Смерть и золото

Он проделывает долгий путь — выезжает на рассвете и только к закату следующего дня, уставший от тряски на железной спине и ветра, царапающего лицо подхваченными с земли песчинками, оказывается под скалой, над которой сказочным миражом высится Меридиан. Вдыхает пыльный горячий воздух, чувствуя поднимающуюся по ноздрям боль, и спешивается, оставив Пушинку бродить между ровных рядов кукурузы. Проходится по деревянным мосткам над спокойным зеркалом воды, вслушиваясь в щебет говорливых продавцов и препирательства охотников на машины, в слышащееся с самого верха пение Жрецов Солнца, в шум ветра в листве деревьев — какими дорогими эти звуки становятся после долгих часов, проведённых в железном брюхе котла, среди лязгающих деталей и разъярённых Гефестом машин. Мягкий свет, золотящий сложенный в башни и стены песчаник, приятен глазу больше, чем неоновые трубки, переливающиеся на телах машин, а хрустящий под ногами песок приятнее собственных гулких шагов по холодному полу котла. — Возвращение в мир живых, — говорит Вейрен сам себе и направляется к лифтам. Внизу уже почти настала ночь, но чем выше поднимается лифт, тем теплее солнце касается его щёк. Вейрен поправляет новенький наряд Карха, ещё ни разу до этого не надетый, и заправляет за уши непослушные пряди волос. Быть может, самым странным было то, как его радость от солнечного света сменяется тоской по хорошей битве и долгому пути, проделанному верхом на Пушинке, как его желание быть среди людей вдруг превращается в тоску по треугольным очам котлов. У лифтов проскальзывает сквозь толпу тех, кто спускается в долину, проходит мимо закрывающихся лавок, бегло сверкает рыжиной в ярких вспышках языков пламени, вырывающихся из ртов глотателей огня, лёгкой дымкой просачивается к дворцу, по-прежнему незамеченный, почти невидимый, полный особого, самому ещё не слишком понятного предвкушения. У Вейрена теперь нет дома — Священные Земли стали слишком тесными, как и земли Карха, как и заснеженные владения Банук. Вейрен не сидит на месте больше недели, затем срываясь с места на очередную охоту, оборачивающуюся звонкими блестящими металлическими осколками или смертельно опасным приключением — или и тем, и другим, если повезёт. Разговоры о бандитах, о таинственных машинах, о далёких неизведанных землях тянут его вперёд, подменяя умиротворение неуёмной тоской по местам, где его ещё не было. У Вейрена нет дома, это правда — но отчего-то он всё равно возвращается сюда, в пышные сады дворца Карха. — Вернулся, Огневолосый, — насмешливый голос Эренда застаёт его врасплох, прижавшегося спиной к стене, чтобы как можно более незаметно проскользнуть в королевские покои — от хитрого озерамского взгляда не так-то просто укрыться, хоть Эренд и выглядит, как простак. — С охоты, да в таком наряде? — Ты меня знаешь, — фыркает Вейрен, обнимая его, — я люблю драму, а что может быть драматичнее, чем умело подчёркнутая талия? Они смеются — золотой час становится медным, и тепло песчаника постепенно иссякает. Вейрен отчего-то всё время теребит заплетённую в косичку рыжую прядь, глядя куда-то вдаль. — Нечего тебе болтать с таким увальнем, — вздыхает Эренд, доставая из-за пояса трубку и кисет. — Давай, Огневолосый. Он уже третий день тебя ждёт. У Вейрена внутри всё теплеет — может, у него нет дома, где можно жить спокойно, но есть нечто иное: место, куда он всегда почему-то возвращается.