Глупо говорить о любви или «Де спіймав, там і кохай»

Лань Чжань так пыхтел, так, бедолага, злился, один, под своим широким мягким одеяльцем, что не заметил, как заснул. Причем погружаясь в сон, он всё равно был зол и злость его, разумеется, стала его слабым местом: сознание, понимая, как сильно зажали эти… гневные, мягко говоря, флюиды, подумало себе: «А чего я вообще должно быть крайним? Ты на нем помешался — тебе и расхлебывать!» Да уж, «расхлебывать» Лань Ванцзи еще не приходилось, он даже чаем не сёрбал, даже супом губы не обжигал. Но то чай и суп… а это — Вэй Усянь, с которым, как ни крути, поинтересней было и «посёрбать» и «губки обжечь». Этот самодовольный, наглый, бесстыжий и бесконечно самовлюбленный интриган умудрялся наносить вред, даже не будучи физически рядом! Вот скажите, как он, наверняка скрываясь от глаз Лань Ванцзи, умудрялся подгаживать ему своим влиянием прямо в святая святых — в голове Второго нефрита, в храме чистоты и покоя, а? А ведь он действительно был там, дневал и ночевал, и уже замахивался на пятидневку, ибо дни шли, а головы этой он не покидал! Но Лань Ванцзи никогда не мог подумать, что его собственная голова может подставить ему под член… тьфу ты, то есть под ножку этого безобразника Вэй Усяня! Хотя, учитывая, что сейчас происходило, можно сказать, подставлен Вэй Усянь был именно под… член. Вот представьте, вы — спите. И никого не трогаете, в желании мирно блуждать по местам, которые создало для вас ваше воображение. И вот вроде бы и места эти есть, и зеленые поля, луга, голубое небушко, голубые просторы бескрайнего… и тут ваши глаза натыкаются на то, что вынуждает вас мало того, что тормознуть, так еще и парализоваться, словно вам в жопку прилетел африканский дротик. Но то был не дротик… хотя жопа была. Развалившись на одеяльце, голый, бесстыжий и наглый, перед Лань Ванцзи, на просторах его же сознания! возник… Вэй Усянь. А рядом дул гигантский вентилятор, чтобы красиво трепать его блестящие длинные волосы, самым наглым и неприличным образом распущенных на его не менее неприлично обнаженную спину! И пока Лань Ванцзи стоял и «настаивался», глупо открыв рот от удивления, Вэй Усянь, выражение лица которого было томным и эротично уставшим от лежания с голой попой на солнце, перевернулся, стал на четвереньки, явив миру «откровение». А там… яйца Фаберже. В тугой обертке. И «окно» в Европу прямо над ними. Да, учитывая то, какую позу Вэй Усянь принял, то окно и Фаберже можно было рассмотреть весьма и весьма четко, даже без лупы! Лань Чжань клянется — без лупы. Особенно ему, у которого и глазомер хороший, и даже не барахлит… особенно когда перед глазами «такое» в исполнении Вэй Усяня, который стал на четвереньки и… повернулся к Лань Чжаню, который сам не понял, как это он, не заметив этого, уже был прямо возле него. Совпадение? Не думаю. — Лань Чжань, — повернув голову и устремив на него мягкий, нежный, томный взгляд, Вэй Усянь улыбался невинно и девственно, при этом держа «откровение» на виду. Очень сильном и четом виду. Почти как на том же «честном слове», на котором держалась его совесть. — Лань Чжань, ты наконец-то пришел… я ждал. Наш онемевший юный друг всё еще стоял столбом, держа глаза широко распахнутыми, и в этих глазах можно было прочитать тонну осуждения и приемлемых гусуланьских матов, но… телом Лань Чжань был неподвижен, и рот его, что самое главное, был закрыт. Кажется, он был в таком шоке, что превратился бы в исполина на ближайшую сотню лет, пока наконец-то не нашел бы в себе силы таки пустить осознание увиденного в свой бедный «не» девственный разум. Ну, уже не девственный. И как бы градус всему этому добавило еще и то, что, смотря на него, Вэй Усянь стал… гладить себя, при этом издавая звуки, словно томился… а дальше не придумаешь, так как сию сцену нужно было узреть сразу двумя глазомерами, пока руки работали бы… кхм, над её зарисовкой. Собственно, чем в этот момент должны быть заняты руки истинных покровителей столь прекрасного? Ну конечно же зарисовкой этого самого прекрасного, так как те руки, которым можно было этого не делать, а делать «другое» уже сжались в сердитые кулачки под длинными рукавами. — Лань Чжань, — снова невинно простонал Вэй Усянь, ласково и так, черт возьми, невинно гладя себя… свой член, — а ты не хочешь… не хочешь… Голос его чуть сорвался, дыхание сбилось, бровки сошлись, делая его лицо еще более… изможденным. Лань Чжан всё еще безмолвно смотрел, но воздух вокруг него уже опасно кипел. — Не хочешь, — сказал Вэй Усянь и так улыбнулся, что за эту улыбку можно было бы продать весь гусуланьский орден, еще и доплатить сверху, так как все равно не хватило бы (один Лань Цижэнь по скидке бы пошел) — не хочешь засунуть «туда»… например пальчик? Земля вызывает Лань Ванцзи, прием, прием. Вы сбитый летчик, вы падаете прямиком в «озарение», прием! «Да, — Лань Чжань так и не открыл рта, — хочу…» Глаза его не мигали, когда он опустился на колени перед «озарением», тем не менее впившись в него, точнее в «неё» внимательным и созидательным взглядом. Из-за травмы, которую получил в тот день, когда застукал свой меч со своим… ну может и не «своим» официально, но своим! Лань Ванцзи всячески блокировал то, что увидел, и детали «того самого» как бы тоже не проявились в его памяти. Просто принтер надо было заправить, а заправить-то было нечем! Но уже нашлось, спасибо сознанию! Прежде, чем пойти «озаряться», Лань Ванцзи чуть дрожащими ладонями коснулся самих ягодиц Вэй Усяня и испугался, когда тот издал такой… такой стон, который был похож на глубокую протяжную мелодию низких струн, если на них… надавить чуть сильнее. Не веря, что делает это, что взаправду трогает ягодицы Вэй Усяня, Лань Ванцзи стал вжимать ладони сильнее, ощупывая их, словно запоминая ощущения, отбивая мягкость и формы этих ягодиц на своих ладонях, чтобы потом всякий раз, как даже в воздухе чуть сожмет пальцы, помнил, какой они были округлости и как… ощущались. А может и не только воздух. Жил-то он один, под бдительным контролем своей совести, которая, судя по всему, теперь тоже держалась на этом скромном «честном слове». — Лань… — сладко-изможденно пробормотал Вэй Усянь и шевельнул бедрами, из-за чего ягодицы качнулись. — Ванцзи… Совсем чуть-чуть, но Лань Чжань успел вспотеть, когда дрожащие пальцы слегка развели эти самые ягодицы, давая четче увидеть… «её», так укромно спрятанную между двух мягких половинок, форма которых оказалась еще более соблазнительной, чем Лань Ванцзи себе представлял. Ну да, он всё же представлял, хоть и не без сжатых зубов, и, разумеется, браня себя на все лады. Но как бы ни бранил, а соблазн-то был в большем приоритете, чем с высоко поднятой головой гордо не обращать внимание на прилив… восторга, так скажем, который он испытал и сейчас. Как истинный джентльмен, или как это будет по-китайски… хороший мальчик, воспитанный, что самое важное, Лань Ванцзи, прежде чем сдвинуть пальцы к… линии горизонта, достал из рукава сияюще белый платок, чтобы перед «погружением» протереть свои пальцы. Да, он сделал это, чтобы те были чище, словно ему кто-то подсказывал, что, мол, Лань Чжань, а ты руки-то помыл? Да, место как бы так себе, но руки всё равно надо помыть. Мыла и, собственно, веревки в инвентаре не было, а вот платок… ну, он мог бы утереть им слезы, или заткнуть, как кляпом, постанывающий рот Вэй Усяня… э, что? Лань Чжань аж нахмурился, когда мысли о гигиене рук привели его к геенне огненной, то есть к сценам, где Вэй Усянь, этот пикник лежачий, связан везде, где только можно и нельзя, а его бесстыжий, с этими сочными влажными губами рот… так, стоп, успокойся, выдохни. Хорошо, Лань Ванцзи выдохнул, потом глубоко вдохнул, оглядел свой «пикник», больше похожий на праздничный стол, или точнее фуршет, где черным по белому, хотя еще непонятно было, что черное, а что белое, было сказано: «Стол весь твой, ешь сколько в глотку влезет…» Или не только в глотку? «Запомни, Лань Чжань, — не совсем понятно к чему конкретно, но в голове прозвучал голос дяди, — всё, что имеет алую серединку — то мишень…» «Дядя, вот вы сейчас со своими советами вообще не вовремя, — несколько напряженно подумал Лань Ванцзи. — Вы хоть соображаете, на что мне разрешение даете?» Да ни на что, собственно, это просто хитрое сознание всё глубже вталкивает Лань Ванцзи в… осознание, что перед ним не просто красная точка — это мишень, только его-о-о-о мишень, да-да, попрошу не путать, тут вся очередь мною занята, меня одного с головой хватит. Моя душа так широка, что хрен кто в эту очередь всунется. Никто не «всунется», я тут стоял, поняли?! Протерев, или уж лучше сказать натерев снежно белым платком свои девственные пальцы, Лань Ванцзи всё же полез ими за… край земли, еще никем не обетованной, но в очередь уже встали, если что. Она вообще «встала», эта очередь, уперлась так, что не протолкнуться! Пока что. Коснуться, просто коснуться… просто коснуться, Лань Чжань! Держи себя в руках! — Аа-ах!.. — как ни странно, но единственным, кто по-настоящему «держал» себя в руках, был Вэй Усянь. — Мм-м-мм… Как-то его «мм» так интересно прыгало в тональности, что у Лань Чжаня аж сердце немного подпрыгнуло… или это было не сердце, потому что у нормальных людей оно как бы из груди и к глотке подпрыгивает, а у Лань Чжаня… оно подпрыгнуло как-то ниже и уперлось ему в его девственный пупок, ну, чуть ниже, там, где по старинным легендам рождаются «они» — бабочки всея любви, с усиками, крылышками и продолговатой серединкой. Те самые, которые сейчас облепили Лань Чжаня, что едва глаза было видно, так он… подсвечивал их голубым свечением, ведь и было где присесть — каждой частичкой своего тела Лань Ванцзи излучал такое характерное напряжение, что вполне мог бы давать электричество… хотя одна подстанция уже открыла ему двери и кивком… ягодиц подзывала освоить внутренние, так сказать, просторы. И отдавая отчет своим действиям, и одновременно пустив всё на самотек, а именно чувство собственного достоинства, стыд, мораль и бла-бла-бла, Лань Ванцзи, поглаживал алую дырочку Вэй Усяня, и его чувствительные, словно мылом натертые пальцы чувствовали гладкость и упругость этой, даже сказать, болезненно сжатой дырочки, такой беззащитной, такой хрупкой. Вэй Усянь, безропотно принимая его ласки, поскуливал и попискивал, едва сдерживая себя, чтобы не закрутить попой, так ему было… мало! Лань Ванцзи только гладил, впившись немигающим взглядом в эту алую бездну, а Вэй Усянь, чувствуя, что вот-вот взорвется, прошептал: — Лань Чжань… пальчик, пальчик. «Пальчик! — мысленно передразнил его Лань Ванцзи. — Бесстыжий, наглый, бессовестный!..» И пока он там внутренне бранил его, ну или себя, такое тоже могло быть, на все лады, кончик его пальца стыдливо вжался в сжимающуюся дырочку, и тут же замер. Палец был сухим, отверстие тоже было сухое. Это же не ваши порно-романы, где всё смазано еще до начала начал. Это грезы Лань Чжаня, тут всё адекватно и реалистично. И вот этот вот «реализьм» привел Лань Чжаня к удивительной находчивости. Убрав палец, он опустил руку ниже и взял ладонью… о боже — член Вэй Усяня! — Аа-а-а! — тут же отреагировало главное мировое зло. — Аа-а-а, Лань Чжань, Лань Чжань! А Лань Ванцзи просто… сжимал немного и вел ладонь вниз, возвращая её вверх, потому что Вэй Усянь так обильно тек, что уже запачкал скатерть, над которой лежало, возвышалось его главное блюдо, горячее и готовое… ждущее, если точнее. Собрав этот натурпродукт в одном члене, Лань Ванцзи вернулся к дырочке, перед этим не отказав себе в удовольствии пошевелить подушечками пальцев друг на друге, чтобы лучше ощутить то, какое на ощупь… так скажем «внутреннее» содержание Вэй Усяня, и несмело надавив толкнулся внутрь. Боги, как же там было жарко. Лань Чжань даже удивился, но не столько жару, а тому, что там было… мягко и пусто. Да, там было мягко, пусто и тесно, а еще жарко, очень жарко и… тесно. Вот именно это и билось в его голове «там тесно, там тесно, там тесно…» Он двигал пальчиком, пока Вэй Усянь вертелся и стонал, а голове билось это проклятое «тесно», сводя его с ума. И жарко, и мягко, и влажно из-за смазки. И всё это в одной лишь дырочке… но в дырочке Вэй Усяня. Последний, к слову, активничал даже сильнее, вертя своей попой и стараясь принять палец Лань Чжаня глубже, все время так и просил: «Глубже, Ванцзи, глубже…» и глазки такие влажные были, губки дрожали, бровки надламливались. Разумеется, от такого бесстыдства челюсть Лань Чжаня упала к ногам этого самого бесстыдника… и, явно руководствуясь доктриной с известной стены, поползла выше, чтобы… ну конечно же, чтобы сделать вычитку морали, вот только не в рот, а ртом, и не в лицо, а в дырочку. До этого он разглаживал её как усердная домохозяйка, но тут одной глажкой прямо-таки не ограничишься, надо… брать. Видимо, устав впиваться только глазами и пальцем, который проник уже до самого конца, Лань Ванцзи очертил взглядом крепкие бедра Вэй Усяня, чувствуя во рту прилив слюны от одной мысли, чтобы искусать их до красноты, погрызть так, словно это были кости, которые прежде этот бесстыдник так бесстыдно бросал ему… прыгая на одной конкретной косточке сомнительного происхождения (тут речь о мече). И Лань Чжань буквально зверел от того, что это была не его косточка! Однако спокойно, выдыхаем. Сейчас он был загипнотизирован мишенью, которая была прямо перед его глазами, двигалась, звала… и очевидно всё-таки устав впиваться глазами, с колотящимся сердцем и учащенным дыханием Лань Чжань вытащил палец из задницы Вэй Усяня, раздвинул ему пошире ягодицы и… впился всем своим благородным ротиком прямо в… центр новой для себя вселенной. Вэй Усянь, ощутив, как дырочки коснулся кончик языка, закричал сорванным стоном и почти полностью потерял себя. А Лань Чжань, так близко дорвавшись к своему «озарению», сперва целовал дырочку Вэй Усяня, а потом, сам себе удивляясь машинально высунул язык и ткнулся им внутрь. Руки его ослабли, половинки коснулись его щек, а он всё не отрывался от своего занятия, лаская Вэй Усяня в таком страшно интимном и закрытом месте, чувствуя, как дырочка сжимается вокруг языка, который Лань Чжань старался толкать глубже, что вынуждало голос Вэй Усяня воспроизводить звуки, которые смутили бы и самого объезженного коня. Вытащив язык, который максимально вытянулся за пределы его рта, Лань Чжань стал лизать поверхность, пальцами чувствуя, как Вэй Усянь трепещет, точнее его бедра, и трепет этот, этот беззащитный трепет так его возбудил, что он, кажется, всю жизнь бы только и жил, чтобы видеть эту картину, чтобы делать всё, чтобы бедра Вэй Усяня всегда так дрожали, чтобы он ходить и сидеть не мог, только лежать и… трепетать под ним, смотря тем влажным, томным и совершенно беззащитным взглядом. Наигравшись с его дырочкой, Лань Ванцзи решил не останавливаться на достигнутом и открыть новые для себя территории, а именно упругие, как даже сначала ему показалось, сжавшиеся яички Вэй Усяня. Он взял одно в рот, пошевелив на нем губами, потом проделал этот трюк со вторым, потом взял в рот всю мошонку, начав её сосать. Стоны Вэй Усяня стали хриплыми, а ткань под ним мокрой от его слез. Лань Ванцзи же, который сильно прогнулся в спине, чтобы доставать туда, куда нужно, испытал неудобство и, недолго думая, лег на спину, привлекая бедра Вэй Усяня к себе… точнее прямо к своему лицу, на которое Вэй Усянь, получается… сел. Обхватив губами его член, достаточно глубоко приняв его в свой рот, Лань Ванцзи начал отсасывать Вэй Усяню, что тот встретил широко распахнув глаза и с таким стоном, который, по сути, сам же и не услышал — уши заложило, кровь слишком сильно бежала по телу. Лань Ванцзи же, так и держа его за бедра, сосал член Вэй Усяня, чувствуя, как в горло ему течет влажная смазка. Кадык Лань Ванцзи дернулся, он сглотнул вязкую слюну и принялся ублажать Вэй Усяня дальше. Он так старался, был так беспощаден, его губы и язык так терзали этот всё сильнее набухающий член, что Вэй Усянь вжимая половину лица в одеяло, двигался ему навстречу, мягко качая своими бедрами, а Лань Чжань принимал его, уже глубоко заглатывая, чувствуя, что хочет проглотить этот член до самого желудка и оставить его там. Хотелось сожрать Вэй Усяня всего, пооткусывать от него куски и чувствовать, как они падают вниз по горлу, растягивая и давая ощутить плотность этой сладкой плоти. — Сильнее… — Вэй Усянь очень бесстыдно качал бедрами, буквально трахая рот Лань Ванцзи. — А-а-а, Лань Чжань, Лань Чжань, ты самый лучший, твой рот так хорош! Разумеется, «Вэй Усянь» говорил именно то, что и хотел услышать Лань Ванцзи, но даже так, будучи именно в его грезах, от реальности это мало чем отличалось. Потому что и в реальности Вэй Усянь был бесстыдным и шумным, развязным и откровенным. И хотя имел тело, юное девственное, сам был тем еще побитым конем, имея такие фантазии, что о-го-го. Чего стоит только его выходка с Бичэнем… Так некстати вспомнив о своем сопернике, Лань Чжаня вдруг обуял такой гнев, что он, вытащив член изо рта, так влепил Вэй Усяню шлепок по заднице, что тот от неожиданности вскрикнул и продолжил кричать, потому что Лань Ванцзи шлепал его уже обеими ладонями, и так беспощадно, что Вэй Усянь начал хныкать и умолять перестать. Его член бился о щеку Лань Ванцзи, о его красные губы, о влажный подбородок и кончики рта. — Засранец! — перевернув его, крикнул Лань Ванцзи. — Как ты только посмел засунуть мой меч себе в задницу! И шлепает, и шлепает, прямо ух — спуску ему не дает из-за своей моральной травмы. — Лань Чжа-а-ань… — хныкал Вэй Усянь. — Бес попутал, Лань Чжань… — Ну почему именно «этот» бес! — не успокаивался Лань Ванцзи. — Почему ты не пришел ко мне, к моему бесу! — Ах, Ванцзи, гэгэ, гэгэ… Видимо сладкие речи дали эффект ромашки, потому что гнев отступил от глаз Лань Ванцзи и вот он уже подставляется под объятия Вэй Усяня, под его такой красивый, но такой бесстыжий ротик. — Твой, твой… — напоминаем, он говорил ровно то, что хотел слышать Лань Ванцзи. — Только твой, ради тебя вернулся, весь год думал только о тебе. — Еще… — утопая в его словах, размягчаясь, как белый мякиш в молоке, требовал Лань Чжань. — Мм, гэгэ, я весь принадлежу только гэгэ. — Еще! — Гэгэ мой первый! — решил бросить козырную Вэй Усянь. Лань Чжань замер. — Мой, мой, мой!.. Сердце будто застучало в висках, кровь волной ударила в голову. Колом стоящий член готов был биться в эту задницу до посинения, причем их обоих, но только-только эта мысль успела принять формы, как вдруг… Лань Ванцзи проснулся, резко распахнув глаза. Добро пожаловать в третью стадию — торг. Очередная стадия переживания тяжелого события — стадия торга. Человек ищет смысл болезни и, исходя из понятого смысла, пытается «договориться» с судьбой, богом, или самим собой, чтобы «выторговать» обратно свой покой. Это одна из самых важных, но сложных и опасных стадий. Она таит в себе много скрытых угроз. Здесь нужен особый переводчик, а потому сей рассказчик, который прорезает себе дорогу в яростных джунглях этой истории, вырезая из лиан многочлены (не совсем для заднего вида на фото, а просто потому, что эта экспедиция без мужчин, а к воображаемым не особо получится домогаться, то, как говорится, кулинар найдет выход из любой ситуации, переведя её в «математическую» плоскость горизонтального потребления) вытрясет на свет божий весь допустимый и недопустимый (наш любимый) вид перевода. Итак, наш золотой мальчик Лань Ванцзи проснулся, обнаружив себя в знакомом пространстве и среди знакомых холостяцких запахов. И особенно выделялся один, который может явить себя только в холостой руке. Но до руки не дошло, а вот в одеяло… кажется, еще никогда «белый» флаг не стоял так ровно и так… ну, не сказать, что упирался в небо, но если небеса были белыми, то это мутноватое пятнышко было просто как место преступления. И Лань Чжань смотрел на него как змея на мышь, которая, вместо того, чтобы убежать от него, нырнула ему в штаны! И ты вот сидишь такой с этой мышью в штанах и не знаешь: то ли пообедать ртом, то ли «пообедать» на продолжение рода… только без рода, но с активным продолжением. Это было… ошеломляюще. Потому что у Ванцзи была очень хорошая память, и сны свои он помнил с той же точностью, с которой дважды рассмотрел красивый член Вэй Усяня… Лань Ванцзи резко подорвался и сел. Его лицо было бледным, лоб блестел от тонкой сетки пота. Он… всё еще не мог поверить, что ему такое приснилось! Еще не мог поверить, что оно было настолько реальным! А вот что хуже всего принималось, так это то, как он действовал во сне и что ни одно из трех тысяч правил не нацепило на его член ошейник, а этот самый член добровольно пошел в другие сжимающие путы… теплые, узкие, с ума сводящие путы. То есть, вместо ошейника из правил, Лань Ванцзи поскакал к другому, более многообещающему ошейнику. «Лань Чжань… — голос Вэй Усяня, его поза на четвереньках и улыбка стояли в глазах. — Ну же, Лань Чжань…» Лань Ванцзи резко похлопал себя по щекам и кровь наконец-то опомнилась, что есть еще и верхняя часть тела, и немедленно прилила туда. Слегка подняв простынь и более подробно рассмотрев место преступления, Лань Ванцзи сжал губы и опустил одеяло. Итак, поскольку стадии принятия продолжалась из-за неуемного упрямства Лань Ванцзи (а мы на полном серьезе считаем, что он и попал в эти стадии, потому что ну просто не мог позволить себе выбросить из головы Вэй Усяня, но поскольку добровольно сей субъект там обитать не мог, то приходилось относиться к нему как к неожиданно нагрянувшему родственнику, который приехал на три дня, а остался на три года!) то наступило время для торгов. Напрягая свои золотые извилины (хотя одна из «извилин» была еще более золотой, правда уже уменьшалась) Лань Ванцзи искал причину такому событию, как эротические сны с Вэй Усянем в главной роли. Это была почти как реклама собственных фантазий, только во сне, когда защита говорит «гудбай», передавая привет уже ничем не подавленной эрекции. Разумеется, Лань Ванцзи обвинил во всем не свое упрямство, а… бесстыдные поступки Вэй Усяня, которые и нанесли ему такую страшную травму. Поняв, что причина в этом и только в этом (нет), Лань Ванцзи, исходя из такого извращенного самообмана попытался было договориться с собственной совестью, заклиная её потушить этот вражеский огонь и наконец-то перестать «стрелять» из его пушки! Совесть, которая как раз досматривала тот порно-сон в перемотке, посмотрела на Лань Ванцзи, после чего, не отрываясь от его глаз, повернула экран прямо к его лицу. Ответ был однозначен — не впаривай мне эту чушь, а иди и «впарься» в него. Да хотя бы из мести! А почему бы и нет? Но в правилах Гусулань месть была под запретом… однако с учетом «таких» обстоятельств правила можно было пересмотреть. Хм, дайте-ка подумать. Месть под запретом, но Вэй Усянь грязно воспользовался его мечом. Вэй Усянь не является девушкой, поэтому «такие» отношения с ним не могут считать нарушением, а еще «такие» отношения не могут быть местью… Но едва совесть подорвалась, чтобы найти контрацептивы и прополоскать рот настойкой из имбирного корня, как небо снова потемнело, но в этот раз по другой, менее влажной причине. «Он так меня оскорбил, а ты хочешь, чтобы он спрыгнул с меча и запрыгнул на нас?! — возмущался Лань Ванцзи. — Не бывать этому! Признавай его виновным и разойдемся полюбовно!» «Лучше сойтись по любви!» — совесть не так-то просто было сбить с толку, особенно учитывая, что в этом теле сбить с толку можно было только чувствительное сердечко Лань Чжаня, которое уступало другой чувствительной точке его тела, которая и сейчас-то падала ну очень неохотно — вряд ли такую дубину собьешь, если наберет скорость. «Это он виноват!» «Это ты виноват, животное! И сны твои твоим мокрым простыням под стать!» «Я требую вернуть мое спокойствие в том виде, в котором оно было, пока этот мерзавец не испортил нас!» «Ну и чё ты сидишь, душа оскорбленная. Иди и испорть его в отместку!» «Вряд ли это станет наказанием, учитывая характер действий…» «А ты поэкспериментируй…» Что ж, в данной стадии есть много подводных камней… а именно закрыть глаза на свою «болезнь». Вот вроде бы и принял её существование, может даже притерся с этой мыслью… а что-то делать отказываешься! Вот и Лань Чжань, не договорившись с совестью, которая обратно уселась смотреть тот порносон, решил так, как решает ребенок: если я закрою глаза, то меня тоже не увидят. Вот и он закрыл глаза… нет, сперва перестелил постель, лег, и только тогда закрыл глаза, решив, что он сделает вид, что последние семьдесят два часа прошли без него, что он ничего не видел и не слышал, а Вэй Усянь… а что Вэй Усянь? Он как овца на пастбище: была, есть и будет. Пока один голодный волк, подыхая на этом самом пастбище, наконец-то не откроет свою пасть, чтобы эта овца в розовых чулках сама, причем с удовольствием, не запрыгнула ему в зубы, так страстно и долго желающая это сделать. Поэтому стадия торга закончилась не отрицанием и не принятием, а, скажем так, действием «сесть под деревом, пока на голову не упадет следующая стадия — депрессия». Эта стадия его настигнет после некоторых других событий, подсосавших… простите, подстегнувших Лань Ванцзи к некоторым, эм… ручным действиям. Его машинка стояла, но еще не на ручнике, а так, на честном слове и под серым флагом (простыни еще нужно было перестирать!).