Кому на Руси жить хорошо?

Сайно слыл парнем самых честных правил, оттого и бабушку с дедушкой навещал достаточно часто, даже после переезда исправно справляясь об их здоровье. Жили они в небольшом селе Париж, что в Челябинской области, и Сайно об этом месте думал исключительно со свойственной возмужавшим юношам теплотой и немного хитрой, сидящей где-то глубоко внутри детской непосредственностью: здесь прошло его детство и раннее отрочество, и были его сердцу невероятно милы мягкие изгибы степных просторов и слегка шипучий как дюшес местный воздух. Оттого и ездил он сюда с большой охотой, каждые зимние каникулы да летние отпускные представая перед радостными и целующими его стариками на пороге. Но в этот раз на работе случилась небольшая конфузия: начальник не рассчитал кадры, сгоряча сократив слишком много сотрудников, и Сайно пришлось потеть за двоих, если не за троих, и отпуск как-то сам по себе сделал ему ручкой. Сайно был рад двойной оплате и некоторым пакетам лояльности, которые компания предоставила, но по родному Парижу скучал, тоскливо каждую среду набирая номер бабушки и слушая её слегка хриплый голос. Но всё имеет свойство кончаться, и даже самые тёмные полосы встречают свой конец. Так получилось и в этот раз, и, прежде чем Сайно успел понять, он уже сидел за столом в Париже: перед ним молочными берегами ему ехидно подмигивала кружка кефира, а холмики пирожков с картошкой (его любимых!) шаловливо манили своим тонким сдобным ароматом. — Кушай, Сайнушка, кушай, милый, – старушка хлопотала вокруг него будто пчёлка, попутно щебеча что-то своё. — Исхудал совсем..! Бабушка ахнула, схватив его за грудь, и Сайно не стал её останавливать и напоминать, что вес определяют не по этому месту. — Бабуль, да всё о’кей, – Сайно улыбнулся и погладил бабушку по сухой руке. — Я пойду и пройдусь немного, ладно? — А кушать? — Так у тебя борщ ещё не готов, – Сайно хитро посмотрел на томящийся в печи суп: на бабушке эта уловка всегда срабатывала. — Пока сготовится – я уж приду. Да и аппетит нагуляю. Бабушка цокнула языком, но спорить не стала, и Сайно, потянувшись, вышел в сени. Он не соврал: прогуляться действительно хотелось, и Сайно лениво пошарил глазами по чудной парижской местности, столь ему привычной. Деревья в зелёных летних полушубках, стройно выстроившиеся в ряд, гуляющая козочка, слегка покосившийся запор, молодой парень с гончей… молодой парень с гончей? Сайно встрепенулся, вглядываясь в крепкий силуэт: хорошо сложенный молодой человек в рубахе, почти похабно открывающей грудь, закатанных до колен штанах да в перемазанных навозом сапогах что-то сосредоточенно объяснял собаке, активно при этом жестикулируя. Сайно видел его в первый раз, в этом он был уверен точно – такого красивого сложно было бы забыть – и оттого взгляд тёмных и глубоких, цвета машинного масла глаз пробрал Сайно до самых костей. У него засосало под ложечкой и сладко заныло между ног. Всё-таки прекрасно было осознавать свои желания, не прячась: Сайно давно принял свою гомосексуальность, равно как и бабуля с дедом, и что-то внутри него определённо отреагировало на горячего парня с открытой грудью и пронзительными очами. Но Сайно был парень приличный – как бабушка с дедушкой учили – и решил, что сначала свидание, романтика, а потом уже всё остальное. Нужно постепенно добиться, чтобы сердце открылось, как створки раковины жемчужного моллюска. Аккуратно, чтобы не повредить драгоценный камень внутри. — Привет, – сказал Сайно этому обаятельно пропахшему деревенским уютом парню. Тот, казалось бы, мельком взглянул на него и тут же отвернулся. Сайно потерял всю уверенность, она будто камнем преткновения рухнула вниз и сломалась как трактор, заглохший в болоте. Сайно стоял и молча смотрел: он знал, что не особо интересная личность, но выходит, что прямо совсем нет и даже собаки лучше него. Хотелось расстроено прийти домой, поплакаться в бабушкин цветастый фартук, что жизнь не удалась, пока бабушка ласково погладит его лохматую по-дворняжьи голову. А потом в утешение напечёт оладьи да блинчики, самые вкусные. Но потом решил – надо брать всё в свои руки, и этот рубашечный принц в навозных сапогах обязательно обратит на него внимание. — А мне тоже собаки нравятся, – Сайно неловко кашлянул. — Они красивые и умные. Тот самый парень на него посмотрел, вопросительно вздёрнув брови - мол, чего тебе, почему ты всё ещё здесь? — Особенно собака Павлова, – с умным видом добавляет Сайно. Ему хотелось показать себя с лучшей стороны, как кого-то начитанного, с кем не стыдно перекинуться парой слов, как метким бейсбольным мячом. Что-то такое он где-то вычитал про собаку и решил не упустить момент блеснуть знаниями, как наточенным ножом. Но невероятно красивый парень почему-то очень громко рассмеялся, и Сайно стало неловко настолько, что ему захотелось сжаться до размеров амёбы и убежать на своих ложноножках куда глаза глядят, рассекая изумрудную гладь степей. — Ты дурачок что ли, – красавец утёр слёзы, выступившие на глазах. — Ты хоть знаешь, что такое собака Павлова? — Знаю, – обидчиво бросил Сайно и нахмурился. Он не знал, но лицом в грязь не хотелось падать. — Ну и что? — Собака, очевидно. Парень рассмеялся пуще прежнего, от смеха схватившись за плоский подтянутый живот, и Сайно сглотнул. Над ним сейчас откровенно смеялись, но его обидчик был так красив, что злиться становилось невозможным. — Эх ты, дырявая башка, – парень потрепал его по голове. — Люблю я юморных мужчин, юмор – это самое сексуальное. Сайно навострил уши и прислушался так же внимательно, как слушал в детстве на магнитофоне дедовскую кассету группы Тату. — Извольте тогда пригласить вас на чай, раз вам мой юмор понятен и приятен, – Сайно потупил взгляд и повозил носком деревенских лаптей по земле. — У меня бабуля чай уже сделала борща наваристого. — И прямо уж наваристый? — Наваристый. — Да с хлебушком чёрным? — И с сальцем. Правильно говорят – путь к сердцу мужчины лежит через желудок. В случае прекрасным незнакомцем-принцем ещё и через искромётные шутки, но это уже было чем-то вторичным, и Сайно мечтательно проводил взглядом волну верхней губы молодца, что удовлетворённо дрогнула. — Ну, грех тогда отказаться. — Только за обедню плата, – Сайно хитро улыбнулся. — Да ты что, – гей-красавец изогнул бровь. — И почём? — Как вас по батюшке-то? — Ишь ты. Тигнари я, а папка умер давно. — Прошу простить меня за мою бестактность, примите мои соболезнования, милый сударь, – Сайно потупил рубиновый смущённый взгляд куда-то вниз, к обмазанным навозом сапогам Тигнари и больше поднять его не решался. — Да всё в порядке, – отмахнулся Тигнари. — Уже седьмую весну как, отплакал да отболело. Молодец удалец о собаках всё знавец подходит ближе и становится прямо напротив. — Чай траву-то косить умеешь? – спрашивает, внезапно, изучающе прищурившись. — Умею, – буркнул Сайно. — Замечательно, работящие мне нравятся тоже. Так что там с обедом и платой? – усмехается хитро, по-лисьи, до морщинок в уголках глаз. — А про плату узнаешь опосля, коли отобедать изволишь? — Я твой, как конь в упряжке – веди. Долго ли, коротко ли, шли они степями зелёными да полями златыми. Сайно казалось что долго, он в ногах путался, поскольку взгляда от прекрасного парубка отвести не мог. От его грудей мускулистых, крепких, рук, словно стога сена выкосил да потом не замарился. Сайно был готов отдаться этим рукам драгоценным, как злато, крепким как металл. Поскорее оказаться в них, упасть прямо в стога – как собака на сене – и лежать перед ним, как красна девица. Сайно был не девица, но тоже красен, могуч как тополь, как кипарис. Так бабушка ласково говорила и дедушка согласно кивал, "да, как дуб, надёжный, сильный". Но Сайно чувствовал такое тепло в междуножье, будто там солнце встало, поклонившись божеству. Казалось Сайно, будто долго шли они тропами тернистыми, но идти было всего ничего, не больше двух аршинов. Бабуля в сенках встретила их удивлённо, но исконно-славянски добро, и её лицо, морщинами испещрённое, будто их родной Париж речушками, согревало их двоих как солнышко греет упругие листья подсолнечника, напитывая его зерна смаком жирным да сладким. — Ого, ты где жаниха успел найти, внуча, – бабушка всплеснула руками, но выглядела довольной, став похожей на румяное тесто в лукошке, какое она месила для пирога с рыбой. — День добрый, бабуся, да я тут с Рексом гонялся, у него обеденный моцион, – Тигнари при виде дамы утратил весь свой лихой нрав и поцеловал бабуле руку, на что та зарделась. — Хорошо внука вы воспитали, рукастый да башковитый. — Да ты шо, это он сам у нас такой уродился. Проходите, проходите, чавой-то в дверях стоять.. Бабушка проводила господ к столу, и Сайно с Тигнари с превеликим удовольствием откушали супа нажористого со сметанкой такой, что ложка стояла, да хлебушком мягким-мягким, чай что перина пуховая. После сытной трапезы сам Богъ велел поспать, и Тигнари сонно свесил голову на свои младые пышные груди. — Эх, милки, поди-те да поспите. Спать никто не собирался. Добры молодцы конечно умаялись, только утехи богатырские ещё ждали их впереди, на льняных, выкрахмаленных простынях. Бабушка с дедушкой понимающе пошли к соседу радио послушать "внучек, наш-то поди сломался, батареек нету". Молодец удалец Тигнари игриво ему подмигнул, снимая рубаху, и Сайно будто во сне подошёл. Был далеко не рассвет, то солнце вставало, не желая катиться к закату.