Дериан Вилм. Все происходит быстро. Должно быть, незнакомец даже не понимает, как здоровое и молодое тело, которое он только было занял, будучи духом, оказывается прижато к земле. Сверху нависает лицо: оно бледное и маленькое, но глаза принадлежат настоящему войну. Рот зло и высокомерно склабится: — Дух, значит? И как ты посмел влезть в тело? Да еще без моего разрешения? Кем бы ни был Дериан Вилм, он явно не ожидал такого поворота событий. Разве люди не должны бояться подселения? Разве не должны вопить от ужаса или шептать, роняя слезы: «Чем мы тебя прогневали?» Этот юноша обрушивает на Вилма столько гнева, сколько у самого Вилма не скопилось за пару сотен лет! А этот взгляд? Разве это не молнии, прорезающие само небо? — Убожество… хоть представляешь, что тебя за это ждет?.. Вот же ты нарвался: я ведь не просто уничтожу тебя! Ты познаешь все немыслимые мучения, которые только придут в мою голову! Я очень… очень зол! Но как бы духу ни было страшно, он решается взять себя в руки. Он напоминает себе, что уже умер и ему нечего бояться. К тому же у него есть «тузы в рукаве». Да еще какие! Это смертным людишкам стоит бояться! Он говорит, стараясь подстроить под себя голосовые связки человека, чье тело занял с такой легкостью: — Не думаю. Я могу навредить сознанию и даже разуму этого… Кадзухи, так его зовут? В ответ юноша резко бьет кулаком. Еще дюйм влево и кулак пришелся бы по человеческой голове. От удара, усиленного ветряной стихией, исходит легкая волновая рябь. «Отлично, у него еще и Глаз Бога», — думает Вилм, не понимая, радоваться этому или нет. — Порву на ошметки! — шипит сквозь стиснутые зубы Странник. Угораздило же! Никаких сомнений в том, что виной служит та уродливая ваза, которую они выудили в речке. Кадзуха что-то зацепил или разворошил в тине. Достаточно было только коснуться зараженного духом объекта, чтобы он мог переметнуться! А затем Странник отбросил вещичку прочь, в речушку, прежде, чем у них был шанс понять, с чем они имеют дело. — Этот человек, чье сознание я захватил… очень силен духом, — говорит Дериан. Он и правда ощущает колоссальное напряжение внутри, где тяжелеют две души, они за что на свете не желают не то что слиться, а даже просто ненароком задеть друг друга. Дериан даже не верит, что ему удалось взять это тело. Ведь оно принадлежит войну, да еще с Глазом Бога! Потрясающее везение, не иначе. Дух озвучивает мысли вслух: — Просто так я бы никогда не захватил его разум, но мне повезло. В тот момент, когда я подобрался к вам, его сердце было открыто. — Что значит «было открыто?» — молнии в глазах юноши, кажется, вот-вот переметнутся в физический мир и испепелят Дериана, обратив в горстку пепла. Дух даже забывает, что находится в надежном коконе, но вовремя одергивает себя. А потом заставляет рот самурая издать смешок: — А с каких пор люди перестали понимать очевидные вещи? Он был беззаботен и кажется, держал свое сердце открытым для тебя. Только и всего. Это меня и спасло. Такие слова приводят Странника в ступор. Он о чем-то думает, а затем шепчет: — Ничтожество… А у тебя довольно скудный умишко, раз покусился на моего человека! Даже не представляешь, какая участь тебе уготована… Ну и чего ты хочешь? Давай, удиви меня. — Что ж, тогда ты весьма умен, раз понимаешь, что речь идет о сделке. Но на твоем месте я бы не разбрасывался оскорблениями. Единственное, что меня удерживает в этом мире… одно незаконченное дело. Помоги мне, и я отпущу твоего человека. — Сначала дай поговорить с Кадзухой. Я должен убедиться, что он в порядке. — Исключено: он сильный, стоит ему хоть разочек прорваться, как мне уже не совладать. Так что тебе придется поверить мне на слово. Но он все видит и понимает, что происходит, можешь не сомневаться. — Кадзуха, ты меня слышишь? Я бы выбил эту крысу из тебя одним махом, но твое тело… не выдержит, ты же понимаешь? Расслабься, не надрывайся там изнутри. Предоставь это дело мне. Дух смеется: — Дело-тело. «Предоставь свое тело мне!» Он тебя услышал. Говорит, чтобы ты ведро с рыбой в тень убрал. У Странника желваки двигаются: — Самураишка, и это все, что тебя сейчас беспокоит? — а затем припоминает: — Ну да, рыба, — Солнце сегодня нещадно палит. К тому же, не говорит ли эта фраза Кадзухи о том, что тот не сомневается в надежности друга? — Подожди, — бросает он, уже на этот раз духу умершего. — Да, я жду, — отзывается Дериан. Он даже не поднимается с земли, а остается лежать, прижав руки вдоль туловища. Рыба плещется в небольшом количестве воды. Золотые, белесые спины, только редкая чешуя перламутрово мерцает, напоминая о беззаботном утре. Странник оттаскивает ведро под дерево, а затем возвращается обратно и занимает тоже положение на Кадзухе, то есть верхом. Он сдавливает коленями его бока: не столько, чтобы дух не удрал, сколько для оказывания морального давления. Так учили фатуи. Желательно, чтобы оппонент не только физически, но и морально ощущал себя болтающимся где-то далеко внизу. Была даже практика визуализации: стоило только воображать себя твердо стоящим на горной вершине, пытающимся излагаться с вон той точкой у ее подножия. Что говорить о духе, который даже собственного дыхания в мире не имеет? — Рыба в этой реке вкусная, — отмечает призрак, ртом самурая. А Страннику непривычно слышать из этого мягкого рта столь низкий и грубоватый голос. В нем преобладают нотки человека властного и вспыльчивого. Даже если сейчас этот некогда человек притворяется не таким. — Я не пробовал, только наблюдал за тем, как она росла. Хотелось бы ее поесть. Но странное чувство: она как будто и моя семья. Настолько я был одинок все эти годы. Странник фыркает и скрещивает руки на груди, у него нет настроения праздно болтать. — Рассказывай, чего хочешь, и покончим с этим! — Давным-давно я жил в деревне неподалеку отсюда. Люди со всех окрестностей стекались ко мне, чтобы я решил их судьбу… в каком-то роде, разумеется. Видите ли, я мог посмотреть на двух людей и сразу же выдать, какая у них будет любовь, подходят ли они друг другу, будут ли счастливы… Хм, Кадзуха спрашивает: «И вам правда верили?» Отвечаю: да, Кадзуха. Ведь все мои вердикты подтверждались временем. Если я говорил, что пара не приживется и расстанется, так всегда и было. И, наоборот. Но вот пришло и мое время встретиться лицом к лицу со своей судьбой. Я нашел девушку, которая покорила мое сердце. До чего прекрасна она была! Великодушная умна, отзывчива и красива! Я готов был целовать землю, по которой она ходила, так сильно любил ее. Но однажды… в зеркале я подсмотрел на наши совместные отражения. Я увидел, что мы — самые неподходящие друг другу люди. Сложно вообразить насколько! Как белое и черное мы стояли рядом, а нас разделяла целая бездна, сулящая разрыв и несчастья. Вот тогда мои надежды обрушились. Моя возлюбленная увидела все по моему лицу и тотчас сбежала в слезах. А я… Да, Кадзуха, я поверил собственным прогнозам. Шли годы, а моя любовь к той девушке никак не утихала, а только усиливалась. Я знал, что она уехала из города, и мне оставалось только ждать и надеяться. Незадолго до своей смерти я, наконец, услышал, что моя возлюбленная вернулась в родной дом. Набравшись духу, я направился к ней, чтобы умолять о прощении, но в дороге на меня упал камень от отвесной скалы и убил на месте. — Погоди-погоди, — вмешивается Странник. — Ты умер от кусочка скалы, который упал на тебя, когда ты уже шел встретиться с ней, не видев многие годы? — Прочувствуйте же мое негодование и отчаяние! — взмолился дух. — Мой прогноз сбылся, но самым нелепым образом! Не слушай я его, все могло сложиться иначе! Я попал в ловушку собственных убеждений! Внезапно тело Кадзухи сильно вздрагивает: так Дериана внутри него пугает громкий хохот. Это Странник смеется, а в какой-то момент даже хватается за живот, настолько ему весело. В синих глазах появляется нечто холодное и колкое. Точно в глубокий колодец пробралось опасное и ядовитое насекомое. Своим ядом оно отравляет всю воду, а лапами плещет ей во все стороны, теперь нельзя смотреть в колодец, держи голову выше! Не смотри в эти глаза! Дух мертвого съеживается, плотнее подбираясь к костям Кадзухи, сквозь мышцы и тонкий слой жира. Он старается успокоиться, вслушиваясь в мерную циркуляцию крови по венам. Сердце самурая безмятежно. Дериану кажется, что душа самурая нисколько не обеспокоена опасностями. Дериан обращает внутренний взор на сознание Кадзухи, оно там, в глубине. Оно любуется своим другом и верит ему, вот почему его сердце спокойно даже в такой ситуации! Дериан с досадой думает, что ему не повезло. Единственный раз за сотни лет… Ведь лучше бы его нашла пара людей, которые не столь близки! Странник точно читает его мысли, потому что сквозь хохот, он бросает: — Что за неудачник? Жалкий червяк! Таким, как ты, и правда самое место — забиться в тину и утопиться вазой в глупой речушке, набитой бочкообразной рыбой! Ха-ха-ха! Ой, не могу! Странник так смеется, что начинает икать. Но его это нисколько не заботит: враг не только далеко у подножия горы. Он втопчен в ее основание, как щепотка отколовшийся древесины. Как дохлый жук. Дериан находится, что сказать, только благодаря самураю: — Кадзуха передает: «Прекрати, пожалуйста. Речь идет о чувствах. Давай уважим чувства мертвых». Как дух с ним согласен! Странник обрывает череду издевательств. Он издает короткий сдавленный звук икоты, который глушит собственной диафрагмой, а затем острыми коленями сильных и натренированных ног подколачивает бока юноши, словно вьючное животное. Восклицает: — Еще чего! Кадзуха! Эй, самураишка, это я спасаю твою шкуру, а не наоборот! — Лицо он опускает ниже, чтобы пристальнее посмотреть в глаза и выискать в них яркие проблески Духа. Ведь именно к нему он хочет обратиться. Находит! Это так легко: все равно что из ведра достать рыбу! — Дериан, жизнь тебя ничему не научила, как ни взгляни. Ведь нужно просто брать, что хочешь, всего-то! А дальше зависит лишь от силенок: хватит или нет, — Странник наматывает на палец белесую прядь Кадзухи и, играя ей, задумчиво протягивает: — Если бы от меня сбежала невеста. Ой! А ведь она бы не удрала вовсе: кто бы позволил? — он усмехается. — Ты правда жалок… Ладно, продолжай, какое отношение твоя никчемная жизнь имеет к моему Ка-… к самураишке? — Я не успокоюсь, пока не извинюсь перед ней. Есть шанс, что в будущих жизнях… мы сможем встретиться вновь. Я хочу жениться на ней. Мне нужно, чтобы ты помог провести обряд. — Как интересно. И как ты собрался это сделать? Не уж-то хочешь, чтобы я раскопал ее могилку? — Кадзуха говорит: «Странник». — «Странник?» И это все? И что ты хочешь этим сказать? Ах, чтобы я не обижал эту жалкую, трусливую тварь, которая без спроса подкралась к нам и вселилась в твое тело, я верно понимаю, самураишка? Так вот не зли меня, Каэдэхара Кадзуха! Иначе, клянусь всеми архонтами, ты не пожелаешь возвращаться в свое тело! Сиди там и помалкивай, пока я дела делаю! — Удивительно, — говорит Дериан. — Вы такие разные и все же… приди вы ко мне за прогнозом, уверен, что я бы увидел… — А ну закрой рот! Не желаю слышать ничего о твоих прогнозах. Я сам себе ставлю прогнозы. Это я делаю погоду своего мира, и никакие звезды, никакие шарлатаны и тем более фальшивое небо, не способны изменить моей судьбы! — Я всего лишь отметил разительную разницу… Не горячись так. Ты сколько угодно можешь злиться, но это не поможет твоему другу. А затем Дериан рассказывает свой план.

***

— Это здесь, — говорит Дериан. Он приводит Странника и тело Кадзухи в старый одноэтажный дом. Путники уже проходили его несколько раз, им даже в голову не пришло заглянуть внутрь. Сущая развалина. Полусгнившая древесина, скрипучие, развалившиеся двери, зияющие дыры. Ветер гуляет в проходах лишь от скуки, а затем с радостью выскальзывает прочь и резво устремляется обратно к реке или в лес. — Это был мой дом. — Не так быстро, — Странник преграждает путь Дериану ногой. Просто упирается ступней в противоположную стенку узкого коридорчика. — Здесь может быть опасно, а тебя нисколько не заботит сохранность чужого тела. Руку. Давай, давай. А теперь шагай осторожно и смотри под ноги. Если упадешь, я твою душу выколочу из самураишки и заверну в тугой узел так, что ни о какой реинкарнации речи не пойдет, уж не сомневайся! — И давно вы вместе? — интересуется Дериан, старательно вышагивая по расшатавшимся половицам за юношей. Но Странник молчит, только медленно ступает по полу, тот пружинит, поднимая пыль в воздух. Повсюду лежат сухие листья и имитирующие их мертвые мотыльки: большие и маленькие, они образовывают целые жухлые островки. Как будто ночами в доме то и дело горел свет и впускал их умирать. Разруха, какая она есть. — Мне правда очень любопытно, — настаивает дух. — Ведь, то, что я вижу, едва ли не парадокс. За всю жизнь я не встречал такое разительное противоречие и одновременно… — Умолкни уже. Твои прогнозы, горе-астролог, ни к чему хорошему не привели. Что-то я не пойму, что мы ищем? — Оно там, дальше, в моей спальне. Если… если это место еще не нашли. Если нашли, то моя жизнь кончена! — Она — уже и давно, — замечает Странник, затем шумно выдыхает, поправляя сбившуюся на глаза прядь. При виде заветной двери, Дериан решительно переставляет ногами Кадзухи: быстрее, быстрее! Но Странник одергивает его и оставляет чуть позади себя, пальцы крепко-накрепко сжимают ладонь: — Я иду первым. Ты — за мной. — Ладно, как скажешь. Странник ожидает натолкнуться на ловушку или встретиться с иной опасностью, но ни чутье, ни взгляд не обнаруживают ничего похожего. Пыльная комнатка, возможно некогда заставленная, теперь простаивает разграбленная. Что здесь такого может быть? — У тебя тут тайник или что-то вроде? — предполагает Странник. — Именно, — отзывается Дериан. В стене за развалюхой тумбочкой он стучит по доскам, раздается полый звук. Затем юноша отгибает торчащий гвоздь, цепляет торчащий краешек доски и опускает ее. Раздается сухой и крошащийся звук, пыль летит вниз. В стене обнаруживается довольно крупная выемка, а в ней сундук размером с маленького ребенка. У сундука нет замка. Руками Кадзухи, не скрывая трепета и волнения, Дериан распахивает его, являя миру нечто молочное и объемное. Оно было бы готово выползти наружу, заполняя собой мир, если бы не спало. Платье. Оно струится в пальцах и издает шелест, похожий на пение сада. Свадебное платье. А еще — настоящая фата. В сундуке ничего, кроме них, нет. Пусто. Странника одолевает плохое предчувствие. И не зря. К нему оборачивается лицо Кадзухи, на нем застыло какое-то блаженное и одновременно сумрачное выражение, а руки протягивают сугробы ткани. Именно так преподносят своим идолам жертвоприношение. На невидимом блюде покоится молочная плоть, и она лишена крови и души. Но даже так, Страннику вовсе не хочется принимать дар. Не чтобы он был бы кровожадным архонтом… — И что ты мне суешь? — Надень это платье. Оно особенное. — Юбку? Не знаю, из какого вазона вылез такой слепой червь, как ты, но — моя мать мальчика делала! — Надевай платье, Вильгельпира! Это платье передавалось тебе по наследству, и, разумеется, ты наденешь его на свадебную церемонию! Я хранил его всю жизнь! Странник думает, что он еще не нашел своего имени, но если оно окажется хоть немногим похоже на это, он навсегда останется Странником. То ли дело в ярости, клокочущей из горла самурая, то ли в напоминании, что Кадзуха все еще во власти странного духа, но Странник заставляет себя подчиниться. Он забирает шелестящие сугроб и уходит за сломанную ширму: одной только ее половины достаточно, чтобы скрыться. Развивающаяся струя фаты цепляется за торчащий клочок отошедшей древесины, от чего Дериан испускает душераздирающий вопль негодования: — Не порви! — Уж разберусь! — Странник отцепляет молочную дымку и прячет ее за ширму. Странник долго переодевается, и Дериан не находит себе места: со стороны это выглядит, как Кадзуха, меряющий комнату нетерпеливыми шагами. — Что такое? Почему так долго? — он хмурится. Ему отвечают из-за ширмы: — Сам попробуй напялить на себя облакище с одной дыркой! Дериан невозмутимо усмехается: — Если там одна дырка, то чего же сложного-то?.. Кадзуха говорит: «Он правда сказал «облакище»? Как не поэтично». — Да мне… все равно, что он там думает! Облакище как есть!.. Не собираюсь я в этом ходить! Кадзуха, слышишь меня, Кадзуха? Даже я не представляю, как будешь расплачиваться со мной! Вечность свидетель, тебе вовек не расплатиться! Ни за что, вот так и знай! Звезды будешь голыми руками выцарапывать! Артефакты искать, не поднимая головы, от заката до рассвета! Редчайшие артефакты, Кадзуха!.. Жареную рыбу жарить… годами! Вечность — свидетель, Каэдэхара Кадзуха! Все будешь! Наконец, Странник замолкает и покидает укрытие. Кем бы ни была Вильгельпира при жизни, но платье приходится юноше впору. Лишь немногим болтается в верхней части, однако, свободу скрадывает обилие рюш: они, как пионы, густо заселяют грудную клетку, не давая дышать, как прежде. Но не только пионы, еще и — унижение. На голову Страннику пришлось нацепить фату: украшенная искусственными белыми лилиями, она похожа на корону. Данное явление вполне можно назвать Сошествием двум утомленным живым душам Его Величества Облачища. Вот насколько много нежного и воздушного творится в эту ночь в старом и разрушенном доме на берегу одной потерянной речушки. «Где рыбы в ведре трутся друг о друга перламутровой чешуей», — у Странника в животе урчит. Дериан же лишается дара речи. — Моя дражайшая, нежность, моя… Виль-гель-пи-ра, огонь моих чресел!.. Как скучал я по твоему прелестному голосу! По тонкому стану! Твоя кожа все такая же нежная, а шея!.. Шея, Вильгельпира! Шея — лебедушки!.. Дериан протягивает руки, ведь в своем мире для него ничего больше не существует, кроме потерянной возлюбленной. А Странник видит, как Кадзуха хватает его за предплечья, тянет на себя, хочет прижать. Дериан без стеснения использует всю физическую силу чужого тела. Странник и не предполагал, насколько сильными могут быть руки Кадзухи! Он, должно быть, не использует их силу даже в половину! — Грязный… — выдыхает он, — извращенец, да откуда ты вылез только?! Мое сердце будет отдано одному исключительному человеку, не смей даже приближаться ко мне! Кадзуха!.. Кадзуха, меня трогают твоими руками! — Но тщетно: Кадзуха не слышит или не может помочь. — Убери руки, Дериан! Я еще не твоя жена! А это, как ни странно, помогает. — Прости! — восклицает Дериан. — Прости меня, Вильгельпира! Конечно, ты права! Кажется, Дериан окончательно теряет связь с реальностью. Такое бывает, если духи обнаруживают предметы, хранящие частички их воспоминаний или обрывки прошлой жизни. — Давай просто подержимся за руки? — предлагает он примирительно. Кажется, что это не глаза Дериана Вилма сияют, а глаза Кадзухи. Его взгляд поглощает Странника. Так и голодная кошка не смотрит на миску сметаны. И они держатся за руки. А Странник тупит взор: — Долго еще? — он оправляет подолы, все ему кажется, что это роскошно-пышное и несусветное Облачище стремится поглотить и его, и дом… Кажется, что оно даже растет и увеличивается в размерах. — Вильгельпира… — шепчут губы «жениха». Страннику хочется прикрыть их пальцами. Какое нелепое имя. Как та аляповатая цветочная ваза. А вживаясь в роль «невесты» он часто и глуповато моргает: — Я готова, — и не предполагал, что его ресницы могут, подобно вееру, создавать микро-движение анемо-частичек. — Что дальше? — Поднимемся на склон, откуда будут видны звезды. Дадим друг другу обет верности. Только ты и я, сесилия моего сердца! От этих слов мурашки ползут по коже, но ничего не поделать: дело-то стоит заканчивать. И чем скорее, тем лучше. По пути на склон Дериан Вилм срывает невесте целый букет белых сесилий, чтобы она несла его в своих маленьких ручках, подобно тому, как белые голубки несут в клювиках мир, надежду и любовь. Должно быть, в представлении духа, они оба летят навстречу будущему, которому у них не оказалось по причине фатальной глупости и предвзятости. С уст самурая не сходит имя: Вильгельпира… Вильгельпира!.. С каким блаженством он его повторяет. У Странника жуть как чешутся руки: влепить бы по губам! Поэтому руки он занимает букетом. Стебельки похрустывают, а ветер скрадывает этот звук. Пара чинно и легко поднимается к звездам. Или — почти легко. — Дай отдышаться, — Странник опирается на плечо Кадзухи и шлепает по рукам Дериана, который руками Кадзухи норовит приобнять за талию Вильгельпиру, которая, как он полагает, сидит внутри Странника. Он устал. Подолы путались и Страннику не так легко оказалось продираться высокой траве, между кустарников и камней. Он то и дело останавливался, чтобы подобрать юбки и не споткнуться. И хоть Дериан предлагал помощь, — поддержать подолы или подать руку — Странник отмахивался, а то и вовсе шлепал его по коже: «Сам дойду!» От одной мысли, что они за ручку с этим духом станут подниматься вверх, к вечности, кружилась голова от ярости. — Кадзуха… — выдыхает юноша, он присаживается на валун, широко раздвигает ноги, а краем подола обмахивает свои щеки, они огнем горят. Кружево щекочется. — Кадзуха, ты тут? — Он тут, — отвечает Дериан. — Кадзуха, не представляю, как ты это сделаешь, но должен будешь забыть об этой ночи. — Он улыбается. — И все?.. — Нет. Но из мужской солидарности, не могу передать о том, что он думает. «Все. С меня хватит. Довольно», — невеста поднимается на ноги, они немного пружинят, а фату приподнимает ветерок. Из соседнего куста вспархивает стайка пичуг. Мерещится, что они для того лишь и покинули укрытие, чтобы, как в сказке, помочь невесте управиться со своими одеждами. Вот они возьмут в клювики края фаты и помогут невесте пережить ритуал с достоинством. Но птички пролетают, а Страннику приходится кое-где смахнуть. — Покончим с этим, — повторяет он раздраженно, затем встает на вершине, где трава лирично трется о подолы, а луна серебрит волосы и снежность вуалей. Дух в теле Кадзухи занимает место напротив. Странник отмечает взгляд чужого человека. «Это ненадолго», — повторяет он про себя. — Вильгельпира, — нежно зовет Дериан. — Прости меня за все. Я поступил, как последнее ничтожество, но я всю жизнь сожалел об упущенной возможности любить по-настоящему. Прошу тебя, Вильгельпира, я люблю тебя. И я клянусь тебе в верности. Моя душа и сердце навсегда будут неразрывно связаны с тобой. Я отыщу тебя в любом из миров и надеюсь, что ты ответишь мне тем же. А затем Дериан склоняется, чтобы поцеловать Вильгельпиру. Странник повторяет про себя, что это тело Кадзухи и целует он губы Кадзухи, а не кого-то другого. Но после речей Дериана что-то идет не так, и Странник понимает, что уже не может так просто ответить на поцелуй. Все внутри него противится. Он отстраняется, насколько может… А затем между их губ вырастает ладонь. Она принадлежит самураю. — Нет, — это, как ни странно, произносит родной голос Кадзухи. А затем в его глазах проясняется, а сам юноша немногим вздрагивает, как человек, который очнулся от кошмара. — Нет, — повторяет он настойчивее, с нажимом и хватается пальцами за голову: — Ты не тронешь его, дух. Есть пределы нашей доброты. Я же просил тебя остановиться. — Кадзуха, ты пробился! — радостно восклицает невеста, но Кадзуха дает ей знак подождать: связь с Духом он не обрывает, и в его теле по-прежнему двое. — Поцеловать его могу только я, Дериан. Если он разрешит. Считай, что такой поцелуй и станет исполнением сделки. Никакого иного варианта просто не может быть. Уважай чужое. Используя голосовые связки человека, с его разрешения, дух тут же отвечает: — Я понимаю тебя. Возможно, как никто другой. Все же это — твоя особа. «Это ты как сейчас меня назвал?» — в руках «особы» пронзительно-остро хрустит все тот же многострадальный букет. — …И уважаю твою силу, — продолжает Дериан, как ни в чем ни бывало. — Я восхищен тем, как ты пробился через мои путы. Пусть будет так. Даже этого достаточно. После всего, что я натворил… можно ли мечтать о большем? Хотя бы прикоснуться к возможности… что-либо исправить. А затем надеяться, что в следующих жизнях… все будет иначе. Да, Кадзуха, пусть так. Спасибо. Дух умолкает. Кадзуха пристально смотрит на своего спутника. Странник все понимает. Ему не нужно ничего объяснять. — Что? будешь… целовать? — спрашивает он. — Это обязательно? Ему тихо улыбаются: — Нет, не обязательно. Но так Дух уйдет свободным. Он и правда наладил связь с прошлым, этот поцелуй может завершить историю на ладной ноте. Мы сделаем, как ты хочешь, Странник. Твое слово последнее. Тебе решать. Странник что-то прикидывает в уме: — Докажи, что это точно ты, а не он. — Может, я приготовлю что-то помимо жаренной рыбы? — Мечтай! За все мои мучения еще как минимум рыбная неделя грядет. Кадзуха смеется одними глазами. Он и не против. Ведь он еще не рассказывал Страннику, как ему целый месяц пришлось питаться одной только рыбой. Так что ему не привыкать. — Ты в платье выглядишь так… — Если будешь об этом вспоминать, я… — Очень красиво. Тебе идет нежный белый цвет и идут лилии. Они подчеркивают красоту твоего лица и глубину глаз. — Правда… нравится?.. — Извини, но я почему-то даже представил тебя с длинными волосами. — Я срезал длинные волосы. Еще в начале… своего пути. — Тебе они шли. Насколько длинными они были? Можешь показать? — Вот досюда. — Удивительно, — улыбается Кадзуха. — Сейчас бы благословивший тебя ветер играл ими под этой причудливой фатой… — Вы будете целоваться или нет? — Дериан начинает терять терпение. Он еще не знает, что у Странника его попросту нет. «Невеста» сверкает глазами, указывая духу его место: Дериану тотчас хочется съежиться в комок и раствориться в небытии. Наконец, Кадзуха склоняется и целует Странника. В свой поцелуй он вкладывает всю благодарность за испытания, которым друг подверг себя ради его освобождения. Поцелуй получается нежным и долгим. Что-то внутри Дериана плачет и содрогается в беззвучном страдании и благоговении. Он видит ее… свою любовь, сквозь время и пространства. Она как будто даже зовет его в беззвучном и безусильном сиянии. — Вы обязательно встретитесь с ней, Дериан, — успокаивает его душу Кадзуха. — Ваша встреча в этой жизни не случайна. Да вы и сами, должно быть, знаете, что случайностей не бывает. Каждая встреча предначертана судьбой… Пока они разговаривают Странник выдергивает из своего букета зеленые листья да лепестки. В каком-то раздражительном нетерпении. Словно птицу ощипывает. Кадзуха опускает ладони на его руки, давая знак прекратить: «Невежливо». Странник перестает, но уже поздно: под ними всюду белые лепестки. Эфемерные сгустки, в ночи они напоминают светящихся белизной фей. Танцуют в покатых надземных вихрях, благословляя растраченное попусту прошлое. Как символично! Только Дериану все равно, он этого даже не замечает. Перед его внутренним взором предстает совсем иная картина. Возможно, другая и новая жизнь: сияние, вырванное из череды прочих в бесконечном потоке реинкарнаций, которая уготована всякой живой душе. — Я чувствую истину всем существом, Кадзуха. Я как-то слышал ее однажды… Возможно, что и не в этой жизни… Сквозь тысячи миров и тысячи жизней… мы ищем ее. Потому что она — единственный смысл всех происходящих вещей. Однажды обретя… нельзя потерять. И я буду искать ее несмотря ни на что. А вы двое: не потеряйте друг друга… — До свидания, Дериан, — говорит Кадзуха, а Странник кладет в траву белоснежный букетик. Вернее, то, что от него осталось. Время не щадит ничего, порой можно забыть даже свою любовь. Хоть и не в этом случае. Дух исчезает. Растворяется в небытии. Скоро в воздухе повисает звенящая и приятная тишина, и она дышит свободой. — Что за несносный дух! — восклицает Странник и цокает языком. — Видел, как он пытался меня обнимать? Словно я его Вильгельпира. — Видел, извини. Я думаю, ты отлично справился со всей этой историей. Спасибо тебе. Неожиданно небо исчезает. Исчезают звезды и ветер. Белое пространство ограничивает их новый мир и сближает друг с другом так, что дыхания смешиваются. Так, вынужденная невеста накрывает их своим белым облаком фаты. На матово-гладкой коже куклы проступает свежий румянец. Кукла целует Кадзуху в губы, поцелуй легок и нежен. Он непохож на обычные, по-мальчишески простые поцелуи Странника. Но этот поцелуй также поднимает в груди самурая особую волну: из ничего, из сердцебиение и мягкой, свернувшейся пустоты, волна ширится и стремительно растет, затмевая собой все вокруг. Сама нежность… Она разговаривает с ним на языке, неподвластном даже чуткой поэзии. А затем вновь возвращается ночной ветер, звезды и небо. Только теперь невеста исчезает. Мягким, почти бесшумным шагом она ускользает прочь, напоминая движение эфира. За ней и вокруг нее, точно окутывая защитным незримым коконом, следует родственный ее душе ветер. — Догони меня, самурай, поймай, если сможешь! Голос Странника звенит в ночи, напоминая колокольчики. От горячего жжения в груди, у Кадзухи на мгновение даже спирает дыхание, а кровь приливает к ногам. Отталкиваясь ими от земли, он бежит следом, намереваясь во что бы то ни стало догнать беглеца. Или «беглянку»? Как Кадзуха ни ускоряет шаг, Странник, который то и дело оглядывается и бросает на него завлекательный взгляд, сохраняет расстояние между ними и нисколько не позволяя преследователю нагнать. Его тонкий и хрупкий силуэт мелькает между разросшихся сосен и тополей. Точно в сговоре с окружающей ночью и луной, «невесте» удается испытывать на себе их покровительство: зыбкость, текучесть, эфемерность, все это окутывает ее, не давая подступиться. Невеста нежно улыбается, а взгляд колдовских глаз что-то обещает Кадзухе. — Странник! — зовет самурай чуть охрипшим голосом. Сначала подстывшая недвижимость ночи, а затем и юноша отвечает ему: — Какой такой Странник? Самурай, здесь только ты и твоя невеста, забыл? — голос игрив и загадочен, он точно выныривает из заколдованного пространства, в котором даже время течет иначе. И царство растений и минералов, мшистые кочки, поросшие фосфоресцирующими грибами, и — даже мерцающие анемо-бабочки служат препятствием для самурая на пути к звезде. Она зачем-то опустилась на землю с небес и теперь кружит его во мраке леса. Как похоже и одновременно не похоже на голос Странника. Но в том, что это именно он, сомнений нет: Кадзуха видел его глаза. И юноше совсем ничего не остается, как довериться родной стихии. Ветер шепчет и подсказывает лучший путь, хоть пока что и безуспешно. Стоит подумать, что расстояние между ними сокращается, и он вот-вот нагонит беглеца, как Странник подбирает подолы и припускает вперед. А оборачиваясь, по-прежнему таинственно и ласково улыбается. Не нагнать и не ухватить! Тропы и ловушки невесты приводят их к тому самому старинному дому. Теперь траекторию легко предугадать. Кадзуха поджидает у порога, за входной дверью. Стоит белому призраку взметнуться по ступенькам, как… Попался! Странник издает по-девичьи тонкий звук, похожий на «ой!» Он и правда заигрался и вжился в роль. Кадзуха крепко обнимает свою добычу, хотя она не делает попыток вырваться: только трепетно дышит, как пичуга, угодившая в силки. От нее пахнет можжевельником, мимо которого они пробегали сотни раз, и тонким, сладковато-чистым ароматом, свойственному одной лишь кукле с клеймом Вечности. — Пока я наблюдал за вами сегодня… кое-что для себя понял, — говорит Кадзуха и покрывает шею юноши поцелуями. — Как ты там сказал?.. «Хочешь — бери. Если хватит силенок». Его руки скользят вниз, сначала они обнимают тонкий стан, а затем прижимают его к себе вплотную. — И что?.. Что ты делаешь? — спрашивает Странник. Уголок рта Кадзухи ползет вверх: — Хочу и беру. Разве не видно? — Он двигается вперед, заставляя Странника пятиться назад, до тех пор, пока они не упирается в преграду. Опустевший зал, который некогда служил столовой. Еще целый дубовый стол да пара развалившихся стульев с потускневшими сидушками. В зияющие дыры окон испускает свой свет луна, легкий ветерок скользит по нему, донося звуки ночных птиц. — Подожди, Кадзуха, не здесь же! — Не вижу препятствий. Можешь попробовать убежать, но: «Кто бы позволил?» Не твои ли слова? В глазах Странника кристально чистая правда: они и не пытаются слукавить — да, он и правда такое говорил и попал в ловушку своих слов. Он аккуратно оглаживает плечи Кадзухи. Этой волшебной ночью его пальцы утратили привычную и властную цепкость, они только просят о том, чтобы самурай был снисходительнее. Так, всем существом кукла излучает несвойственную ей податливость. Возможно ли, что образ Вильгельпиры, этот отголосок прошлого, пробудил в ней женскую энергию, которая, как и мужская, всегда присутствует в каждом человеке? Они никогда этого не узнают. Пышные подолы платья — разросшиеся цветы. Скользя по шелковым лепестками, самурай зарывается глубже, пока не обнаруживает прелестную и фарфоровую кожу. От нее исходит сладковатый, чуть мускусный и дурманящий аромат, именно он напоминает о древних, как мир, силах, которые управляли предками целую вечность, и ведут их до сих пор. Эфемерная, безукоризненная чистота, граничащая с сиянием звезд, — вот магия совершенной куклы. Касаясь ее губами или языком Кадзуха испытывает глубоко в душе ни с чем несравнимую агонию. Иной раз она показывается на поверхности его затуманенных вожделением глаз… только с тем, чтобы попытаться переметнуться в глаза Странника. Подобно рыбе, желающей сменить привычные бездонные воды на соседние, ведь ей все одно — вода. Целые миры, бесчестные души… Где-то во всем этом множестве притаилась фальшь. Кадзуха испытывает чувство единения, когда ласкает тело без изъянов, и когда оно льнет к нему навстречу и отдается столь смиренно, будто вот-вот они синхронно сотворят общее колдовство. Некую магию. Высшую алхимию. Только для того, чтобы спасти целый мир. Но мир исчезает. Странник приоткрывает свои губы навстречу мягким и сладким, как фрукты, губам: у них выразительно-волевая форма и изгиб тихой гордости над верхней губой. Это губы правителя. Такими уж они оказались сотворены — для вечного командования. Кадзуха уже давно решил, что будет одним из подчиненных, только в тайне все еще надеется, что навсегда останется единственным. Кадзуха проникает внутрь юноши и испытывает на себе восхитительную, теплую узость его естества. Охваченный со всех сторон плотью член исступленно пульсирует, желая только одного: двигаться во чтобы то ни стало, что самурай и делает. Странник полулежит грудью на столе, помогая себе опираться руками. Старинная, кружевная ткань щекочет кожу ног и поясницы, а в голову бьет кровь. Испепеляющее желание выжигает в груди диковинные заклинания: они вовсе не принадлежат никакому из существующих языков, но знают язык безмолвного сияния плоти и ее воссоединения. Воссоединение это столь желанное, должно быть, потому, что память о нем постоянно утрачивается… кажется, это повторяется в каждой жизни снова и снова, до тех пор, пока не находится недостающая часть. Желание поглощает самурая окончательно: пропадают остатки внутреннего голоса и убеждений, оставляя только меч из плоти и крови. Именно им он и пронзает свою любовь, набрасывается на нее, словно хищник. Невеста распахивает бедра пошире и удерживает свои ягодицы раскрытыми, она двигает тазом навстречу, позволяя проникать в нее так глубоко, насколько это возможно. Они занимаются любовью до исступления. И Странник зовет свою любовь по имени, когда Кадзуха изливается, орошая его изнутри своим семенем. Член Странника отзывается на ощущение горячей и влажной силы, на ее замирающий, окончательный толчок, который, как казалось, был не прочь выбить дух из хозяина. Жемчужная ниточка выплескивается наружу, прямо в ладонь Кадзухи. Оба отчетливо и шумно дышат, кажется, они целую вечность лежат прислонившись друг к другу. Но затем Кадзуха оправляет подолы платья и опускает их вниз. Страннику эта затея не нравится: — Сними, — просит он. Платье быстро падает на пол сугробом. Теперь это просто груда старого тряпья, оно ни для кого ничего не значит. — Моя одежда где-то наверху. Кадзухе требуется несколько минут, чтобы отыскать ее во все том же тайнике, на дне сундука. Он сам одевает Странника, попутно усыпая его ноги, живот, грудь и ключицы поцелуями. Странник отдал все женское в себе Кадзухе и снова стал самим собой. Кадзуха, который взял все женское, как и следовало мужчине, теперь касается его губ своими губами. Он целует немного другого Странника. — Вернемся к реке, — юноша ласкает синевой своих пронзительных глаз. — Ты, наверное, голоден, — мягко улыбается Кадзуха. — Хочешь, приготовлю рыбу? — Хочу. Они покидают ветхий дом и спускаются обратно к реке. К ведру с рыбой. Какое-то время наблюдают, как она толкается друг с дружкой. Теперь чешуя отражает не солнечный, а лунный свет. Как же быстро пролетело время. — Кадзуха, — внезапно зовет Странник каким-то вкрадчивым голосом. Он прохладен. — Сегодня произошло кое-что еще, и я крайне недоволен тобой. Скажи, зачем ты открывал свое сердце и не предупредил? Будь я более осторожным, тот чокнутый не подобрался бы так просто. Кадзуха распахивает свои глаза шире: — Что?.. О чем ты? Его обнимают за шею и прижимаются грудью. Даже это Странник умеет сделать так, чтобы показать сердитость. — Предупреждай меня, когда… когда открываешь свое сердце, да еще передо мной. Вы, люди, такие беспечные. Уж не потому ли, что сердце дается вам по праву рождения? Делаете с ним… всякое, распахиваете направо-налево!.. «Вот оно что». Самурай опускает руки на юношескую спину: как трудно поверить, что она принадлежит кукле! И хоть она узкая и хрупкая, это всего лишь иллюзия. По рассказам Путешественницы и Паймон эта кукла способна едва ли не сокрушить мир. «Дай ему только волю! Точно-точно. Кадзуха, будь осторожен! Хоть он и изменился, но… тебе всегда следует помнить о его силе и прошлых безумных и навязчивых идеях!» «Да разве он?.. Разве может?» — Странник, извини меня. Впредь я буду осторожнее. Не хотел, чтобы ты волновался за меня. Извини, пожалуйста. Прежде, чем ответить, юноша изучает его лицо взглядом. Иной раз Кадзухе кажется, что Странник видит то, чего не может увидеть обычный человек. Нет, не так: он просто изначально видит все иначе. — Оно сейчас как? — спрашивает Странник. — Распахнуто или?.. Я не вижу. Хоть в его интонации часто и звучат покровительственные нотки, они не могут унизить Кадзуху. Губы самурая трогает мягкая улыбка, так он показывает кукле, что не отказывается от ее покровительства (как можно?). — Давай сделаем так. Я ему скажу, и оно всегда будет открываться только тебе. Странник задумчиво кивает: — Весьма умно. Вроде персонального доступа? — Исключительного. — И кто еще в списке?.. Имеет право? — Кукла осторожничает и подозревает. Тут Кадзухе приходиться приложить усилие, чтобы сдержать свои растягивающиеся в стороны губы. В груди разливается нежность, и она похожа на цветок. Больше прочего Кадзухе хочется сорвать его и подарить Страннику. Увы, это невозможно. Он не понимает чувств. — Видишь ли, сердце самурая допускает только одного исключительного человека и… — А дети? — не унимается Странник. — Ни одно творение на земле не должно быть брошено. Я нахожу подобное недопустимым. Будь я Архонтом, убивал бы за такое, — тут уже в синеве его глаз начинают проявляться знакомые фантомные молнии. Духовная сила Странника. Исток Вечности и ее клеймо. Сколько трепета этот взгляд способен вызвать у неподготовленного наблюдателя! Так думает Кадзуха всякий раз, когда любуется им. — …Приводящий в этот мир не просившего и бросающий на произвол судьбы… Казнь. Вот, что нужно делать с подобными. Они недостойны жить, потому что не понимают ценности жизни! Достойны отягчающих их души мучений до конца всех времен, в любой из последующих реинкарнаций! — Ох!.. — только и выдыхает Кадзуха. Куда ему тягаться с силой ментальной ярости куклы Сегуна? — Конечно… я согласен, что нехорошо, когда бросают. На самом деле там есть место для детей от исключительного человека, но поскольку… у нас не может быть детей… Странник, все место займешь только ты. Странник о чем-то думает: словно прикидывает, хорошо это или не особо. Кадзухе сложно даже представить, что происходит в голове этого удивительного создания. Он может только сдаться на волю его чувств. Но любовь это ли не сдача? Смирение. Какое красивое слово. Слово сердца. — Кадзуха… — Да, Странник? — Вот прямо сейчас оно открыто? — А ты попробуй почувствовать. И Странник пробует. Прислоняет голову к груди, прижимает ухо плотнее и прислушивается. Что там? Что может услышать в бренном теле из костей и плоти творение самой Вечности? Такое же совершенное, как и магия божества? — Так громко стучит. — Потому что ты рядом, вот и волнуется. — Его, наверное, не стоит сильно волновать. Перенапряжение вредит любой системе, особенно закрытой. — Он и правда в это верит: Кадзуха по глазам видит. — Это приятное волнение. Просто оно тебе радо. — Думаю, оно приоткрыто, — гадает кукла. — Но — немного: так было бы разумно с его стороны. Во всяком случае… — Распахнуто настежь. Распахнуто, — подсказывают. Странник стискивает зубы, словно ему больно слышать о такой беспечности, а подсказки и вовсе унижают. Но он еще долго вслушивается в сердцебиение, а когда кажется, что они так и будут стоять целую вечность, наконец, говорит: — Кадзуха, кажется, теперь понимаю, когда оно открыто. — Как хорошо. — Здесь в округе никого нет: постой-ка еще с открытым сердцем. Если что, я прикрою его собой. — Странник… «Я думал, что влюбиться сильнее невозможно. Но ты всякий раз доказываешь обратное». — Слушай, Кадзуха, а отчего оно стало так стучать? Сильно… Мотор робота. «Я люблю тебя». — …Нет, частица вечности. Однажды она мне снилась, как-нибудь расскажу, это красиво. Всего частица, но, самурай, даже ее хватит, чтобы… А слышал переливы Бездны?.. «Разве думал, что мне предстоит такое мучительное и прекрасное испытание?» Больше нет слов или мыслей. Кадзуха не старается усмирить сердцебиение, и оно продолжает удивлять особенного друга. Внезапно Странник поворачивает голову к лесу, он что-то услышал: — Кто-то идет, закрывай, скорее, — бормочет, а чтобы наверняка — запахивает одежду на груди самурая поплотнее. Уточняет: — Закрылось? — и взглядом проверяет глаза Кадзухи: уж те не дадут солгать. Словно сердце и правда можно вот так легко распахнуть. Как створки ворот. «Он правда… правда в это верит». — Да, — отвечает Кадзуха. Внутри его одолевает неизъяснимое чувство: возможно ли, сердце и правда вынимали на свет, а он и не понял? На тропе показываются всего лишь путники, должно быть, из деревни, так как просто одеты и несут корзины с утварью. О чем-то беззаботно разговаривают. Удивительно только, что в столь поздний час. За все время, которое путешественники провели около этой речки, их тревожил только дух, а теперь, именно в этот момент… нужно же было кому-то объявиться. Странник какое-то время прикрывает собой Кадзуху, как и обещал, на всякий случай… чтобы его сердце успело плотнее закрыться. И никого к себе не подпускать.