Смерть и золото

Когда это снова случается, он берёт несколько палочек благовоний и идёт к морю. Садится на колени, вдыхает горький душный дым и закрывает глаза, отпуская свои мысли трепетать на ветру и растворяться в солёном воздухе. Когда он это делает, он всегда оказывается в одном и том же месте. Босые ноги утопают в тёплом песке и пепле, вокруг вырастают каменные глыбы, изъеденные ветром и временем. Он идёт, призрачный, чужой в этом маленьком мирке, сотканном из тонких белых ленточек дыма от благовоний и его воспоминаний. Его тело замирает между двумя ударами сердца, пока разум погружается всё глубже и глубже, пока его сознание петляет лёгким ветерком между камней и, наконец, он видит перед собой размытый тёмный силуэт. — Мне нечего сказать тебе, ты и сам всё знаешь, — Ойнаб поворачивается к нему: лицо скрыто полупрозрачной чёрной тканью, плавно колышущейся на ветру, руки черны до локтей, босые ноги увязли в пепле. Вейрен замечает эти детали и держится за них, идёт к ним, как идут на свет заплутавшие путники. Садится в ногах у Ойнаба и тихо говорит: — Я видел его. Конец Времён. Ойнаб ничего не говорит, но Вейрен чувствует, что его слушают. — Мне снится поле, выжженное дотла. Вижу горящее небо перед собой. Поверну голову налево — и вижу прошлое, вижу, как каждый, кто когда-либо жил, умирает, — продолжает он. Ветер приносит запахи смолы и соли из того, настоящего мира, но сейчас он не более, чем осколок в памяти Вейрена, поблёскивающий в тусклом свете его разума. — И что же ты видишь, повернув голову направо? — подаёт голос Ойнаб. Он тоже садится, ещё завёрнутый в неясность и непостоянство, и смотрит куда-то вдаль, на бесконечно далёкую линию горизонта, изломанную торчащими из земли базальтовыми глыбами. Вейрен не может ответить сразу. Даже будучи в своей голове, он не знает, как облечь хоть в какую-нибудь форму то, что ему снится, снится уже так давно, что трудно представить, что этих снов когда-то не было с ним. — Бездна, — говорит он спустя время. — Я вижу бездну, и она видит меня, и я сам — эта Бездна, Ойнаб, — ему страшно даже думать о том, как реальны эти сны. — Там, когда я смотрю направо, я будто заглядываю за край. Ойнаб кивает, рисует на сером песке непонятные узоры чёрными пальцами. Они сидят так, в тишине, пока Вейрен не перестаёт дрожать. Эту дрожь, неясную, неестественную, он замечает, когда она исчезает. — Ты всегда умел заглядывать за край, jubarhu-miluth, и всегда смотрел на эту Бездну. Может, пришло время тебе её увидеть. Он слышит шум прибоя где-то вдалеке, и фигура Ойнаба будто бы тускнеет. — Ничего, — продолжает он, и его голос теперь не громче ветерка, проносящегося над травой. — Ничего, что ты его видишь. Как бы ты ни старался, твои Линии приведут тебя к нему, и чем больше ты сопротивляешься, тем прочнее Они привязаны к Dimi-tosh, к Концу. Всему своё время, — Вейрену кажется, что он и правда чувствует прикосновение Ойнабовой руки к своей щеке. Тянется за этим прикосновением, но ощущает только порыв ветра на разгорячённой коже. — Моя Маленькая Птичка, — шепчет Ойнаб, и под его чёрным покровом Вейрен видит улыбку. — Такая маленькая для таких больших забот. Он растворяется в пыли и пепле, ветер разносит его по пустынному уголку Вейренова сознания, как прах развеивает ветром. Шаг за шагом, он возвращается обратно, к тёплому бризу и сгоревшей палочке благовоний, воткнутой в солёный песок. — Всему свое время, — повторяет он сам за собой и чувствует, как на душе стало немного легче.